Ночь сразу обступила их, после неяркого света керосиновой лампы несколько мгновений Оля и Иван ничего не видели. Вокруг – ни огонька: жесточайший режим светомаскировки. Поодаль – темный прямоугольник одной из штабных палаток. Только потом, словно нехотя, проявились очертания могучего, под самое небо, дуба, вдруг тревожно зашелестевшего оставшейся листвой. А на небесах, в бездонной вселенной, сияли мириады звезд, вечные спутники странников. – Какая тихая и таинственная тут природа, как у Гоголя в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», – шепотом произнесла Оля. Иван осмотрелся, вдруг поймав себя на мысли, что ищет свой танк, и рассмеялся. – Что-то смешное вспомнил? – Представляешь, Оля, свою боевую машину потерял! Вот сила привычки: вышел из дома, сразу – в танк. Роднее нет существа, особенно в бою. – У меня тоже на войне появились другие привычки, – усмехнулась Оля. – Могу засыпать стоя, под грохот бомбежки, могу в несколько секунд расправиться с котелком каши… Девчонкам на войне всегда труднее, чем мужчинам. Но даже под свист пуль я всегда найду время, чтобы привести себя в порядок… Хуже нет, чем видеть, как человек, особенно девчонка, на глазах опускается… – Ты совершенно права, Олечка. – Он обнял ее, потому что почувствовал, как она начала замерзать. – А на передовой, когда из человека уходит энергия, он перестает чувствовать опасность. У нас в роте, не в моем, правда, взводе, был радист-пулеметчик, фамилию уже не припомню… Ну, в народе у нас как принято считать: танкист – лицо бравое, на марше – чумазое, в бою – отважное. А у этого радиста рожа всегда немытая была: и на отдыхе, и в рейде. Как неряха ходил, да и в голове порядку, видно, не было. Все ему не в радость, все через силу, везде опаздывал, и слова ему не скажи, везде подвох видел. Может, смерть свою чувствовал… А погиб, знаешь как? Немцы их танк подожгли, все успели выскочить, а он не смог… Потом причину узнали. У него штекер нагрудного переключателя танкового переговорного устройства заржавел, быстро отсоединить не смог. А тут секунды решали… – А спасти его не смогли бы? – спросила Оля и спохватилась, не надо было об этом говорить. – Не смогли бы… И сами погибли бы: семь секунд, и начинает рваться боекомплект… Зануда я, – вдруг сказал Иван. – Нашел о чем с девушкой разговор вести: о родной роте и танковых устройствах. А я все жду, чтобы Олечка о себе рассказала. Ты ведь из Питера, правда? – Правда… А ты сам не рассказал о маме и папе, нехорошо, – напомнила Оля. – Они сейчас на фронте? – Нет, в Москве. Они оба сейчас работают на каком-то оборонном заводе. Даже не знаю, на каком. У них бронь… – Сейчас все население работает на оборону. – А твои родители где? – осторожно спросил Иван. – В Ленинграде… – вздохнула Оля. – Они оба – военные врачи… – Тяжело сейчас там, – тихо сказал Иван. – Они хотели, чтобы я по семейной традиции тоже стала врачом, – чуть улыбнулась Ольга. – Ведь у меня дедушка и прадедушка были врачами – полевыми хирургами. – И будущее твое было предопределено с пеленок, – вставил Иван. – Да, все так думали. Но я решила проявить характер и поступила на библиотечно-информационный факультет института культуры. – Представляю, что творилось в благородном семействе… – Нечто невообразимое, Ваня. Что мне только не предлагали: от стоматолога до гинеколога, от педиатра до психиатра… – От окулиста до массажиста… – Вот-вот… А я тебе скажу, Ваня, по секрету, что я тогда влюбилась… – Не говори, кто, найду и убью на дуэли… – мрачно пошутил Родин. – Это будет трудно, потому что это Дворец принца Ольденбургского, в самом сердце Ленинграда, на Дворцовой набережной. – Вызывать на дуэль принца? Я готов, и будет, как с Гамлетом. Проткну безжалостно… – Опоздал, Ванечка… Он продал дворец еще до революции Временному правительству. – Как все банально у этих принцев, но, надо отдать должное, вовремя сориентировался… Олечка, а разве можно влюбиться в каменный дом? – Можно… Надо только любить свой город и быть… – …романтиком… – Вот видишь, ты уже понимаешь меня. – Оля почувствовала, как слабеет в его объятиях и как кружится голова. Вдалеке тихо взлетела ракета, в мертвенном свете кто-то ощупывал взглядом равнину, ложбинку и холмы. – Понимаю, у меня тоже есть любимые места в старой Москве… Так что же там случилось? Чертоги принца Ольденбургского завладели душой юной ленинградки? – спросил Иван, тоскливо подумав, что сейчас может все оборваться, война снова свалится на них, и они не успеют сказать друг другу что-то очень важное. – Это был 40-й год. Мы с девчонками гуляли по Невскому после выпускного вечера в школе. Белые ночи, белые платья, признания в вечной дружбе и верности. Когда мы так весело, с шуточками и смехом шли по Дворцовой набережной, тут я и увидела на этом прекрасном здании доску. Сколько раз проходила мимо, ни разу не обращала внимание. – И что же открыла для себя юная комсомолка? – Там было написано «Коммунистический политико-просветительный институт имени Крупской», – со значением произнесла Оля. Иван похвалил: – Вот это интрига! Все что угодно ожидал! – И на следующий день, – продолжила Оля, – я подала документы, сдала экзамены и поступила! – Молодец, вот это характер! Уважаю! Иван подумал, насколько диаметрально противоположны их профессии: офицера-танкиста и библиотекаря со своим миром книжного царства. – Все считают, что библиотекарь – это обязательно высушенная в книжной пыли женщина без определенного возраста… – сказала Ольга. – Книжный червяк, да? – заметил Иван. – Вот что за существо, хоть раз бы увидеть. Что за типаж такой – книжный червяк? – Есть такой… – сказала Оля с брезгливостью. – Книгоед. Книжная вошь, гадкое насекомое… Я на картинке видела. – На войну их отправить! – предложил тут же Иван. – Заелись там в книжном раю. Наши фронтовые вошки быстро научат их жизни. Сказал Иван и тут же спохватился. Ну, что он за человек! Стоит, обнявшись с девушкой, и несет какую-то окопную чушь! Оля чуть усмехнулась. – Оля, извини, ради бога, что-то не туда занесло! – У людей почему-то есть убеждение, что библиотекарь – это человек, который просто выдает книги… – Вроде белья из прачечной. – …а на самом деле это такая же тонкая работа, как у дирижера. Ведь книги с их мудростью, они – как музыка. Книги такие же вечные, как и музыка! Мы, как дирижеры, находим нужные книги и для ума, и для души, они – как партитура для читателя. – Как ты хорошо рассказываешь… – Я просто об этом много думала. – А у меня, Олечка, есть мечта. Заветная… Сказать? – Скажи. – После войны прийти в библиотеку, где ты работаешь, записаться и попросить самые умные книги. И приходить каждую неделю, нет, каждый день. И у тебя не будет права меня прогнать… – Как мрачно ты меня выставил, просто как Хозяйку Медной горы, – вздохнула она. – Между прочим, Ваня, мне еще надо будет закончить институт. И где ты собирался пропадать все это время? – Значит, я буду ждать тебя возле института, – расцвел Иван. – А потом белыми ночами мы пойдем гулять по городу… – До самого утра… – И утро превратится в день, и опять будет много солнца… А потом мы поедем в Первопрестольную… Согласна? – Согласна. Я столько за год проехала по фронтовым дорогам, что до Москвы доехать – просто прогулка. – И я тебе покажу самые таинственные и мистические места старой Москвы… Они смотрели друг на друга, не отводя глаз, прижавшись друг к другу, и думали совсем о другом: им уже нельзя расставаться, ведь не случайно, что судьба так странно и трогательно свела их в этом мире. И никакие расстояния, фронтовые дороги, лихие дни и месяцы, изматывающее, вытравляющее душу однообразие, серость и жестокость военного бытия уже никогда не должны разлучить их. И даже если все силы вселенского Зла, огнедышащие и разрывающие бесследно миллионы человеческих жизней, обрушатся на них, и холодом смерти закрутит перед лицом рулетка судьбы, все равно они будут верить, что им повезет, пройдут по самому краю и обязательно вернутся, и белые питерские ночи станут той сказкой, которая обязательно сбудется. – Как жаль, что у танкистов война занимает почти все личное время… Голос Ольги был таким жалостливым, что Ивану только и оставалось сказать: – Кто знает, может, эти фронтовые годы мы будем вспоминать как самое лучшее и дорогое для нас время. На войне ты знаешь, где друг, а где враг, кто трус, а кто боец… И эту ночь разве можно забыть? Ольга вздохнула и осторожно высвободилась из объятий Ивана. – Что-то тревожно на душе… Не знаю, как сказать, мне сейчас вдруг стало страшно расставаться. А мы сейчас расстанемся. И я не вдруг, а никогда не смогу стать танкистом в твоем взводе или экипаже, а ты никогда не сможешь перейти в роту связи бригады. – Никогда не зарекайся, Олечка, и не говори «никогда». – Ивана взял ее за руку, чтоб хоть так остановить время. – Может быть, меня по ранению спишут в штаб бригады командиром взвода связи… А ты к концу войны вырастешь до командира роты. Ты умненькая девочка. И будешь меня гонять, увечного… Оля вдруг крепко, что есть силы, сжала ладонь Ивана. Сделать больно его «совковой лопате», конечно, не получилось, и она сердито сказала: – Я сейчас оторву тебе руку и язык тоже, чтоб тебя скорее перевели в связисты. Ну, никак ты не можешь без своих дурацких шуток!