Сидорский и Баграев переглянулись и рассмеялись. Деревянко поплевал на ладони (ну, родимая, не наступи), и уже через несколько секунд машина пошла по своим следам в обратный путь. Баграев по традициям предков, чтивших на земле Осетии своего покровителя Георгия Победоносца, в мыслях обратился к небесному воину за защитой и оберегом. Сидорский, лежа на трансмиссии рядом с Русликом, думал, что погибать сейчас никак нельзя, впереди ждет освобождения его родная Белоруссия, растерзанная фашистским зверем, ждет его деревня, отец и мать, бабушки и дедушки; об их судьбе он ничего не знал. У Родина, сидевшего на башне, мысли были гораздо приземленнее. Если нарвемся на мину, шансов уцелеть меньше всего у механика-водителя, остальные, в лучшем случае, отделаются контузиями и переломами. А ему, как командиру, – верный трибунал за глупость, головотяпство и преступную халатность, приведшие к потере танка и гибели членов экипажа. На ровном месте… Или сразу шлепнут, или в штрафной батальон к матушке-пехоте. Жизнь и судьба всего экипажа в буквальном смысле были в руках Сани Деревянко. Никогда еще: ни в колхозе на гусеничном тракторе, ни в учебке на «валентайне» или американском танке «шерман» он с такой осторожностью, чуткостью и предельным до звона в ушах вниманием не вел машину. Не везде каменистая земля приняла отпечатки траков, здесь уже по памяти и интуиции Деревянко повторял свои зигзаги в обратную сторону. Когда до опорного пункта оставалось менее 100 метров, под левой гусеницей рвануло. Танк даже не тряхнуло, но душа у Саньки ушла в пятки. К счастью, они наехали всего лишь на противопехотную мину, для стальных траков это все равно, что укус комара… Дальше обратная дорога шла только по прямой. На позиции взвода их ждал капитан Бражкин. Его смуглое лицо было, как очищенная вареная свекла, он еле сдерживался, но по разумной привычке сначала выслушал доклад взводного. – Товарищ капитан, механик-водитель рядовой Деревянко в составе экипажа выполнял тренировочное вождение! И тут Бражкин взорвался. Шквал командирского негодования можно было сравнить с залпом «катюш»: – Какого рожна вас занесло на минное поле?! Кому я карту вчера показывал?! И танк, и людей чуть не угробил! Под трибунал пойдешь! Он еще рвал и метал, обещая немыслимые кары, и так же резко прекратил, уже негромко и мрачно спросив: – Объясни, лейтенант, у кого заклинило в мозгах. «Неплохо бы сказать, что тренировались в условиях, приближенных к боевым, – пришла Ивану в голову дурацкая мысль. – Но тогда точно посчитают стопроцентным идиотом». – Вина целиком моя, товарищ капитан. Не согласовали с механиком-водителем условные знаки, – понуро глядя в сторону, ответил он. – В ТПУ во время движения слышимость плохая. Он превратно понял мои команды… – Превратно… умничаешь тут, – снова вскипел ротный. – Напишешь объяснение. К 18 часам проверяю готовность запасных позиций. Вопросы есть? – Есть, – мрачно сказал Родин. – Можно убрать куда-нибудь из механиков-водителей этого придурка? – Еще разобраться надо, кто из вас больший придурок… Никаких замен! Прежде чем уйти, Бражкин протянул Родину пакет от командира батальона майора Дубасова и приказал немедленно отнести его в штаб бригады. Как только ротный отдалился, Сидорский выдохнул: – Кажется, пронесло, командир. А Родин вдруг ни с того, ни с сего попросил Кирилла скрутить ему цигарку, что было весьма редким делом. Свой офицерский табак он отдавал ребятам. Сидорский щелкнул трофейной зажигалкой, Иван затянулся, в горле запершило, он едва сдержался, чтобы не закашляться. – Ну, и чему тебя там только учили, рядовой Деревянко? Саня встал, но Родин махнул рукой – сиди. – Сначала я на американском танке «шерман» водил. Горбатый такой, высоченный. Под днищем на карачках пролезть можно. Раз в канаву один из наших заехал и сразу же кувыркнулся набок. Тягачом вытаскивали. Про него наши ребята песню сложили: «Как Америка России подарила эмзеэс, шуму много, толку мало, высотою до небес!» А потом на «англичанина» перевели, на «валентайн», тоже средний танк. – На «Валентину»? – уточнил с подначкой Сидорский. – Не на «Валентину», а на «Валентайна», – всерьез поправил Саня, не заметив, что его подкалывают. – Броня 40–60 миллиметров, пушечка калибром 40, мощность двигателя 130 «лошадок». Дизель, а пашет на бензине. – Молодец, знаток! А на «тридцатьчетверке» первый раз, что ли? – поинтересовался Родин. – Первый, честное слово… Вот и приплыли. Решение руководства не обсуждалось. Теперь этот пострел будет по иерархии вторым после командира членом экипажа. И что будет, когда зеленый, как огурец, пацан поведет в бою танк на «тигры», «фердинанды» и «пантеры»? Если на марше ошибка механика-водителя обернется остановкой в пути и ремонтом, то в бою выход из строя трансмиссии по его вине может стать летальным исходом для всего экипажа. – Ну что, ребята, принимаем в наш гвардейский экипаж Александра Деревянко? – не то в шутку, не то всерьез спросил Иван. Он дал сорок минут послеобеденного перекура. Обычно это время каждый использовал по-своему. Руслик расстилал на земле неведомо где добытый кусок овечьей шкуры и делал сложный ремонт старинных часов с кукушкой, которые нашел как-то в разбомбленном авиабомбой особняке. Башнер Кирилл, у которого руки не были созданы для столь тонкой работы (зато они хорошо метали снаряды в казенник пушки) занятие избирал схожее: находил ближайшее дерево или уцелевшие ворота и кидал в центр круга финский нож. Удовлетворившись десятью попаданиями, он ложился где придется, в основном на трансмиссии, и засыпал до командирской побудки. Первым отозвался Руслан: – Конечно, принимаем, командир! По минному полю покатал, да еще обратно привез. Настоящий джигит! Главное, чтоб удача была за ним. У нас, осетин, говорят, дуб свой рост не спеша набирает. – Берем, берем, – прогудел Кирилл, влепив финку в ствол обугленного дуба. – Нам таких отчаянных как раз и не хватало! Но только, чтоб выжить в бою, Саня, одной дури да удали мало. Еще башкой соображать надо… Выслушав подчиненных, Родин подвел итог разговора: – Видишь ли, товарищ Деревянко, ты, конечно, назначен на должность вышестоящим командованием. Но главное, что сейчас твои боевые товарищи оказали тебе доверие. И ты должен его оправдать и не подвести. В бою мы все, как один кулак. Один – за всех, и все – за одного! Как говорил Александр Васильевич Суворов, «сам погибай, а товарища выручай!» А чтоб не погибать, чтоб не подбили, ты должен по полю боя метаться как волчара на охоте: от укрытия до броска на цель. Глава пятая Теперь, после посвящения в члены экипажа Александра Деревянко, Ивану оставалось выполнить приказ: доставить донесение комбата в штаб бригады. Вот там он и встретил ее впервые. Родин выполнил поручение, передал пакет, расправил привычно складки под ремнем на гимнастерке и… увидел сначала ее глаза – озорные, горящие, с ироничным прищуром. Слово «споткнулся» тут не подходит – Родин вдруг ощутил, что ему надо замедлить разгон в сторону 1-й танковой роты. Девушка была само совершенство: пилоточка чуть сдвинута, вздернутый носик, перетянутая ремешком изящная талия, короткие сапожки, погончики рядового… Нет, армейская форма совершенно не скрывала и не умаляла ее красоты. Но стоять с оглушенным видом, терять ту короткую связь, когда они встретились глазами, – значит уже не вернуть эти мгновения. И он сказал первое, что пришло в голову: «Вы любите полевые цветы?» Иван понимал, симпатичной шатенке часто приходится слышать комплименты армейских нахалов, плоские шутки, заигрывания изможденных войной сердцеедов, покровительственные намеки начальства. И уже готов был услышать что-то типа «не люблю, когда задают вопросы, не относящиеся к службе». Но она ответила просто: «Да, люблю». А цветы… Их было целое поле, огромное, до горизонта, природа-матушка расстаралась всеми красками радуги, их неброская красота звала и манила… Протяни ладони и собирай в охапку. Но это поле было минным. Не до горизонта, конечно, но прямо перед передним краем. И торчали предостерегающие таблички с нарисованным черепом и костями – привычно-уродливая примета войны. «Вы подождете? – хитрые бесенята заиграли в глазах Ивана. – Я мигом, одна нога здесь, другая – там!» Для минного поля это прозвучало двусмысленно. «Вы с ума сошли! – Она на самом деле испугалась, когда Иван, махнув рукой, неторопливо пошел за цветами. – Там же мины!» «Я заговоренный! – весело ответил Иван. – А даже маленькая мечта дамы для меня – закон!» «Я вас ни о чем не просила, вернитесь, сумасшедший!» – Она чуть не ломала пальцы от ужаса и бессилия. И даже хотела побежать за чокнутым лейтенантом, но сдержалась, и не из-за страха. Не пристало приличной девушке в звании рядовой у всех на виду гоняться по полю за офицером. А Иван уходил все дальше по траве, издали казалось, что он уже не касался земли, а парил. Сердце бедной телеграфистки сжалось, как птичка, угодившая в силок. «Господи, псих ненормальный, вернись…» – шептала она, понимая, что, если лейтенант подорвется прямо сейчас, на ее глазах, она не переживет, хоть самой бросайся на мины. И кляла себя, что ее бездумный ответ будет стоить жизни этому юноше-романтику. Так он дошел до девственно чистого, не тронутого колесами и гусеницами поля, зажмурившись, наклонился и самозабвенно вдохнул терпкий запах разнотравья: ромашки, дербенника, бузульника, васильков, полыни и еще многих других – белых, фиолетовых и желтых. «Эх, лечь бы сейчас в эти травы и глядеть в небо», – подумал он, как бывало в детстве в деревне. Но поле было изранено осколками и отравлено вживленными в него минами. Иван сорвал наугад самые красивые цветы, получился большой пышный букет. «Если начнут стрелять, – пришла мысль, – можно будет залечь и замаскировать ими хотя бы голову». Обратно он шел торопливо, рисоваться и рисковать было уже ни к чему. Девушка ждала, бессильно опустив руки. «Вы болван, товарищ лейтенант! – мрачно произнесла она. – Вам что, жизнь не на что тратить?» «Это вам от болвана-лейтенанта! – вдохновленно произнес Родин, протянув букет. – Кстати, звать болвана – Иван». Она не взяла цветы, отвернулась и пошла. Но не так-то легко было отвадить Ивана. «Тогда я посажу их обратно, где взял!» – крикнул он уходящей девушке. И он действительно пошел – что возьмешь с Ивана-болвана. Она остановилась, чуть было не сказала «скатертью дорожка», даже губу прикусила. «Вернитесь… Я возьму ваши цветы!» Иван просиял и через мгновение уже стоял возле дамы. «Спасибо!» – сказала она, принимая букет. «Ради такой красоты и… красавицы… – Иван не нашелся вдруг, что дальше сказать, и почувствовал себя мальчишкой. – В награду скажите хотя бы свое имя». Она чуть усмехнулась: «Ольга». «Ольга… Какое красивое имя».