— Нет, — ответил ей Харри и добавил: — Какого черта меня всегда спрашивают об этом? — Даже так? — Она радостно подпрыгнула на стуле. — И наверняка об этом спрашивают в основном девушки? Он усмехнулся. — Может, вы намерены меня смутить? Расскажите-ка лучше о ваших бойфрендах. — О котором именно? — Ее левая рука лежала на коленях, а правой она поднимала кружку с пивом. На губах ее заиграла улыбка, она запрокинула голову, продолжая смотреть ему прямо в глаза. — Я не девственница, если ты это имеешь в виду. Харри чуть не выплюнул апельсиновый сок на столик. — А с какой стати мне ею быть? — спросила она, поднеся кружку к губам. Да уж, с какой стати, подумал Харри, глядя, как дрогнуло ее горло, когда она глотнула пива. И вспомнил слова Йенса Брекке про кадык, который хирурги, как правило, убрать не могут. — Ты шокирован? — сказала она вдруг серьезным тоном, поставив кружку на стол. — С какой стати? — Слова его прозвучали как эхо, и он поспешил добавить: — Я и сам дебютировал примерно в твоем возрасте. — Да, но не в тринадцать лет, — возразила она. Харри вдохнул, задумался, а потом медленно выпустил воздух через зубы. Эту тему надо немедленно прощупать. — Вот как? А сколько же было ему? — А это секрет. — Лицо ее приняло прежнее задиристое выражение. — Расскажи лучше, почему у тебя нет подружки. В какой-то миг ему захотелось рассказать все как есть, чтобы посмотреть, как он сам выдержит шоковую терапию. Рассказать, что обе женщины, которых он действительно любил, погибли. Одна от собственной руки, другая — от руки убийцы. — Это долгая история, — произнес он наконец. — Я потерял их. — Их? Так их было несколько? Может, именно поэтому так и случилось, раз ты разрывался между ними? Харри слышал в ее смехе ребяческий задор. И не смог заставить себя спросить, что за отношения у нее с Йенсом Брекке. — Да нет, — ответил он. — Наверное, я просто за ними не усмотрел. — У тебя серьезный вид. — Сожалею. Оба умолкли. Она теребила этикетку на пивной бутылке. Поглядывала на Харри. Словно раздумывала, сделать ли ей следующий шаг. Этикетка оторвалась. — Пойдем, — наконец сказала она, — я покажу тебе кое-что. Они спустились вниз по лестнице, пробираясь между студентами, прошли по тротуару и поднялись на узкий пешеходный мост, переброшенный через широкий проспект. Посреди моста они остановились. — Посмотри, — сказала она ему. — Разве не красиво! Он взглянул на машины, летящие им навстречу и прочь. Проспект тянулся, сколько хватало глаз, и огни машин, мотоциклов и туктуков сливались вдали в сплошную желтую полосу, похожую на поток лавы. — Напоминает извивающуюся змею со светящимся узором на спине, тебе не кажется? — Она перегнулась через перила. — Знаешь, что странно? Я знаю, в этом городе найдутся люди, готовые с радостью убить за те жалкие деньги, которые лежат сейчас у меня в кошельке. И вместе с тем мне никогда не бывает здесь страшно. В Норвегии мы по выходным всегда ездили в горы, на дачу, и я с закрытыми глазами могу ходить по этой самой даче и всем окрестным тропинкам с закрытыми глазами. А на каникулы мы отправлялись в Эрсту, где все знали друг друга, и местная газета сообщала о мелкой краже в магазине как о сенсации. И все же именно здесь, а не там я чувствую себя надежнее всего. Здесь, где повсюду люди и я никого из них не знаю. Разве это не странно? Харри не знал, что ей ответить. — Если у меня был бы выбор, я хотела бы жить здесь всю оставшуюся жизнь. И тогда я приходила бы на этот мост, хотя бы раз в неделю, и просто стояла бы на нем и смотрела вниз. — Смотрела бы на дорожное движение? — Да. Я люблю дорожное движение. Внезапно она повернулась к нему. Глаза ее заблестели. — А ты не любишь? Харри покачал головой. Она снова отвернулась, глядя на автотрассу. — Жаль. Угадай, сколько сейчас машин едет по дорогам Бангкока? Три миллиона. Ежедневно прибавляется тысяча машин. Автомобилист в Бангкоке каждый день проводит в своей машине в среднем два-три часа. Ты что-нибудь слышал о «Комфорте-100»? Их можно купить на бензоколонках, это такие пакетики, куда можно помочиться, если застрял в пробке. Как ты думаешь, у эскимосов есть слово для обозначения автомобильной пробки? Или у маори? Харри пожал плечами. — Подумать только, сколько они упустили, — сказала она. — Те, кто живет в местах, где немноголюдно. Подними руки… Она схватила его руку и подняла вверх: — Ты чувствуешь? Чувствуешь вибрацию? Это энергия людей, что нас окружают. Она наполняет воздух. Когда ты будешь умирать и решишь, что ничто тебе больше не поможет, просто выйди на улицу, вытяни руки и впусти эту энергию в себя, И ты обретешь вечную жизнь. Правда! Глаза ее сияли, лицо оживилось, и она прижала руку Харри к своей щеке. — Я чувствую, что ты будешь жить долго. Необычайно долго. Гораздо дольше меня. — Не говори так, — попросил ее Харри. Ее кожа пылала под его ладонью. — Это к несчастью. — Лучше уж несчастье, чем никакого счастья. Папа обычно так говорил. Он убрал руку. — Ты не хочешь вечной жизни? — прошептала она. Он сморгнул, зная, что именно в этот миг его мозг навсегда запечатлел картинку: как они стоят на мосту, по обе стороны от них мчатся в машинах люди, а под ними сверкает диковинный морской змей. Именно так мозг фиксирует места, осознав, что возврата сюда уже не будет. С ним и раньше такое случалось: однажды ночью в бассейне Фрогнерпарка, и другой раз, тоже ночью, в Сиднее, когда на ветру развевалась рыжая грива, и в третий, холодным февральским днем в аэропорту Форнебю, где посреди фотовспышек газетчиков его ждала Сестрёныш. Он знал: что бы ни случилось, эти образы останутся с ним навсегда и никогда не поблекнут, напротив, с годами они будут все ярче и неизгладимее. В этот момент он почувствовал на своем лице каплю. Потом еще и еще. Он удивленно поднял глаза к небу. — Мне говорили, что дожди здесь начинаются не раньше мая, — сказал он. — Это манговый ливень, — объяснила ему Руна, подставив лицо под капли. — Иногда такое бывает. Это значит, что созрели плоды манго. Сейчас польет как из ведра. Идем… Глава 23 Харри проваливался в сон. Звуки постепенно исчезали. Со временем он начал замечать, что в транспортном шуме за окном есть свой ритм, какая-то предсказуемость. В первую ночь он мог проснуться от внезапного резкого гудка. Но потом он уже просыпался, если, наоборот, гудков не было. Рев дырявого глушителя возникал не случайно, он занимал свое место в этом кажущемся хаосе. Требовалось лишь немного времени, чтобы привыкнуть, все равно что научиться удерживать равновесие на корабле во время качки. Он договорился встретиться с Руной на следующий день, в кафе возле университета, чтобы задать несколько вопросов о ее отце. Когда она выходила из такси, с ее волос все еще стекали дождевые капли. Впервые за долгое время он увидел во сне Биргитту. И ее волосы, прилипшие к бледному лицу. Но она улыбалась и была живая. Адвокату потребовалось четыре часа, чтобы освободить By из-под стражи. — Доктор Линг работает на Соренсена, — сказала со вздохом Лиз на утренней летучке. — Нхо успел только спросить By, где тот был в день убийства, и все. — И что извлек из его ответа наш ходячий детектор лжи? — поинтересовался Харри. — Ничего, — ответил ему Нхо. — В его планы не входило рассказывать нам все подряд. — Значит, ничего? Черт побери, а я-то думал, что вы здесь специалисты по пыткам водой и электрошоком. — Кто-нибудь хочет порадовать меня хорошими новостями? — спросила Лиз. В ответ зашуршали газетой. — Я еще раз позвонил в отель «Марадиз». Первый, с кем я разговаривал, сказал только, что к ним обычно приезжал фаранг на посольской машине, а вместе с ним была женщина. А тот, с кем я поговорил сегодня, сообщил, что женщина была белая и что они общались друг с другом на языке, похожем на немецкий или голландский. — На норвежском, — уточнил Харри. — Я попытался получить описание этой пары, но ты ведь знаешь, как это бывает… Нхо и Сунтхорн, ухмыльнувшись, уставились в пол. Никто не проронил ни слова. — В чем дело? — удивился Харри. — Мы для них все на одно лицо, — снова вздохнула Лиз. — Сунтхорн, ты должен съездить туда с фотографиями, может, в отеле опознают посла и его жену.