Она резко повернулась к нему. — Прости, Руна, но это моя работа. Она пожала плечами. — Мы с матерью давно не ладим. А отец был моим союзником. Думаю, мать ревновала. — Кого именно из вас? — Сразу обоих. Может, его. Не знаю. — А его почему? — Она была ему не нужна. Пустое место… — Отец не брал тебя с собой в отели, Руна? Например, в отель «Марадиз»? Она посмотрела на него с удивлением. — Что ты имеешь в виду? Зачем ему было это делать? Харри уставился на газету, лежавшую на столике, но потом заставил себя поднять глаза на девушку. — Брр! — вырвалось у нее, и она уронила ложечку в чашку, расплескав чай. — Странные ты вопросы задаешь. К чему ты клонишь? — Хорошо, Руна, понимаю, это нелегко, но я вынужден предположить, что твой отец совершил то, в чем ему следовало бы раскаяться. — Папе? Папа всегда раскаивался. Он раскаивался, брал на себя вину, сожалел и… но эта ведьма не хотела оставить его в покое. Она постоянно пилила его, что он сделал не так и не этак, что он втянул ее во что-то и так далее. Она думала, я ничего не слышу, но я-то все слышала. Каждое слово. Что она не в состоянии жить с евнухом, что она цветущая женщина. Я говорила ему, чтобы он ушел от нее, но он продолжал терпеть. Ради меня. Он не говорил мне об этом, но я знала, что он терпит ее ради меня. Последние два дня Харри буквально купался в потоках женских слез, но сейчас обошлось. — Я хотел только сказать, — начал он, наклонившись к ней и заглядывая ей в глаза, — что у твоего отца была не такая сексуальная ориентация, как у других людей. — Так ты из-за этого так распереживался? Потому что думаешь, будто я не знаю, что мой отец извращенец? Харри чуть было не обомлел от изумления. — Что именно ты понимаешь под извращенцем? — выдавил он. — Гомик. Голубой. Педик. Гей. Я результат тех немногих совокуплений, которые эта ведьма имела с папой. Он считал, что это отвратительно. — Он сам так говорил? — Разумеется, он был слишком порядочным человеком, чтобы рассказывать об этом мне. Но я и так знала. Я была лучшим его другом. Это он мне сам говорил. Причем единственным другом. «Ты и лошади — единственное, что я люблю в жизни», — сказал он мне однажды. Я и лошади — здорово, не правда ли? Думаю, у него был мальчик, возлюбленный, еще в годы учебы, прежде чем он встретил мою мать. Но тот парень бросил его, не захотел признаться в такой связи. Да и папа тоже не стремился к огласке. Все это было давно, и в те времена подобные вещи воспринимали иначе. Она произнесла эти слова с абсолютной убежденностью подростка. Харри поднес стакан к губам и медленно отпил из него. Нужно было выиграть время, ведь все повернулось не так, как он ожидал. — Ты знаешь, кто бывал в отеле «Марадиз»? — спросил наконец он. Она лишь кивнула в ответ: — Мать со своим любовником. Глава 24 Покрытые инеем ветки тянулись к блеклому зимнему небу над Дворцовым парком. Дагфинн Торхус стоял у окна, наблюдая за человеком, который бежал, зябко подняв плечи, вверх по улице Хокона VII. Зазвонил телефон. Торхус посмотрел на часы: было время обеда. Он проводил взглядом прохожего, пока тот не скрылся в дверях метро, и только потом взял трубку и назвал свое имя. Наконец сквозь свист и треск помех пробился голос. — Я даю вам еще один шанс, Торхус. И если вы им не воспользуетесь, мне будет грустно сознавать, что МИД объявит вашу должность вакантной раньше, чем вы успеете сознаться, что «норвежский полицейский был умышленно введен в заблуждение начальником департамента министерства». Или что «посол Мольнес стал жертвой убийцы-гомофоба». Такие признания тотчас же станут отличными газетными заголовками, вам не кажется? Торхус опустился на стул. — Где вы, Холе? — спросил он, не зная, что еще сказать. — У меня только что была долгая беседа с Бьярне Мёллером. Я задал ему пятнадцать самых разных вопросов о том, что все-таки делал этот Атле Мольнес в Бангкоке. Все, что мне до сих пор удалось узнать, свидетельствует, что это был один из самых невероятных послов наряду с Райульфом Стеном.[23] Мне не удалось вскрыть этот нарыв, но во всяком случае подтвердилось, что нарыв существует. Мёллер, насколько я понимаю, дал подписку о неразглашении, поэтому он адресовал меня к вам. И я снова задаю свой прежний вопрос. Чего именно я не знаю из того, что вам известно? Я жду от вас ответа, мой факс наготове, и рядом со мной телефонные номера редакций «Верденс Ганг», «Афтенпостен» и «Дагбладет». От голоса Торхуса в Бангкоке повеяло зимней стужей: — Газеты не напечатают измышлений спившегося полицейского, Холе. — Даже если этот спившийся полицейский знаменитость? Торхус не ответил. — Я думаю, кстати, что газетчики из «Суннмёреспостен» тоже займутся этим делом. — Вы не имеете права разглашать служебную тайну, — процедил Торхус. — Иначе вас ждет наказание. Холе расхохотался: — Не понос, так золотуха! Знать то, что я уже знаю, и ничего не предпринять — это служебная халатность. А она, как вам известно, тоже наказуема. И что-то мне подсказывает, что я потеряю меньше вас, если нарушу эту самую тайну. — Какие гарантии… — начал было Торхус, но связь прервалась. — Алло! — Я здесь. — Какие гарантии, что вы не проболтаетесь, если я вам сообщу кое-какие сведения? — Никаких. — И эхо в трубке трижды повторило краткий ответ. Наступило молчание. — Положитесь на меня, — сказал наконец Харри. — С чего бы это? — фыркнул Торхус. — Потому что у вас нет другого выбора. Начальник департамента взглянул на часы и понял, что на обед уже опоздал. Бутерброды с ростбифом в столовой конечно же закончились, но его это не волновало: аппетит все равно уже пропал. — Это секретная информация, — предупредил он. — Я говорю серьезно. — Разумеется, секретная. — Хорошо, Холе. Много ли вам известно о скандалах, связанных с Христианской народной партией? — Совсем немного. — Вот именно. Долгое время Христианская народная партия оставалась маленькой и приятной во всех отношениях, не привлекавшей к себе особого внимания. И пока журналисты подкапывались под властную верхушку из Рабочей партии и этих чудаков из Партии прогресса, депутаты стортинга от Христианской народной партии жили и не тужили. Смена правительства все изменила. Когда новые члены кабинета стали раскладывать свой пасьянс, то Атле Мольнес, несмотря на неоспоримый профессионализм и депутатский стаж, оказался исключен из числа кандидатов на министерский пост. Копание в его личной жизни грозило оказаться слишком рискованным, и Христианская партия со своими программными моральными принципами не могла этого допустить. Нельзя выступать против пасторов-гомосексуалистов и одновременно терпеть в своих рядах министров-гомосексуалистов. Думаю, что Мольнес и сам это понимал. Но, когда был обнародован поименный список нового кабинета, журналисты стали задавать вопросы. Почему в списке не оказалось Атле Мольнеса? Ведь в свое время он уступил премьер-министру пост лидера партии и впоследствии считался кандидатом номер два или хотя бы три или четыре. Возникла масса вопросов, опять поползли слухи о гомосексуализме, как в тот раз, когда рассматривалось его выдвижение на пост партийного лидера. Теперь-то мы знаем, что гомиками были многие парламентарии, и зачем, спрашивается, поднимать шум. Допустим, но самое интересное заключалось в том, что этот человек мало того что член Христианской народной партии, он еще и близкий друг премьер-министра: они учились вместе и даже снимали комнату на двоих в студенческие годы. Так что рано или поздно пресса начала бы докапываться до правды. Мольнес не вошел в правительство, но все равно оставался проблемой для премьера. Всем было известно, что глава правительства и Мольнес с самого начала были партийными соратниками, и кто бы поверил премьеру, заяви тот, будто все эти годы ничего не знал о сексуальной ориентации Мольнеса? Что скажут избиратели, голосовавшие за премьера именно благодаря принципиальной позиции его партии по отношению к закону об однополых браках и прочих мерзостях, когда он сам пригрел змею на груди, если вспомнить библейское изречение? И что тогда вообще говорить о доверии? Только личная популярность премьер-министра позволила этому правительству меньшинства удержаться у власти, а значит, скандал был им нужен меньше всего. Ясно, что Мольнеса требовалось как можно быстрее удалить из страны. Наилучшим решением представлялся пост чрезвычайного и полномочного посла где-нибудь за рубежом. После этого никто не сможет обвинить премьера, что тот несправедливо поступил с преданным ему ветераном партии. Именно тогда они и вышли на меня. Мы сработали оперативно. Мольнеса назначили послом в Бангкок, а пресса, разумеется, оставила его в покое. Торхус умолк. — Господи помилуй, — произнес Харри, помедлив. — Именно, — ответил Торхус. — Вы знали, что у его жены есть любовник? Торхус хохотнул. — Нет. Но бьюсь об заклад, что она просто не могла не иметь любовника. — Почему же? — Во-первых, потому, что муж-гомик наверняка смотрел на подобные вещи сквозь пальцы. Во-вторых, сам стиль жизни в Министерстве иностранных дел поощряет внебрачные связи. Ну разумеется, заключаются и повторные браки. Здесь, в МИДе, сотрудники то и дело наталкиваются в коридорах на своих бывших супругов, бывших любовников или нынешних сексуальных партнеров. Дипломаты печально известны своими браками между близкими родственниками, мы, черт побери, еще хуже, чем НРК.[24] — И Торхус снова хохотнул. — Ее любовник не из МИДа, — ответил Харри. — Он норвежец, и здесь, в Бангкоке, он слывет местным Гекко,[25] этаким непревзойденным брокером. Его зовут Йенс Брекке. Сперва я подумал, что у него связь с дочерью посла, но потом оказалось, что все-таки с Хильде Мольнес. Они сошлись сразу после того, как посол с семьей прибыл сюда, и, согласно дочери, встречи эти происходили неоднократно. Там все довольно серьезно, дочь даже считает, что мать рано или поздно выйдет замуж за своего любовника. — Это новость для меня. — Во всяком случае, у жены был мотив для убийства. И у любовника тоже.