Часть первая. Лондонский сезон «По сравнению с сезонами[1] в других европейских столицах, лондонский по праву отличается элегантностью и великолепием во всём – от премьер в Ковент-Гарден до выставок в Королевской академии художеств, от Аскота[2] до королевских гостиных. В этом году дебютанткам[3] особенно повезло. Однако для того, чтобы в полной мере насладиться своим первым сезоном и всеми его прелестями, следует разобраться в светском этикете, который предписывает, как юной леди полагается вести себя в обществе». Из книги леди Дианы Девер «Этикет для дебютанток: о хороших манерах, традициях и моральных принципах приличного общества», глава первая: «Лондонский сезон – Представление ко двору – Сент-Джеймсский и Букингемский дворцы – Кого представляют ко двору – Платье во дворец – Правила – Гостиные – Утренние приёмы». Глава первая Снизу пронзительно закричал зелёный попугай. Мэй перевернулась на другой бок и закрыла глаза, надеясь снова уснуть. Ей мешали голоса с улицы, свист чайника, гудки пароходов с реки, цокот лошадиных копыт по мощённой булыжником мостовой, – всё говорило о том, что наступило утро. Несколько минут она лежала, стараясь не обращать внимания на шум, но в конце концов разлепила глаза. Тёплые лучи солнца пробивались в щели между занавесками и падали на покрывало длинными светлыми полосами. Мэй опять проснулась поздно, и мама наверняка её за это отругает. Она поспешно поднялась и отдёрнула штору, которая отделяла её уголок от основной комнаты, где спали братья. Кровати пустовали – наверное, Сун, старший брат, ушёл на работу в закусочную А Вэя, а близняшки Шэнь и Цзянь бредут в школу. Мэй вскочила с постели. Странно, почему мама её не разбудила? Она быстренько натянула платье в полоску и побежала вниз по лестнице, на ходу застёгивая пуговицы. Лестница была узкая и крутая, а ступеньки скрипели под ногами. Скрюченный домишко семьи Лим, зажатый между соседними зданиями, располагался на тесной улочке в районе Лаймхаус, на востоке Лондона. Мэй любила этот странноватый дом, несмотря на его неказистость, тёмные углы и местами отсыревшие половицы. Ведь тут она родилась, в спальне над магазинчиком, здесь же выросли её братья, и другой жизни девочка не могла себе представить. Мэй перепрыгнула через последние две ступеньки и приземлилась на каменный пол. По одну руку от неё находилась приоткрытая дверь в магазинчик, манящий привычными ароматами чая, специй и табака. По другую – дверь в служебное помещение, где располагалась кухня и где семья проводила большую часть времени. Мэй потянулась было к ручке, но не успела её повернуть. Она замерла, услышав, как за дверью говорят родители. Конечно, в этом не было ничего странного, но Мэй смутили их голоса, напряжённые и приглушённые. Папа тревожно шептал: – Ты должна понимать, что у нас нет выбора, Лу! – Если мы их послушаемся, денег у нас почти не останется! А вдруг на следующий месяц они попросят ещё больше? Я не позволю себя запугивать, – негодовала мама. – Ты готова лишиться дома, магазина, всего, ради чего мы так упорно трудились? – мрачно спросил папа и ещё сильнее понизил голос. – Помнишь, что случилось с Голдштайнами? Неужели хочешь закончить, как они? Голдштайны. По спине пробежал холодок. Старый мистер Голдштайн был ростовщиком[4] и жил с женой совсем неподалёку. Они почти ни с кем не общались, но всегда здоровались с Мэй и её братьями, когда те шли в школу. Несколько месяцев назад в лавке ростовщика вспыхнул сильный пожар и всё сгорело дотла, а мистер и миссис Голдштайн погибли. Тогда эта трагедия ужаснула Мэй до глубины души, а теперь показалась ещё более страшной и вовсе не случайной. «Неужели хочешь закончить, как они?» И что папа имел в виду? – Нет, конечно! Но… – возразила мама. Взрослые всегда говорили, что подслушивать чужой разговор – низко и невоспитанно, поэтому Мэй толкнула дверь и шагнула в комнату. Родители тут же умолкли. – Кого я вижу! Наконец наша спящая красавица проснулась, – произнесла мама своим обычным голосом, будто ничего необычного не произошло. Она раскатывала тесто, время от времени помешивая бульон в кастрюле, из которой шёл пар. Мама всегда умудрялась делать чуть ли не десяток дел одновременно. – Надеюсь, мальчишки оставили тебе завтрак, – сказал папа и закинул длинную косу Мэй за плечо, когда она села рядом с ним за чистый деревянный стол. – Тебе дай волю – будешь спать круглыми сутками, – проворчала мама, но глаза у неё весело блестели. – Наверное, ты в папу такая ленивая. Тот ахнул, делая вид, будто его сильно задели эти слова, и в шутку замахнулся газетой. В ответ мама пригрозила ему скалкой, а когда папа вскочил на ноги, взвизгнула и спряталась за стул, весело хохоча. Мэй тоже рассмеялась, а попугай весело закричал в своём углу. Кто бы мог подумать, что всего минуту назад родители тревожно перешёптывались? Может, у Мэй всего лишь разыгралось воображение? Ведь это не похоже на маму с папой! Не у всех были такие весёлые родители: они всегда смеялись, шутили, валяли дурака, как сказал бы осуждающим тоном директор школы, мистер Уолкер. Однажды Мэй пригласили на чай к Джесси Бейтс, и она очень удивилась, когда познакомилась с её мрачным, строгим отцом. За столом все сидели в тишине, разве что иногда кто-нибудь просил передать соль или что-то вроде того. Джесси боялась собственного отца – да где это видано? У Мэй же папа был самым добрым и ласковым человеком на свете. К сожалению, это не мешало Джесси и другим ребятам из школы задирать Мэй только потому, что её мама англичанка, а папа китаец. К счастью, волноваться об этом больше не приходилось. Мэй исполнилось четырнадцать, она окончила школу и теперь редко выходила за границы Чайна-тауна – так прозвали лондонцы этот небольшой квартал в Лаймхаусе. Правда, англичан здесь было не меньше, чем китайцев. Кочегары, матросы, стюарды, коки и плотники работали на борту пароходов, которые курсировали между Китаем и Англией. На несколько недель они снимали комнаты в порту, пока дожидались следующего рейса, чтобы вернуться домой. Конечно, помимо них, в Лаймхаусе жили и обычные семьи. Про Чайна-таун ходили слухи, что это злачное и жуткое местечко, где продают опиум и играют в азартные игры, но Мэй знала свой район совсем другим. Да, улочки грязные, жители бедные, но дышится здесь легко. Никто её не задирает, всё наоборот! Магазинчик её родителей располагается в самом сердце квартала, совсем рядом с закусочной А Вэя, напротив прачечной и таверны «Семь звёзд», а за углом стоит павильончик мадам By, где проходят «Феерические представления с волшебными фонариками». Все приходят к ним за покупками, все знакомы с Мэй и её родными. – У меня есть для тебя несколько поручений, – вдруг сказала мама, отвлекая Мэй от раздумий. Оказывается, уже били часы на каминной полке, и папа возвращался в магазинчик. – Сбегай к пекарю, сапожнику и в рыбную лавку. И ради бога, не забудь про рыбу, как в прошлый раз! Сун устроился на работу, а Мэй – единственная дочка в семье – помогала родителям по дому и в магазинчике. На самом деле ей крупно повезло. Обычно семьи в Лаймхаусе не могли позволить себе содержать безработных дочерей, так что многие её одноклассницы трудились на фабрике свинцовых белил или изготавливали коробки. – Захвати это с собой, – попросила мама, передавая стопку льняного постельного белья, которое всё ещё пахло мылом после стирки. – К нам сегодня зайдут посмотреть комнату. Мэй взяла стопку белья и осторожно поднялась по лестнице. Через маленькие оконца в крыше виднелось небо, озарённое светом солнца. Мэй загляделась и чуть не споткнулась о белую кошку Тибби, которая грелась под тёплыми лучами солнца на чердаке, у входа в комнату дяди Хуаня. Она приоткрыла большие зелёные глаза, презрительно взглянула на Мэй и снова их закрыла, когда девочка перешагнула через неё и вошла в соседнюю дверь. Мэй до сих пор не могла свыкнуться с мыслью, что дедушка здесь больше не живёт. Эту пустующую комнату родители собирались сдавать, но ей до сих пор казалось, что дедушка не исчез – вот он, сидит на стуле с высокой спинкой. В этот час он обычно листал газету, Тибби лежала у него на коленях, а на обитом медью сундуке, где хранилось всё самое ценное, стоял чайник. Распорядок дня у дедушки всегда был один и тот же, спокойный и размеренный: он пил чай, читал, что-то строчил в записной книжке, играл в маджонг[5] в закусочной с друзьями. В отличие от папы и дяди, которые стригли волосы и ходили в английских костюмах, дедушка соблюдал китайские традиции, и косичка у него была не короче, чем у неё самой. Всех своих внуков он старательно обучал мандаринскому наречию[6] и очень этим гордился. Мэй любила интересные истории, и он часто рассказывал старые легенды и народные сказки, которые в свою очередь слышал от своего дедушки. Мэй обожала их все, даже те, что Сун считал нелепой чепухой, хоть и стеснялся сказать об этом вслух. Ничуть не меньше сказок Мэй любила дедушкины рассказы о его детстве и юности, о далёкой провинции Хэнань в Китае, где он вырос, где родились папа и его братья, где жили многие поколения семьи Лим. Мирная деревушка, соседствующая с древним храмом, казалась сказочным местом, совершенно не похожим на пыльные, шумные улочки Лаймхауса. Но больше всего Мэй увлекала самая печальная история о том, как и почему они уехали из Китая в Лондон. Она практически выучила её наизусть и сейчас повторяла про себя, представляя, будто дедушка говорит с ней тихим голосом. «Величайшим сокровищем нашего храма был Лунный бриллиант, – так он обычно начинал. – Овальный камешек, серебряный, как лунный свет – потому его так и прозвали. Скрывались в нём силы небесные, и приносил он нашей деревне счастье и благополучие. На сто миль вокруг все о нём знали. На бриллиант приходили смотреть паломники, о нём рассказывали сказки. Говорили даже, что спрятан внутри него настоящий лунный луч, вот он и блестит. Семья Лим веками хранила бриллиант. До меня его защищали отец и дед. Легенда гласила, что сама Лунная девушка даровала этот камень одному из наших предков. То был благородный воин, и сражался он за справедливость, а в награду получил сверкающий бриллиант – защитный талисман для него самого и его потомков. Человек мудрый и добрый, он не стал присваивать камень, а передал его монахам, чтобы поделиться скрытой в нём удачей. И сам остался в храме, чтобы оберегать Лунный бриллиант, и благополучным был весь его род. Поговаривали, однако, будто на камне лежит древнее проклятье. Если бриллиант украдут, ждёт похитителя тяжёлая судьба. Завянут посевы, заболеют родные, и все неудачи мира свалятся на его голову, и не спастись ему, пока не вернёт он сокровище. Ходили слухи о глупцах, которые забирали бриллиант и умирали страшной смертью…» – Мэй! Ты что, всё никак не проснёшься? Беги скорее и не забудь забрать у сапожника ботинки брата! Мэй нехотя взяла корзинку, всё ещё прокручивая в голове дедушкину историю. Ей не нравилось ходить к сапожнику, потому что он жил у реки возле порта, за пределами родных улиц Чайна-тауна. Мэй была застенчивой девочкой и побаивалась людных мест. В детстве Сун всегда обзывал её трусихой. Но сейчас мама выжидающе смотрела на Мэй, сложив руки на груди. Какой бы весёлой она ни была, лучше с ней не шутить. Снаружи кипела жизнь. В закусочную тянулся поток посетителей, телеги и велосипеды катились по дороге, в пыльных окнах парусного мастера и колёсника мелькали тени и шуршали голоса. Первым делом Мэй заглянула к пекарю. Кого там только не было: старушки с корзинками, дамы, коротавшие в очереди время за сплетнями, сосредоточенные девочки, бегающие по поручениям, и две маленькие чумазые оборванки, которые прижимали носы к прилавку и смотрели голодными глазами на горячие, только что испечённые булочки со смородиной. Когда Мэй вошла, одна из сплетниц обернулась, толкнула локтем свою подругу и что-то ей прошептала. Их обслужили, и они вышли из лавки, не переставая коситься на Мэй, которая растерянно проводила их взглядом. На неё и раньше косились, показывали пальцем, иногда даже грубили, но не здесь, не в Чайна-тауне, где она ничем не выделялась. Жена пекаря, миссис О'Лири, любезно поздоровалась с Мэй, когда подошла её очередь. Она всегда ласково обращалась и с ней, и с её младшими братьями, а сегодня была особенно мила: положила в бумажный пакет не только две буханки хлеба, за которые Мэй заплатила, но и немножко поломанного печенья. Девочка хотела отказаться, но миссис О'Лири произнесла: «Нет-нет, милая, держи». Её голос звучал душевнее обычного. Кроме того, она пожелала хорошего дня и попросила Мэй не вешать нос. Наверное, услышала, о чём шептались женщины в очереди, и пожалела её. Чувствуя себя неловко, Мэй вышла на улицу и снова сосредоточилась на дедушкиной истории. «Когда твоему папе было столько же лет, сколько тебе, наша жизнь изменилась, – говорил он, и в его голосе появлялись грозные нотки. – К нам в деревню прибыли чужеземцы. Они сказали, что хотят больше узнать о наших землях и нанести их на карты. Их глава – молодой англичанин, джентльмен, прекрасно владеющий оружием. В деревне его прозвали Вайго Рен, что значит "иностранец". Мы приняли гостей с распростёртыми объятиями, полагая, что они оказывают нам честь, отвели их в храм и показали Лунный бриллиант. Вайго Рен завёл долгую беседу с монахами и попросил взять его в ученики. Но мы не знали, что он двуличный человек, вступивший в сговор с императором, который завидовал богатству и благополучию нашего храма. Вайго Рен солгал, сообщив императору, будто монахи тайно ненавидят династию Цин и хотят свергнуть её, заручившись поддержкой иностранных армий. Император рассвирепел и отправил воинов в Хэнань, вместе с Вайго Реном они напали ночью, когда мы спали. Они ограбили храм и сожгли деревню. Пока мы пытались спасти родных и наши дома, Вайго Рен прибрал к рукам Лунный бриллиант. Тогда для нас настали тяжёлые, тёмные времена. Многие погибли, деревня была разрушена. Я не выполнил свой долг, не защитил камень, а Вайго Рен скрылся, и уже ничего нельзя было с этим поделать. Вскоре мы с твоим отцом и дядей покинули Хэнань. Император погубил нас и лишил дома, но мы знали, что для нас найдётся работа на одном из пароходов. Морское путешествие было нелёгким и полным опасностей, но в итоге мы прибыли сюда, на мирные берега». После этих слов дедушка раскрывал ладони, словно выпускал из рук птицу, даруя ей свободу. – А конец истории ты знаешь сама, – заключал он. – Что случилось с бриллиантом? – как-то раз спросила Мэй, когда была ещё совсем маленькой. Дедушка улыбнулся, но глаза его наполнились печалью. – Этого я не знаю. Скажу только, что у него своя судьба. Затем, просияв, он крепко обнял Мэй и произнёс: – Ты и твои братья для меня дороже любого бриллианта, милая моя. Старику вроде меня и не надо иных сокровищ. Впрочем, несмотря на это, дедушка часто вспоминал про Лунный бриллиант. Порой после своего рассказа он вздыхал и говорил: «Знаешь, мне иногда снится наш храм. Как бы мне хотелось, чтобы бриллиант вернулся на своё место и снова озарил его светом». Дедушка много думал о прошлом – папа и дядя Хуань постоянно это говорили. В Лондон они прибыли ещё совсем молодыми и начали новую жизнь: папа открыл магазинчик, встретил маму и завёл детей, дяде Хуаню полюбилось морское дело, и он дослужился до старшего помощника капитана на одном из крупнейших пароходов у дока Вест-Индия. Каждые несколько месяцев он ненадолго возвращался домой с пакетиками корицы, забавными поделками из слоновой кости или длинными страусиными перьями, которыми щекотал щёки Мэй. Тогда устраивали семейный праздник, дядя снова занимал свою старую комнату на чердаке, напротив дедушкиной, и проводил в Лондоне несколько весёлых, наполненных счастьем недель. Вот только в этот раз дядя Хуань не застанет дедушку. У Мэй защемило сердце. Она всё ещё очень скучала. До реки оставалось идти всего ничего. В воздухе витал причудливый, кисловато-острый аромат дыма и смолы, приправленный ноткой рома из дока Вест-Индия, и отчётливый запах воды. С этой реки всё началось, по ней дедушка, папа и дядя Хуань приплыли в Лондон много лет назад. Мэй брела, разглядывая тёмные силуэты бесчисленных подъёмных кранов и мачт. Прохожих здесь было на порядок больше, чем в Чайна-тауне, и Мэй пришлось обежать мальчишку, который продавал газеты за пенни; протиснуться между лошадьми с телегами, нагруженными деревянными ящиками; между конторскими служащими, шедшими на таможню; босыми ребятишками, шнырявшими в толпе, и рабочими, выносившими с корабля груз: мешки с зерном, огромные мотки верёвки и длинные доски. Все были заняты своим делом, и никто не обращал внимания на маленькую девочку с корзинкой. Мэй немножко расслабилась и осмотрелась. Обычно река была серой, но сегодня июньское солнышко окрасило её в синие и зелёные тона, и она весело мерцала серебром. Над головой кричали чайки, из труб на другой стороне реки валил дым, по воде скользили пароходы, парусные корабли, баржи и каботажные суда[7]. Мэй даже расстроилась, когда подошла к лавке сапожника, и ей пришлось отвлечься от всей этой красоты. Добродушный краснолицый сапожник чуть ли не всё свободное время проводил в таверне «Семь звёзд». – Ты за обувью своего братца, мисс Мэй? Вот, держи. Как новенькие! – сердечно воскликнул он и протянул ботинки. Мэй уже хотела их забрать, как вдруг сапожник отдёрнул руки, чем очень сильно её удивил. – Передашь от меня кое-что своему отцу? – попросил он, понизив голос, и его обычно весёлое лицо помрачнело. – Конечно, – ответила Мэй. – Только отцу, хорошо? Больше никому ни слова. Даже твоему негодному братцу. Мэй кивнула, глядя на него с нарастающим любопытством.