— Итак, вы подозреваете именно этого Садальского, — оборвала я поток негодования своего собеседника. — А почему вы считаете, что этот… гм… человек украл вашу картину? У вас есть какие-то улики, свидетельствующие против него? Помимо того, что он является бездарным живописцем, как вы только что заметили? — Улики! — снова повторил Вольдемар, по-прежнему ядовито. — Знаете, уважаемая Татьяна Александровна, если бы у меня имелись улики, я бы вас не нанимал! Я и хочу, чтобы вы нашли доказательства виновности Садальского, понимаете? Я про него много чего могу вам рассказать, и вы сами поймете, что картину стащил он и никто другой! Ох, наглец распроклятый… — Ясно, — заключила я, понимая, что надо бы заканчивать разговор да спасаться бегством из Ленкиной квартиры. Будь я в других обстоятельствах, то сто раз подумала бы, браться ли за дело этого абсолютно ненормального, как мне показалось, Огородникова. Не внушал он мне никаких положительных эмоций, прямо скажу. Но там — кто знает, а вдруг дело окажется интересным? Для начала надо выяснить все обстоятельства, а там разберемся. — Скажите, куда мне подъехать? — спросила я. — И мне бы очень хотелось осмотреть место преступления. Картина находилась на какой-то выставке? — Нет, кража произошла у меня дома, что самое ужасное! — сказал Вольдемар. — Вот мне и интересно, каким образом Садальский проник в мою квартиру?! Скорее всего, воспользовался моментом, когда мы с гостями отправились в магазин. Наверняка у него имелся дубликат ключей, все спланировал заранее! Но я специально не убирался дома, оставил все как есть, чтобы можно было осмотреть место преступления. Если бы до вас не дозвонился, нашел бы другого следователя, скажу я вам! Разыщите мою картину — подарю вам этюд с автографом, так и быть! — Спасибо, но мне достаточно денежного гонорара, — скромно заметила я. — Вы ведь в курсе, сколько я беру за день работы? — Да, прекрасно об этом осведомлен, — фыркнул Огородников. — Если бы вы знали, сколько долларов обещано за мой шедевр… Эх, главное найти картину, это может быть самым блестящим делом за всю вашу карьеру! М-да, ну у него и самомнение, подумала я про себя. Явно от скромности не умрет. Вслух же я произнесла: — Назовите адрес вашей квартиры, в которой находилась картина до ее исчезновения! — Улица Митяева, дом тридцать два, — отрапортовал Вольдемар Огородников. — Второй этаж, квартира четырнадцать. Вы представляете, как сюда добраться? Или объяснить? — Не беспокойтесь, адрес я найду, — заверила я художника. — Часам к трем, думаю, буду у вас. — Хорошо, вас жду! — объявил Огородников и повесил трубку. Я вышла из ванной, на ходу засовывая мобильник в карман джинсов. На кухне что-то кипело и булькало, Ленка бегала от плиты к столу и, по-видимому, была полностью поглощена процессом приготовления еды. Из Машкиной комнаты доносилась громкая поп-музыка, Ленкина дочка вовсю подпевала, при этом умудряясь так фальшивить, что уши сворачивались в трубочку. Похоже, девчонка не стала меня дожидаться, сама взялась за свой пейзаж, и мои услуги в качестве помощника были больше ей не нужны. Это радует, отметила я про себя и прошла на кухню. На звук моих шагов Ленка обернулась — она обжаривала лук на сковороде. — Что, уже нарисовали? — осведомилась подружка. Я пожала плечами. — Машка рисует, а я зашла сказать, что мне надо идти. Клиент позвонил, работа. — Ой, Танюш, жалко-то как! — всерьез расстроилась Ленка. — Я ж тебя пирожками не угостила — они не готовы пока, начинку вот делаю… Может, подождешь немного? Мне тут совсем чуть-чуть осталось, картошка сварилась, сейчас миксером быстренько ее в пюре превращу, налепим с тобой пирожки, и в духовку. За час точно управимся! — Нет-нет! — поспешила отказаться я, с ужасом представляя себе, что сейчас моя хозяйственная подруга нацепит на бедную Таню Иванову фартук и заставит ее возиться с мукой и тестом. — Увы, не могу никак задерживаться, работа, сама понимаешь! С радостью бы осталась, но труба зовет! — Эх, да что ж твои клиенты так не вовремя! — продолжала сокрушаться Ленка. — Не могли они позже позвонить, а? В кой-то веки собрались с тобой кулинарией заниматься, и вот тебе раз… Я церемонно раскланялась, про себя вознося хвалу Огородникову, что он позвонил так кстати. Получается, и Ленка не в обиде на меня, и я спасена от горькой участи лишиться пальцев под кухонным ножом или получить еще какую травму. Жаль только, что блузка безнадежно испорчена, но ничего — у меня с собой теплый свитер, который я позаимствовала у Ленки. Пожелав подружке успехов в процессе создания домашних пирожков, а Машке — творческих побед на живописном поприще, я поспешила одеться и откланяться. Осень давно вступила в свои права, и погода в Тарасове сейчас чем-то напоминала унылое питерское межсезонье. Мне приходилось бывать в Северной столице, и всякий раз, когда я там оказывалась, непрерывно шли дожди, а небо было затянуто серыми тучами. Сейчас в нашем городе царствовала именно такая меланхоличная «красота» — простор для депрессии и упаднических настроений. На меня, собственно, погода никак не действует — я не являюсь метеозависимым человеком. Единственное, что мне не нравится, так это проливные дожди, когда по всему городу разрастаются бесконечные пробки или стойкий гололед. Но опять-таки, я рассматриваю погоду с чисто практической точки зрения: если можно добраться, куда нужно, без всяких задержек и проволочек, то меня все устраивает. Сегодня ливня не было, зато капал противный мелкий дождик. Я быстро добежала до своей «девятки» — с тех пор, как приобрела автомобиль, никогда не пользуюсь общественным транспортом. На худой конец, если вдруг моя машина находится в ремонте, беру такси, а в остальное время вполне комфортно передвигаюсь на личном транспорте. Автомобилисты меня поймут — со временем становится даже трудно себе представить, как вообще возможно обходиться без машины! Я забила в навигатор название улицы и номер дома, которые сообщил мне Вольдемар Огородников, и прибор указал самый короткий маршрут до пункта назначения. Гм, если все верно, пробок нет, то доберусь я минут за пятнадцать, не больше. Ну и прекрасно, как говорится, раньше начнем — раньше закончим. Я не ошиблась в своих предположениях — на улице Митяева я была уже около половины третьего дня и без всяких затруднений нашла дом под номером тридцать два. Художник со столь странным именем (все-таки я склонялась к мысли, что Вольдемар — творческий псевдоним, а в действительности Огородникова зовут Владимир. Ну или на худой конец Владислав) проживал в самом обычном девятиэтажном доме, каких в Тарасове понастроено великое множество. Что он там говорил? Второй этаж, квартира четырнадцать? Я набрала нужную комбинацию цифр, и вскоре домофон поинтересовался у меня мужским голосом, кто это. Я назвалась, и дверь сразу же открыли. Поднявшись на второй этаж, я прошла к открытой двери, на пороге меня уже поджидал мой давешний телефонный собеседник. Я оглядела художника. Признаться, я иначе представляла себе его внешность. Вспоминая виденные мною фильмы о живописцах, да и вообще, учитывая мой опыт знакомства с творческими людьми, я составила свой собственный портрет «человека с красками». По мне, так художники в большинстве своем высокие, худощавые, непременно — тридцатилетние люди (почему именно такой возраст, не имею ни малейшего понятия), с густой шевелюрой где-то до плеч. Сейчас же я видела перед собой чудаковатого мужчину ростом чуть выше среднего, немного полного и обрюзгшего, с безумным выражением серых глаз, которые он к тому же усиленно таращил. Волосы гениального живописца были совсем не густые и не длинные, а короткие, прямые, одежда же вызывала подозрения относительно его психического здоровья. Одет Вольдемар Огородников был в джинсы и рубашку, поверх которых красовался заляпанный чем-то красным белый медицинский халат. Сей господин скорее напоминал какого-то безумного хирурга из фильма ужасов, который режет все, что попадется ему под горячую руку. Однако вместо медицинского скальпеля в его правой руке была кисть, а приглядевшись повнимательнее, я поняла, что на халате — совсем не кровь, а обычная масляная краска. Должно быть, Вольдемар Огородников трудится над созданием очередной картины, решила я про себя. Видимо, я так долго ехала, что художник устал меня ждать и занялся творением нового шедевра. Как я поняла, меня Вольдемар представлял себе тоже несколько иначе. — Татьяна Александровна Иванова? — уточнил он, смерив меня пристальным взглядом своих полубезумных глаз. Я кивнула. — Я полагал, вы старше, — заметил Огородников. — Мне сказали, вы распутали порядка трехсот дел… — У вас устаревшие сведения, — скромно отозвалась я. — Гораздо больше, я уже их не считаю. — И что-то по вам не скажешь, что вы такой опытный частный детектив! — хмыкнул Вольдемар Огородников. Я не осталась в долгу. — Ну, известного художника я себе тоже иначе представляла, — заметила я, едва сдерживая ехидную усмешку. — Внешность порой обманчива, тут уже ничего не поделаешь! — Ладно, ближе к делу, — тотчас посуровел Огородников. — Вы хотели осмотреть место происшествия, пройдемте в квартиру. Я уже говорил вам, что оставил все, как есть, потому что думал вызывать полицию. Но, если честно, меня попросту выводят из себя все эти бумаги, документация, протоколы… Мне нужно отыскать картину, и точка! А заодно — засадить преступника за решетку. Думаю, вы меня понимаете? — Да, мне ясны ваши пожелания, — сдержанно кивнула я. Вольдемар Огородников еще раз бросил на меня пронзительный взгляд своих вытаращенных до предела очей и направился в квартиру. Обычно по размеру и обстановке прихожей можно сделать вывод об общем виде жилища. Как правило, обои в коридоре подбирают нейтрального цвета, но при этом они должны гармонировать с обоями в других комнатах. Однако при взгляде на коридор квартиры художника я поняла только одно: убираться здесь как-то не принято. Равно как и класть вещи на свои места, расставлять обувь или вешать верхнюю одежду. По-видимому, до господина Огородникова как-то не доходило, что куртки полагается вешать на крючки или вешалки, а ботинки — ставить в специальный шкафчик или, на худой конец, на полку. Вероятно, живописец не подозревал об этом — в прихожей царил настоящий хаос. Я не придираюсь к раскиданной повсюду обуви и следам грязи, но позвольте узнать, что делают на тумбочке с зеркалом грязная тарелка и тюбик краски? И неужели трудно поднять с пола шапку с шарфом?… Я поостереглась вешать свою куртку на вешалку — судя по всему, здесь все было заляпано краской и растворителем, в нос сразу же ударял характерный запах какого-то скипидара. Однако Огородников ни капли не был смущен состоянием своей квартиры, он показал, где оставить куртку, и даже не предложил мне какие-нибудь гостевые тапочки. Я, признаться, вовсе не хотела разуваться — слишком уж грязно было в квартире, поэтому я нагло осталась в уличных ботинках. — Итак, перейдем к пропаже картины, — сказала я. — Расскажите, как все произошло: когда вы в последний раз видели ее, что происходило накануне вечером и сегодня утром, почему вы подозреваете этого Садальского? Рассказывайте все, что знаете, мне нужны все детали. — Мы можем сразу пройти в гостиную, — проговорил Огородников. — Именно там находилась моя работа, и она, не побоюсь этого слова, является настоящим шедевром нашего времени! Это не только мое мнение, так говорят все, кто видел мою картину! Вольдемар гордо прошествовал в гостиную, я последовала за ним. Если в коридоре и царил бардак, то комната, очевидно, служившая гостиной, представляла собой настоящее воплощение хаоса. Да, подумала я, мало того, что и до происшествия гостиная, скорее всего, напоминала склад всевозможных вещей, так еще теперь сюда добавилась и гора грязной посуды, и пустые бутылки из-под вина, портвейна и русской водки, и забытый какой-то дамой шарфик, и обилие скомканной одежды. Наверняка вчера вечером здесь не один час продолжалась бурная гулянка — это было понятно и без разъяснений Вольдемара. Стены были сплошь завешаны холстами, при этом невозможно было разобрать, что именно изображено на каждом из них — «картины», очевидно, создавались путем выдавливания на поверхность толстого слоя краски и последующего ее размазывания пальцами, кистями и всем, что под руку попадется. Помнится, как-то я была на представлении в дельфинарии, и там главным номером было рисование картин дельфинами. Умные млекопитающие выпрыгивали из воды, набирали на хвост краску и швыряли ее на бумагу. Потом «шедевры» продавались посетителям на память — и причем за кругленькую сумму. Вот живопись сия и напоминала мне те самые картины дельфинов. Одно дело, если животное брызгается краской — да, это мило и забавно, однако когда подобное вытворяет разумный человек — это по меньшей мере кажется странным. — Это ваши работы? — Я кивнула в сторону стены, ожидая услышать, что Вольдемар скажет, будто скупил произведения трехлетних детей, которым в руки попались тюбики с масляными красками. Сделал это, так сказать, благотворительности ради. Помог детскому дому, скажем, или совершил столь широкий жест ради поощрения детского творчества. Однако художник гордо подбоченился и, исполненный пафосного достоинства, кивнул. — Да, это мои произведения, — самодовольно заявил он. Наверняка подумал, что я поражена подобным великолепием и только и мечтаю заполучить автограф выдающегося живописца. — Названия к ним скоро будут готовы, пока руки не доходят. Эти картины созданы мною за последний год. У каждой из них своя история, свое настроение. Но их трудно понять человеку малообразованному и ничего не смыслящему в живописи. Это знаете, как говорят, некоторые люди просто не доросли до понимания высокого искусства. Над каждым моим полотном надо думать, включать свой мозг, понимать каждый мазок… Увы, наше общество не столь образованно, большинство жителей нашего города — несчастные мещане, которые понимают лишь «открытки» — пейзажики там всякие и прочий ширпотреб. Но так было во все времена — гениев никогда не понимали. — Ну-ну. — Я перевела взгляд на пол, где штабелями стояли холсты, также перемазанные краской. Видимо, не хватило места на стенах, вот Вольдемар и расставил их возле стен, прикрывая холстами разбросанные вещи. На ум пришли строки из советского мультфильма «Простоквашино»: «От этой картины есть толк — дырку в стене закрывать». Вот и полотна Вольдемара Огородникова закрывали если не дыры в стенах, то гипербеспорядок в комнате. Трудно поверить, но за обилием хлама можно было разглядеть вполне приличную мебель: шкафы, сервант с посудой (хотя она и стояла нетронутой, зато полки были покрыты толстым вековым слоем пыли), книжный шкаф… В середине гостиной располагался длинный прямоугольный стол, на котором живописно возлежали перепачканные миски с остатками салатов, грязные тарелки, опять же пустые бутылки с шампанским и даже чей-то фужер с остатками какого-то спиртного. Судя по состоянию стола, тут пиршествовала целая толпа — человек двадцать, а то и больше. И как они только поместились здесь? Среди гостей торжества явно находилось если не несколько, то хотя бы одна дама — иначе откуда в квартире взяться тюбику губной помады и вышеупомянутому женскому шарфику? Я предположила, что Вольдемар Огородников живет один, без супруги. Если, конечно, эта квартира — место его постоянного проживания. Но что, если я нахожусь сейчас в мастерской художника? Вот и объяснение беспорядку, обычно так всегда и бывает у творческих людей… Я решила внести ясность в свои предположения: — Скажите, Вольдемар, вы тут живете? Или только работаете? Эта квартира — ваша мастерская? — И да, и нет, — неопределенно хмыкнул живописец. — Я здесь одновременно и живу, и пишу свои картины. У меня есть возможность снять мастерскую, как это заведено у художников, но мне не хочется этого делать. Знаете ли, я пишу по вдохновению — скажем, представьте себе, вот сижу я дома, обедаю или пью утренний кофе. И тут — раз, пришла в голову идея! Мне надо срочно воплотить ее на холсте, срочно поймать музу — иначе она улетит, и все! Гениальное творение никогда не родится, понимаете? А теперь подумайте: разве удобно всякий раз, как только придет идея, бежать в мастерскую, даже если она находится в соседнем доме? А я, между прочим, готов работать даже рано утром или поздно ночью. Иногда случается — снится мне сон. Знаете, такой… Яркий, красочный сюр, как у Сальвадора, или что-то… гм, языческое, древнее, как магия… Я даже глаза разлепить не успеваю, а уже — за кисть и палитру… И пишу, пишу всю ночь напролет, пока не изолью все свои видения на холст. Поэтому у меня в моем доме всюду лежат холсты разных размеров — ведь не всегда композиция уместится в тот или иной формат… Эх, да вы, наверно, не поймете, раз вы не художник… — Да уж, куда мне, — язвительно хмыкнула я. — Ладно, как я понимаю, живете вы один? Семья у вас есть? Жена, дети, родители? — Пока жены нет, — покачал головой Огородников. Видимо, хотел добавить жесту трагичности, но получилось как-то нелепо и смешно. — Но у меня есть дама сердца. Она поклонница моего таланта. И, кстати говоря, именно она и послужила мне моделью для картины «Богиня огня», которую я и прошу вас отыскать! — Понятно, — кивнула я. — А у вас есть фотография этой картины? Мне же надо знать, как она выглядела… — О ней собирались даже в нашей газете писать, в «Тарасовских вестях», — гордо заявил Вольдемар. — Только пока не успели… Увы… Ну-ну, вспомним анекдот про ребенка-пессимиста и оптимиста. Первому подарили игрушечную лошадку, а второму — конский навоз. Так вот, пессимист сокрушался: «Лошадка игрушечная, а я хотел настоящую!» А оптимист порадовался: «А у меня — настоящая, только убежала!» Прямо в точку, как раз про Огородникова! — Покажите фотографию, если у вас есть. — Я не стала цитировать анекдот, дабы Вольдемар Огородников не разобиделся. Тот достал современный смартфон и ткнул пальцем в снимок. — Вот она. Эх, только фотография не передаст всей экспрессии, всей динамичности, живости… Если бы вы увидели эту картину вживую, то уверен — стояли бы возле нее как завороженная! Она на всех такое впечатление производит — в ней что-то есть… такое, знаете, магическое, загадочное… Может, зря я так насмехаюсь про себя над художником? Кто знает, вдруг эта самая картина и впрямь получилась у него нормальной? Он же является председателем тарасовского Союза художников, и я ни за что не поверю, что у нас в городе с искусством настолько все плохо, раз подобную огородниковскую мазню принято называть шедеврами. В нашем Тарасове имеется и художественное училище — мне довелось там побывать, нормальные натюрморты, портреты выставлены… На что уж я живописью никогда не интересовалась, но какие-то представления о хороших картинах у меня все же есть! Да и в музее художественном я тоже была, не все так плохо с Таней Ивановой, у которой аналитический мозг и математические способности! Однако на фотографии я увидела лишь хаотичные красно-желтые мазки, которые к краям становились темнее и приобретали коричневый цвет. Мне еще раз пришел в голову вопрос: а чем размазывает краску Огородников? Явно не кистью. И даже не пальцами. Может, ногами? Встает на холст и выделывает на нем танцевальные па, изобрел, так сказать, новое направление в искусстве… — А почему картина называется «Богиня огня»? — поинтересовалась я, стараясь скрыть свое скептическое отношение к произведению «гения». — Вы говорили, что вас вдохновила на картину дама вашего сердца? Вы ее тут изобразили, да? На фотографии мелко просто, лица не видно… — Ну конечно же, здесь я и запечатлел мою будущую супругу! — с энтузиазмом закивал Вольдемар. — Видите, да? Ее глаза, улыбка, выражение лица… Она как огненная фея, огненное безумие, воплощение экспрессии, чувственности и страсти. Я подумываю о новой работе, которую назову «Испанская феерия». Я на ней изображу Елену в образе жгучей испанки, знаете, как она танцует? И красное платье, и алая роза в черных волосах… Это будет тоже шедевр современного искусства, вот увидите! За мою работу будут драться все музеи нашей страны, нет, я отвезу ее за рубеж, на всемирную выставку… Свои бурные излияния восторга по поводу столь грандиозной идеи Вольдемар сопровождал просто безумной жестикуляцией. Я ожидала, что он даже начнет изображать, как испанская девушка танцует свой зажигательный танец и как развевается ее пышная юбка. Слава богу, до этого мой эпатажный собеседник пока не додумался, иначе мне пришлось бы уворачиваться от его руки с кистью в масляной краске — мне уже хватило на сегодня испачканной блузки. — Итак, давайте все-таки вернемся к краже картины, — остановила я разбушевавшегося Вольдемара. — Вчера вечером у вас было какое-то… торжество, так я понимаю? — Я указала подбородком на стол. Огородников согласно кивнул. — Светский раут, так сказать, для своих, — подтвердил он. Мысленно я присвистнула. Вот это раут — столько спиртного, это ж не гулянка какая-то, а целое пиршество в честь бога — покровителя виноделия! — Были только мои самые близкие друзья и Леночка, — продолжал Вольдемар, не замечая выражения моего лица. — Лена — это моя будущая супруга, я уже вам говорил. — И кто еще был? — продолжала расспрашивать я. — Назовите имена и фамилии всех присутствовавших, а также мне нужна вся информация о них, какую знаете. Род занятий, место работы или учебы… В общем, расскажите мне о каждом из гостей вашего раута! — Только не думаете же вы, что похититель картины — кто-то из моих друзей? — ужаснулся Вольдемар Огородников. — Быть этого не может! Все, бывшие на моем рауте, — проверенные люди, не то что Садальский! Вы лучше его проверяйте, это ж он виноват! Спер мою картину и, поди, продаст ее за громадную сумму или, того хуже, скажет, что он ее написал! Понимаете, этого ни в коем случае нельзя допустить! — Садальского я тоже проверю, — попыталась я успокоить Вольдемара. — Если хотите, расскажите подробнее про этого человека. Кто он, почему вы подозреваете именно его — в общем, все, что знаете. — Вот про этого наглеца я вам охотно все сообщу! — воодушевился Огородников. — Начать с того, что он лицемер, каких свет еще не видывал! Все изображал из себя преданного друга, соратника, так сказать, а за спиной сплетни про меня грязные распускал! Поначалу даже собирался со мной выставку совместную устраивать, вот как! А на самом деле знаете, чего он добивался? А я вам скажу! Садальский хотел занять мое место председателя тарасовского Союза художников и делал все возможное для этого! Он даже собирал подписи других художников, настраивая их против меня. Якобы я и выставки не провожу, и всевозможных мероприятий у меня мало… В общем, нашел к чему привязаться. Я ему прямо все это высказал, когда узнал, да и то, спасибо добрым людям, которые мне глаза на Садальского открыли! А он мне знаете, что заявил? Что я бездарный художник и картины мои — мазня! Ха-ха, да я ему в лицо рассмеялся. Кто мне такое говорит? Самоучка какой-то, который и кисть-то в руках держать не умеет! Да он может только как дрессированная обезьянка чужие картины перерисовывать, и все! Даже не копировать — копируют мастера, а сри-со-вы-вать! У Садальского нет ни своей манеры, ни своего видения — ничего! Он только и горазд, что открыточки бульварные штамповать! И этот бездарь решился стащить мою картину, сокровище всей моей жизни, в которую я душу свою вложил! Да он и грязью меня поливал только для того, чтобы на него подозрение не пало. Якобы зачем ему красть полотно, если моя живопись такая отвратительная? А я вот что скажу. Садальский завидовал мне всегда, поэтому и решил так отомстить! — Имя-то хоть у этого Садальского есть? — спросила я. — Как мне к нему обращаться? — Роман Андреевич его зовут, если вас интересует имя и отчество этого… бездаря! — выплюнул гневную фразу Огородников. Я сделала пометку в своем блокноте для записей. — Где он проживает, вы знаете? — продолжила я выяснять контактные данные Садальского. Вольдемар Огородников пожал плечами с таким видом, словно отгоняя назойливую муху. — Конечно же, знаю! — воскликнул он. — Еще бы мне не знать! Живет этот, с вашего позволения, маратель холстов недалеко от Союза художников. На улице Загородней, дом сорок пять. Квартира двадцать. Этот негодяй меня даже в гости как-то приглашал, а вы спрашиваете, знаю ли я его адрес! — Замечательно! — улыбнулась я. — Насколько я понимаю, Садальского вы на фуршет не приглашали, так? — Еще я стану приглашать его! — в сердцах возопил Огородников. — Да ни за что в жизни! Я на раут звал только самых близких своих друзей, соратников, так сказать. Чтобы в семейном кругу отпраздновать мою личную победу — признание моего таланта и выгодную сделку… Которая бы состоялась, не сотвори такой подлости Садальский! Заклинило его на этом несчастном Садальском, подумала я про себя. Хотя сейчас мне было без разницы, злится Огородников на своего коллегу или нет — больше волновало другое.