– Мы вам позвоним, – говорит женщина-офицер. От ее слов у меня в животе как будто что-то обрывается. Что она хочет этим сказать? – Хорошо, – отвечает Скотт. – Пока-пока, Гарри, – говорю я. – Мне было очень приятно познакомиться с тобой. Но ребенок на меня не глядит. И не отвечает. Похоже, он думает, что я в чем-то предала его. Мне хочется сказать ему что-нибудь в утешение, но я не знаю что. А ведь через минуту они уйдут. И будет слишком поздно. – Вы дадите мне знать, чем все кончится? – прошу я полицейских, внезапно испугавшись, что никогда ничего больше не услышу об этом мальчике. Не узнаю, что с ним стало. – К сожалению, нам запрещено сообщать такого рода информацию, – говорит мужчина. – Но… Скотт предостерегающе кладет ладонь мне на руку, и я умолкаю. Но не могу отвести глаз от бледного личика мальчика, от его опущенных глаз и темных кудряшек. – Ты не забыл свой рисунок, Гарри? – спрашиваю я. – Ты же не хочешь оставить здесь такую красивую картинку? Он не отвечает. Куда подевался тот разговорчивый малыш, который еще совсем недавно называл меня мамой? – Мы спрашивали его, возьмет он с собой картинку или нет, – говорит женщина-полицейский, – но он ответил, что рисовал ее для вас, миссис Маркхэм, правда, Гарри? Не знаю, может быть, мне показалось, но ребенок как будто кивнул. – Я буду ею дорожить, – говорю я преувеличенно весело. – Повешу ее на холодильник и буду любоваться ею каждый день. И опять Гарри ничего не отвечает. Но я надеюсь, он понимает, что я хочу ему сказать. Полицейский протягивает нам со Скоттом по визитке. – Мы будем на связи, а вы, если захотите что-нибудь добавить, позвоните нам сами, – говорит он. – Если вспомните что-нибудь важное. – Обязательно, – отвечает Скотт и добавляет: – Всего тебе хорошего, Гарри. Смотри, береги себя. И полицейские выходят из дома на сырую, скользкую дорожку. Мальчик семенит рядом с женщиной, его светлая ладошка тонет в ее черной руке. Капюшон куртки лежит у него на плечах, и волосы намокают. Почему они не догадаются надеть ему капюшон? Я стискиваю зубы, но тут же с облегчением вздыхаю, когда сотрудница полиции наклоняется к малышу и натягивает капюшон ему на голову, а потом раскрывает зонт, и они вместе идут под ним к машине сквозь проливной дождь. Я хочу верить, что Гарри возвращается в теплую, любящую семью, где его крепко обнимут и покроют поцелуями, когда увидят живым и здоровым. Но на сердце у меня тяжело. Скотт отводит меня от двери и закрывает ее за ними. Какое- то время мы тихо стоим, слушая, как барабанит по крыльцу дождь. – Ну ладно, – говорит муж, – я тоже пойду. – Ты уже поел? – спрашиваю я. – Я могу что-нибудь сейчас приготовить, если… – Я лучше пойду, Тесс. Сегодня вечером у меня дома есть еда, да и на улице скверно… – Да, да, конечно. Ты иди. В зеркале, висящем в прихожей, я замечаю свое отражение. Лицо в красных пятнах, под глазами темные круги, на голове блондинистое воронье гнездо, увенчанное широкой полосой темных корней с сильной проседью – не той задиристой, яркой, какая бывает у рокеров, а другой – усталой, серой, старящей сразу лет на десять. Неудивительно, что Скотт так спешит смыться. Не хочет даже задержаться и обсудить то, что случилось. Поразмыслить над тем, откуда взялся Гарри и как он оказался на моей кухне. Было время, когда мы с ним открыли бы бутылочку вина и засиделись бы над ней за полночь, беседуя о какой-нибудь странности вроде сегодняшнего приключения… Было, да прошло. – Береги себя, Тесс, – говорит он и наклоняется, чтобы безразлично клюнуть меня в щеку. Запах его лосьона после бритья ослепляет меня, и мне хочется взять его лицо в ладони и задержать его так, прижавшись своей щекой к его щеке. Чтобы его теплый запах наполнил мои ноздри. Но он уже выпрямляется, открывает дверь. Выходит. Напоследок улыбается, кивает мне и закрывает дверь. Ушел. Глядя на закрытую дверь, делаю глубокий вдох. Нет, я не позволю себе пойти ко дну. Погрязнуть в пучине жалости к самой себе. Пойду и приготовлю лучше ужин – что-нибудь вкусненькое в качестве утешения. Хотя есть совсем не хочется. Кухня пуста. Ни звука, ни движения. На столе лежит рисунок Гарри. Я поднимаю его и разглядываю: паровоз, вполне похожий на паровоз, зеленого цвета, только не до конца закрашен. Рядом мальчик с темными волосами и женщина в цветастом платье, с улыбкой на лице. Я зарываюсь пальцами в волосы. Гарри говорил, что рисует меня, но у женщины на картинке волосы темные, а у меня – светлые. Открываю верхний ящик стола, чтобы взглянуть на карандаши. Вот коричневый карандаш, а вот и желтый, так что он мог бы нарисовать меня похоже… Зачем я об этом думаю? Мальчик маленький, к тому же он явно перенес какую-то психологическую травму. С ним что-то случилось, вот он и придумал, будто я – его мама; видимо, это как-то помогает ему справиться со своими переживаниями. Возможно, он даже страдает цветовой слепотой. И еще возможно, что я так и буду до конца своих дней теряться в догадках о том, что это было. Уже собираюсь отправить рисунок в ящик стола вместе с карандашами, но что-то останавливает меня. Я ведь обещала Гарри, что повешу его на холодильник и буду смотреть на него каждый день. Не могу же я нарушить свое слово. На дверце уже есть один рисунок, прикреплен двумя магнитами в виде фруктов. На нем я, Скотт и Сэм – три счастливых человечка, палка, палка, огуречик – держатся за руки. Снимаю нижний магнит и передвигаю картинку чуть вправо. А потом тем же магнитом прижимаю рисунок Гарри. Делаю шаг назад, чтобы полюбоваться обоими. Надо купить еще парочку магнитов, а то нижние края будут все время взмахивать, когда я буду открывать и закрывать дверцу. Открываю холодильник. Нахожу на средней полке кусочек сыра и ссохшуюся морковку. Похоже, придется опять есть тосты с фасолью. Но я тут же вспоминаю, что хлеба тоже нет. Значит, фасоль с тертым сыром – и всё. Раздается звонок в дверь, и я застываю на месте. Неужели Скотт передумал и решил не оставлять меня сегодня одну? Придется заказать какой-нибудь еды… Я безо всякой пользы приглаживаю волосы руками, кидаюсь к входной двери и широко распахиваю ее – мое сердце часто бьется, на лице готова расцвести улыбка. Но это не Скотт. На пороге стоит моя соседка Карли. Ее каштановые волосы собраны на затылке в высокий хвост. Она держит над головой черно-белый клетчатый зонт и улыбается, сверкая белыми зубами. – Привет, – говорю я, разочарованно поникая. Могла бы и догадаться, что это не Скотт. А Карли вообще последний человек, с кем мне хочется говорить сейчас. – Как дела, Тесс? – спрашивает она, и ее уверенный тон неприятно режет мне слух. Пока я собираюсь с духом, Карли приподнимает свои красиво выщипанные брови, явно ожидая какого-то ответа. Я не понимаю, что она делает на моем крыльце. Раньше, когда Скотт и я еще жили вместе, мы с Карли были подругами. Она живет напротив, въехала почти одновременно с нами. Мы с ней останавливались поболтать, встречаясь на улице, забегали друг к другу на чашку чаю, а то и на барбекю, и даже приглядывали за домами друг друга, когда уезжали в отпуск, – она поливала наши цветы, мы кормили ее кошку, и все такое. А потом Карли стала что-то уж очень приятельствовать со Скоттом. Бывало, я прихожу с работы домой, а она уже у нас, и они сидят, выпивают. Или вдруг вворачивает в общем разговоре что-нибудь такое о нем, чего я не знаю, – например, как с ним случилось что-то забавное, о чем он мне не рассказывал. Я заревновала. Она завела моду брать у нас вещи, а потом забывала отдать. Однажды Скотт даже дал ей денег взаймы, немного. Так что пришлось мне охладить нашу с ней дружбу. Но Карли не из тех, кто понимает намеки. Она продолжала вертеться вокруг нас, лезть в нашу семью. Пока Скотт не ушел. С тех пор я уже не так часто ее вижу. Забавно, если подумать. – В чем дело, Карли? – говорю я наконец. – Да так, зашла посмотреть, как ты тут, нормально? – отвечает она. – Видела на улице полицейских, они выводили из твоего дома какого-то маленького мальчика… – Ах, это… Ничего, спасибо. Я в порядке. В полном порядке. Просто он потерялся, вот и всё. – Назовите меня циничной, если хотите, но соседка зашла точно не затем, чтобы убедиться в моем благополучии, особенно в такую поганую погоду. – Потерялся? – повторяет Карли, и ее глаза лихорадочно взблескивают. – Тот малыш? Значит, ты его где-то нашла? Я должна была знать, что она наверняка заинтересуется Гарри. Раньше Карли работала в каком-то таблоиде, но с тех пор, как в Сети бесплатных новостных сайтов стало как звезд на небе, газеты перестали раскупать, и Карли уволили по сокращению штатов. Сейчас она свободный репортер – фрилансер, как теперь говорят, – и, подобно многим другим журналистам, оказавшимся в положении волков, которых ноги кормят, непрестанно охотится за хорошей историей. Как бы мне так повежливее намекнуть ей, чтобы она проваливала? У меня был долгий, мучительный день, и все, чего мне сейчас хочется, – это приготовить себе какой-нибудь еды, поесть и завалиться в постель с книгой, чтобы хоть ненадолго забыть о мире за стенами моего дома. – Извини меня, Карли, – снова начинаю я. – Но может быть, ты хотела узнать что-то конкретное? Дело в том, что именно сейчас я немного занята. – Да, конечно. Я хотела выяснить, что случилось с тем малышом, и посмотреть, не выйдет ли из этого хорошая история. Бинго! Я была права. – Ничего не случилось. Никакой истории тут нет, – говорю я. Как мне хочется захлопнуть сейчас дверь прямо перед ее наглым, любопытным носом! Только вежливость удерживает меня от этого. К тому же я не хочу никаких сцен на пороге моего дома и не хочу, чтобы она затаила против меня что-нибудь. Хватит того, что есть. – Спасибо, что зашла, побеспокоилась. Очень заботливо с твоей стороны, – добавляю, хорошо зная, что во всем ее эгоистичном, накачанном на тренажерах теле не найдется и унции искреннего участия. Соседка делает шаг вперед, так что одна ее нога оказывается в моей прихожей. Вот нахалка! – Так кто это был? – шепчет она мне тоном заговорщицы, как будто мы с ней подруги – не разлей вода. – Я ведь правда могу сделать из этого отличную историю – возьму у тебя интервью, сделаем тебе прическу, макияж, твое фото появится в газетах… ну, в Сети по крайней мере. – Я не хочу прическу с макияжем, и фото в газетах тоже не хочу, а уж в Интернете и подавно. Говорю тебе, никакой истории тут нет. Правда, Карли, мне очень жаль, но у меня дела. – Я начинаю закрывать дверь, так что ей приходится убрать ногу. – Спасибо, что зашла, – говорю я в щель, чтобы она не жаловалась, будто я ей нагрубила. А потом захлопываю дверь, замок выразительно щелкает, и я остаюсь в коридоре одна, злая до ужаса, чувствуя, как кровь буквально кипит у меня в жилах. Вот ведь нахалка какая! Прислоняюсь к двери спиной и замечаю, что у меня дрожат руки – то ли вторжение Карли меня так завело, то ли появление неизвестного маленького мальчика в моей кухне шокировало, не знаю. Да еще эти полицейские… разве они не сказали, что еще позвонят? А зачем, спрашивается? Разве я уже не рассказала им обо всем, что случилось? Или они мне не поверили? В голове у меня туман, мысли путаются. Но я все же делаю еще одну попытку припомнить все события сегодняшнего вечера. Я вернулась домой с кладбища и нашла у себя на кухне мальчика по имени Гарри. Да. Именно так все и было. Или все же нет? Глава 4 Выволакиваю стремянку из сарая с инструментами, довольная, что сегодня понедельник и можно вернуться к работе. Вчерашнее происшествие с Гарри кажется теперь нереальным. Как будто все случилось с кем-то другим, а не со мной. Зато появление Карли злит меня по-прежнему. С лязгом прислоняя лестницу к стене сарая, я качаю головой, вспоминая ее наглость, и щелкаю замком. Я работаю в магазине для садоводов под названием «Вилла Моретти» – он стоит на одной улице с моим домом, примерно в миле от него. Моя прекрасная, но краткосрочная карьера ландшафтного архитектора завершилась два с половиной года тому назад, вместе со всей моей жизнью, и мне еще повезло, что я нашла эту работу – есть хотя бы чем по счетам платить. «Садовый центр Моретти» – это крохотный, но идеально смоделированный кусочек Италии посреди английской субурбии. Зима ему не особенно к лицу, но он все равно мне нравится. Здесь я могу затеряться среди растений, забыть о катастрофе, постигшей мою жизнь, и полностью отдаться выращиванию саженцев, обрезке, черенкованию, пересаживанию и формированию крон. К тому же работа у меня физическая, и к концу дня я выматываюсь настолько, что сплю всю ночь как убитая. А если и не всю, то по крайней мере достаточно долго для того, чтобы утром встать и снова пойти на работу. К утру дождь совсем перестал, температура достигла почти блаженных восьми градусов, тротуары перестали пугать ледяными проплешинами, а воздух – кусачей стужей. Я беру лестницу под мышку и направляюсь к летней террасе кафе. Она пустует, столики и стулья убраны на хранение. Скорее всего до весны. Пока тепло, надо подрезать зимующую вистерию на решетчатой крыше террасы. Я прислоняю лестницу к столбику террасы, взбираюсь на пару ступенек, вынимаю из кармана шерстяной куртки секатор и принимаюсь за обрезку побегов. Обычно за такой работой я забываю обо всем на свете, с головой уходя в размышления о том, какую веточку оставить, а какую подрезать и на какую длину. Но сегодня все не так. Образ Гарри, его склоненное над листом бумаги лицо то и дело встает у меня перед глазами. Я опять и опять вспоминаю наш разговор о поездах и о горячем шоколаде и в который уже раз дивлюсь тому, как легко нам было вместе. Где-то он теперь? Вернулся в семью или все еще в каком-нибудь приюте, ждет своих родных, напуганный и одинокий? При одной мысли о том, что он может быть сейчас один, среди чужих людей, в горле у меня встает ком, и делается тяжело в желудке. Хотя, в сущности, я ведь ему тоже чужая… Спускаюсь с лестницы и передвигаю ее чуть дальше. Хочу подняться снова, но вдруг понимаю, что просто не могу и дальше вести себя как ни в чем не бывало. Не могу спокойно продолжать жить, забыв о Гарри. Ведь была какая-то причина, по которой он появился именно в моем доме; к тому же он называл меня своей мамой, черт возьми! Нет, надо хотя бы попытаться узнать, что с ним и где он сейчас. Снимаю перчатки, кладу их на ступеньку лестницы и достаю из кармана телефон. Вот черт, похоже, я оставила визитку полицейских у себя в сумке, а она сейчас в комнате для служащих. Придется сходить за ней туда. – Доброе утро, Тесс. Оборачиваюсь и вижу Бена: он идет ко мне с двумя кружками горячего кофе в руках. – Неужели одна из них – мне? – спрашиваю я. – А то кому же? – Босс ухмыляется и протягивает кружку, над которой встает парок. – Один американо и… – он достает из кармана бумажный пакет, – …датская слойка с корицей из кафе. – Спаситель, – говорю я и только теперь вспоминаю, что даже не завтракала сегодня утром. Кофе пахнет божественно. – Не могу же я позволить, чтобы мои служащие падали за работой от голода. Особенно если они стоят на стремянках с режущими и колющими инструментами в руках. Я улыбаюсь. Второго такого заботливого босса, как Бен Моретти, не найти во всей вселенной. Бизнес он унаследовал от родителей, переехавших сюда из Италии в конце шестидесятых. Сами они не так давно отошли от дел и вернулись на родину, в маленький дом недалеко от Неаполя. Но Бен родился и вырос в Лондоне. Теперь ему уже за сорок, но выглядит он как итальянская кинозвезда: черные как смоль волосы и темные глаза. Правда, в душе Бен настоящий тихушник, ничуть не похожий на того стереотипного обходительного мачо, какими наша британская публика представляет обычно всех итальянцев. Он поднимает брови.