Пролог Эту песню постоянно крутят по радио, но каждый раз Холли улавливает только отдельные слова. Вспомни, о вспомни, когда мы были — женский голос, звонкий и пронзительный, легкий стремительный ритм заставляет приподняться на цыпочки, и сердце начинает стучать в такт. Она все хочет спросить: Что это? Но никак не удается уловить достаточно, чтобы было о чем спрашивать. То у них серьезный разговор, то надо спешить на автобус, а когда наступает подходящий момент, мелодия ускользает и в тишину врывается Рианна или Ники Минаж. На этот раз песня доносится из машины – у автомобиля опущен верх, наверное, чтобы ухватить все доступное сегодня солнце, уцепить сколько удастся лета, которое завтра может внезапно закончиться. Откуда-то из-за зеленой изгороди мелодия просачивается на детскую площадку парка, где они застряли по пути из магазина, перебирая школьные покупки и доедая подтаявшее мороженое. Холли задумчиво покачивается на качелях и, запрокинув голову, разглядывает сквозь ресницы солнечный диск, но вдруг выпрямляется, прислушиваясь. – Вот эта песня, – говорит она, – как… Но тут Джулия роняет себе на волосы шарик мороженого и спрыгивает с карусели с воплем “Твою мать!”, и к тому моменту, как она выхватила у Бекки салфетку, а у Селены бутылочку с водой и отмыла липкие пряди, непрерывно ругаясь, – в основном просто чтобы вогнать Бекку в краску, судя по брошенному в сторону Холли лукавому взгляду, мол, она выглядит так, как будто на нее кто-то кончил, машина уже далеко. Холли доедает мороженое и расслабленно прогибается, повиснув на качелях, следя, чтобы концы волос не мели землю, и глядя на остальных снизу вверх и сбоку. Джулия улеглась на площадку карусели и начинает медленно вращать ее, отталкиваясь ногами; карусель скрипит привычно и умиротворяюще. Селена растянулась на животе рядом с подругой, роясь в сумке с покупками и позволяя Джулии работать в одиночку. Бекка ползает по детской паутинке и аккуратно облизывает мороженое кончиком языка, проверяя, на сколько можно растянуть одну порцию. Уличный шум и крики мальчишек за изгородью даже почти не раздражают, их размыло солнышко и расстояние. – Осталось двенадцать дней, – говорит Бекка, проверяя, рады ли остальные этой новости. Джулия поднимает свой рожок с мороженым, как бокал; Селена чокается с ней тетрадкой по математике. Громадный фирменный пакет, стоящий около качелей, радует Холли, даже когда она не смотрит на него. Хочется запустить туда обе руки и голову, ощутить пальцами первозданную новизну: глянцевая папка на кольцах, уголки еще не отбиты; клевые карандаши, заточенные так остро, что ими пораниться можно; готовальня, в которой все мелкие предметы пока на месте и ослепительно блестят. И то, что она впервые купила в этом году, – пушистые желтые полотенца, обвязанные ленточками; покрывало в широкую желто-белую полоску, затянутое в пластик. Чип-чип-чип-чуррр, звонко поет птичка где-то в тени. Жара. Знойный воздух словно медленно обугливает предметы от краев к центру. Если смотреть на Селену снизу вверх, видна только волна волос и ясная улыбка. – Сетки! – внезапно восклицает Джулия. – Хм? – Селена не отводит глаз от охапки кистей в руке. – В списке для пансиона. Там есть “две сетки для стирки”. Слушайте, где их брать? И что с ними делают? Я вообще никогда не видела сеток для стирки. – Это чтобы в прачечной не потерялись вещи, – объясняет Бекка. Бекка и Селена живут в пансионе с самого начала, с двенадцати лет. – Чтобы к тебе не попали чьи-нибудь гадкие трусы. – Мама мне купила на прошлой неделе. – Холли садится. – Я могу спросить где. – Произнося эти слова, она чувствует запах теплого белья, которое мама достает из сушилки, и вспоминает, как они обычно вместе встряхивают простыни, аккуратно складывая, и как фоном звучит Вивальди. На один краткий миг мысль о пансионе рождает внутри вакуум, засасывающий в себя пространство, сковывающий грудь. Она готова в голос позвать маму с папой, броситься к ним и умолять оставить ее дома насовсем. – Хол, – Селена ласково улыбается, когда карусель приносит ее обратно, – будет классно, вот увидишь. – Ага, – соглашается Холли. Бекка озабоченно смотрит на нее, вцепившись в стойку паутинки. – Я знаю. И все, прошло. Только слегка саднит: еще есть время передумать, решай скорей, пока не стало слишком поздно, беги-беги-беги домой и спрячь голову в песок. Чип-чип-чуррр, громко поддразнивает маленькая невидимая птичка. – Я забиваю кровать у окна, – объявляет Селена. – Ага, вот еще, – возражает Джулия. – Нечестно забивать себе место, когда мы с Хол даже не знаем, как выглядит комната. Придется подождать. Селена смеется, и они медленно вращаются на детской карусели в жарком колышущемся мареве. – Ты что, окон не видела? Решай, да или нет. – Я решу, когда войду в комнату. Смирись. Бекка все так же наблюдает за Холли из-под насупленных бровей, не забывая по-кроличьи торопливо обгрызать вафельный рожок. – Я забиваю кровать подальше от Джулии, – говорит Холли. Третий год[1], в комнатах живут по четыре человека, вот и они будут там вместе, вчетвером. – Она храпит, как тонущий буйвол. – Да хрен тебе. Я сплю, как маленькая сказочная принцесса. – Ты тоже иногда храпишь, – говорит Бекка и краснеет от собственной смелости. – В прошлый раз, когда я у тебя ночевала, я прямо чувствовала твой храп, вся комната вибрировала. Тут Джулия торжествующе показывает Холли средний палец, Селена хохочет, и Холли тоже улыбается и уже дождаться не может следующего воскресенья. Чип-чип-чуррр, напоследок поет птичка, лениво и протяжно, впадая в дрему. И смолкает. 1 Она сама меня разыскала. Обычно люди стараются держаться от нас подальше. Неразборчивое бормотание по номеру горячей линии, В 95-м я видел, как… никаких имен, и щелчок отбоя, если попросишь уточнить. Письмо, набранное на компьютере и отправленное из другого города, на конверте и бумаге никаких отпечатков. Если человек оказывается нам нужен, приходится долго его вычислять и выслеживать. Но она – она сама пришла, и именно ко мне. Я ее не узнал. Я только что поднялся по лестнице и спешил в свой отдел. Майское утро, а по ощущениям – лето, солнце шпарит сквозь стекло, ярко освещая трещины на оштукатуренных стенах. Я мурлыкал на ходу песенку, подпевая мелодии, звучавшей в голове. Конечно, я не мог ее не заметить. Она устроилась на обшарпанном кожаном диване в углу, нога на ногу, скрестив руки. Платиновая блондинка, волосы завязаны в длинный хвост; строгая школьная форма: юбка в сине-зеленую клетку, синий пиджак. Я подумал, что это просто чей-то ребенок, ждет, когда папа поведет ее к дантисту. Дочка старшего инспектора, например, – да кого угодно с большей, чем у меня, зарплатой. Дело не только в гербе на школьном блейзере. Изящно-небрежная расслабленная поза, надменно вздернутый подбородок, как будто это место – ее по праву, если ей вдруг взбредет в голову заняться канцелярской писаниной. Я прошел мимо – коротко кивнув на случай, если она и впрямь дочка начальника, – и направился в отдел. А вот узнала ли меня она? Может, и нет. Прошло целых шесть лет, она была совсем ребенком, а во мне ничего примечательного, кроме рыжих волос. Забыла, должно быть. А может, и признала, но не подала виду по собственным причинам. Она дождалась, пока секретарша объявила, указывая карандашом в сторону дивана: – Детектив Моран, с вами хотят поговорить. Мисс Холли Мэкки. Я резко развернулся, солнечный зайчик блеснул, ослепив на мгновение. Ну разумеется. Глаза-то должен был узнать. Большие, ярко-синие, и в придачу утонченные полукружия век: люди-кошки, бледная девушка с сережкой со старинной картины, тайна. – Холли, – протянул я руку. – Привет. Давно не виделись. Несколько секунд эти немигающие непроницаемые глаза пристально изучали меня, впитывая информацию. Потом она встала. Руку она все еще пожимала по-детски, торопливо выдергивая ладошку. – Привет, Стивен. Приятный голос. Ясный и спокойный, без этого мультяшного повизгивания. Выговор высший класс, но без понтового карикатурного аристократизма. Отец ей никогда бы не позволил таких выкрутасов. Сразу долой форменный блейзер и марш в муниципальную школу. – Чем могу помочь? Немного тише: – Я вам кое-что принесла. Тут я растерялся. Десять минут десятого, школьная форма – она прогуливает, это непременно обнаружат. И пришла она явно не с поздравительной открыткой, столько-то лет спустя. – Да? – Ну не здесь же. Она выразительно покосилась на секретаршу: разговор будет конфиденциальный. Девочка-подросток, смотри в оба. Дочь детектива, будь вдвойне настороже. Но это Холли Мэкки – впутай кого-нибудь, кто ей не по душе, и пиши пропало. – Давай поищем место, где можно поговорить спокойно. Я работаю в отделе нераскрытых преступлений, висяков по-нашему. Когда мы беседуем со свидетелями, им кажется, что это не всерьез, не настоящее расследование убийства, без пистолетов и наручников, ничего такого, что врывается в их жизнь, как торнадо. Дело прошлое, размытое, полузабытое, расплывающееся по краям. А мы подыгрываем. Наша комната для допросов похожа на уютную приемную стоматолога: мягкие диваны, на окнах жалюзи, на стеклянном столике стопка зачитанных журналов. Отвратительный чай и кофе. Можно и не заметить видеокамеру в углу и одностороннее зеркало за шторкой, если не хочется их видеть, а им, конечно же, не хочется. Не волнуйтесь, сэр, всего несколько минут, и вы спокойно пойдете домой. Туда я и привел Холли. Другая на ее месте вертела бы головой всю дорогу, но для Холли тут не было ничего нового. Она шла по коридору, как по своей квартире. А я наблюдал за ней. Она, конечно, потрясающе повзрослела. Среднего роста или чуть ниже. Стройная, очень стройная, но выглядит естественно, никакой голодной истощенности. Формы уже обозначены. Не ослепительная красавица – во всяком случае, пока еще нет, – но и ничего уродливого, никаких брекетов, прыщей и прочего, а благодаря глазам она не казалась еще одним клоном образцовой блондинки, на нее хотелось оборачиваться. Ухажер ударил? Лапал, изнасиловал? И Холли предпочла прийти ко мне, а не к незнакомцу из отдела сексуальных преступлений? Кое-что принесла. Улику? Она прикрыла за собой дверь комнаты для допросов, огляделась. Я небрежным движением включил камеру. – Садись. Холли осталась на месте. Провела пальцем по зеленым потертостям дивана. – Эта комната симпатичнее, чем те, что были раньше. – Как вообще поживаешь? Она продолжала изучать комнату, на меня не смотрела. – Нормально. – Хочешь чаю? Или кофе? Качнула головой. Я ждал. – А вы возмужали, – сказала Холли. – Раньше были похожи на студента.