Торн достал из кармана связку ключей от интендантства и, перебрав их все, вставил один в замочную скважину. Внутри караульная будка выглядела так же, как все Розы Ветров, которые Офелия уже видела: круглая комната со множеством дверей, и каждая из них вела в какое-нибудь отдаленное место. Некоторые Розы Ветров часто доставляли людей в другие Розы Ветров, что давало широкий выбор маршрутов. – Больше не выходите из отеля, – приказал Торн, обернувшись на пороге. – До моего приезда будьте крайне осторожны с теми, кто посещает вас, с едой, которую едите, даже с воздухом, которым вы дышите. Невидимка вас охраняет, постарайтесь не усложнять ей работу. Если станете точно следовать моим инструкциям, с вами ничего не случится. Офелия огляделась, думая, что Владислава тоже здесь, вместе с ними, но не увидела ничего, кроме сплошной стены дождя. Ветер облеплял девушку намокшей одеждой, и она всем телом дрожала от холода. Сейчас она не могла разглядеть ни собственную сестру, ни бездну под ногами, и у нее начала кружиться голова. – Подождите, – пробормотала Офелия, вынимая часы из кармана пальто. – Прежде чем вы уедете, я хочу их вам вернуть. Вам они нужнее, чем мне, и в любом случае я не буду их читать. Я решила доверять вам – вам, а не вашим часам. Разумеется, эти слова произвели бы больший эффект, если бы голос Офелии не замер на последних словах. Она увидела, что секундная стрелка не движется. – Я… не понимаю… – пролепетала она, глядя, как Торн с каменным лицом берет у нее с ладони часы. – Я только сегодня утром завела их… Наверное, в них попала песчинка. Офелия чувствовала себя полной идиоткой. Она хотела его задобрить, а в результате разозлила окончательно. – Мой крестный может починить любую вещь, – неловко сказала она. – Позвольте мне оставить их ненадолго у себя. Торн наклонился к ней с высоты своего роста, но не для того, чтобы вернуть часы. Вместо этого он прижался губами к ее губам. Офелия широко открыла глаза, у нее прервалось дыхание. Поцелуй был такой неожиданный, что она остолбенела. Думать она не могла, зато с особенной остротой почувствовала все, что происходит вокруг: дождь стучал по камням, ветер раздувал ее платье, очки вдавились ей в переносицу, мокрые волосы Торна касались ее лба, и его губы неловко прижимались к ее рту. Внезапно осознав, что с ней происходит, она почувствовала сильнейшее головокружение. Ее охватила паника, и рука сама взлетела вверх. Впервые в жизни Офелия дала мужчине пощечину, и хотя ее движение было скорее инстинктивным, чем агрессивным, собственная реакция ее потрясла. Однако Торна, похоже, это не слишком смутило. Он быстро выпрямился, задумчиво потирая щеку и глядя в сторону, как будто заранее приготовился к такому повороту. – Послушайте, – пробормотала Офелия, нарушая напряженное молчание. – Я не хотела… Вам не следовало… – У меня оставались сомнения, – перебил ее Торн, по-прежнему глядя в сторону. – Вы развеяли их. Шарф Офелии пришел в страшное волнение, его невозможно было унять. Что, если она действительно повела себя нелепо? В полном замешательстве девушка смотрела, как большое тело Торна сложилось при наклоне почти пополам, чтобы пройти в дверь караульной будки. – До свадьбы я позабочусь о вашей безопасности, – пообещал он во второй раз, по-прежнему не глядя в ее сторону. – Потом возвращайтесь к своей семье. А посмешищем я стать не боюсь. С этими словами Торн закрыл за собой дверь. Лязгнул замок. С горящими ушами, сквозь побагровевшие стекла очков Офелия неотрывно смотрела на полустертые буквы, вырезанные на старой деревянной табличке: «ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА», словно ожидая, что Торн вот-вот вернется как ни в чем не бывало и отдаст ей часы, как она ему предложила. Ее раздумья прервали истерические крики Агаты: – А-а-а, сестренка! Вернись не-мед-лен-но! Выйдя из-под навеса, Офелия быстро поняла, что же произошло. Сестра, возбужденно жестикулируя, указывала ей куда-то вниз, и это выглядело очень странно при ее боязни высоты. Вдобавок пушки на стене дали еще один залп. Офелия наклонилась над парапетом. Ливень прекратился так же внезапно, как и начался; солнце пробилось сквозь облака, освещая солончаки Опалового побережья. На улицах царила необычная суматоха, и Офелия сначала подумала, что дикий зверь все-таки прорвался в город. Но, подняв глаза к горизонту, девушка побледнела: над морем, среди несущихся облаков, парило гигантское, хаотичное переплетение башенок, лестниц, витражных окон и дымовых труб. Канониры возвестили не о нападении зверя; это было пришествие Небограда. – Госпожа Владислава, вы здесь, со мной? – позвала Офелия. – Да, мадемуазель, – донесся издалека голос с характерным металлическим тембром. Офелии почудилось, будто рядом мелькнула красная тень, но, обернувшись, она никого не увидела. В другое время ее, возможно, смутила бы мысль о том, что Невидимка стала свидетельницей сцены с Торном, но сейчас ее ждали более срочные дела. – Вы можете предупредить Торна, что случилось непредвиденное? – Конечно, мадемуазель. Обрывки воспоминаний Бог был до того жестоким в своем равнодушии, что пугал меня. Но порой Он бывал добрым, и тогда я любил Его так, как не любил никого на свете. – Почему? Воспоминание начинается с этого вопроса. Когда он сосредотачивается на нем, память постепенно возвращает голос и силуэт, который все отчетливее вырисовывается на освещенной лампой стене. И тогда он понимает, что свет исходит от Артемиды. Она сильно изменилась по сравнению с предыдущим воспоминанием – ведь с тех пор прошло несколько лет. Она больше не носит очки, в ее голосе появилась глубина, а тело, несмотря на нелепую мужскую одежду, принадлежит уже не девочке, а юной девушке. Очень крупной девушке: ее рост и размеры значительно превышают обыкновенные. Артемида сидит на подоконнике, узковатом для нее. Глобус, лежащий у нее на коленях, медленно вращается, повинуясь ее волшебной силе. Солнце освещает серьезный профиль девушки и длинную рыжую косу. – Почему ты задаешь мне этот вопрос – «почему»? Его голос тоже изменился: стал еще глубже, чем у Артемиды, как будто грудная клетка в несколько раз увеличилась в объеме. – Почему все шкатулки, которые ты мне даришь, пусты? – спрашивает Артемида. – Каждый раз, когда я тебе помогаю, ты мне даришь пустую шкатулку. Если хочешь отблагодарить, делай это как положено. В ее голосе нет ни тени упрека. Просто старшая сестра дает совет младшему брату. Она продолжает вращать глобус, не прикасаясь к нему. Круглый мир, еще не тронутый Расколом. Мир прошлого? – Думаю, что пустая шкатулка – идеальный подарок, – слышит он свой голос после недолгой паузы. – Если бы в ней что-то лежало, какова вероятность, что оно не обмануло бы твоих ожиданий? Ты была бы разочарована. Я дарю тебе вместилище, а ты можешь заполнить его всем, чем захочешь. Произнося эти слова, он говорит себе, что есть еще одна причина. Правда состоит в том, что он начисто лишен воображения. Иногда он чувствует себя таким же пустым, как шкатулки, которые он дарит сестре. – Всё думаю: куда мне поехать жить, когда я стану взрослой? – размышляет вслух Артемида, вяло рассматривая глобус. – Если бы я могла выбирать, то предпочла бы звезды. Здесь есть какая-то ирония, не находишь? Мне подвластна только искусственная материя, а меня интересует небесный мир. Но как знать, может, звезды разочаруют меня еще больше, чем твои пустые шкатулки? Единственный способ это проверить, – добавляет она задумчиво, – подробно их изучить. Когда я вырасту, я первым делом выберу высокую гору и построю на ней обсерваторию, лучшую в мире. А ты? Он? Неотрывно глядя на глобус Артемиды, он молчит. Потому что не знает. Его совсем не радует перспектива однажды покинуть отчий дом, как уже бывало во время его вынужденного ученичества у людей. – Тебе надо тренироваться подобно другим, а ты ленишься, – заявляет вдруг Артемида, перестав вращать глобус. – Ты еще не умеешь как следует владеть своей силой, Один. Другие? Он опускает глаза, и теперь его лицо опять наполовину скрыто рукавами. Он сидит у стола, сгорбившись и опершись подбородком на скрещенные руки. В такой же позе он сидел перед тем, как Артемида задала свой вопрос «почему». Сквозь белые волосы, падающие на лоб, ему виден только туман, неясное пятно – все, что осталось после потери памяти. Наблюдатель, живущий в нем, – сознание, которое сейчас пытается воссоздать головоломку прошлого, – без конца блуждает между Артемидой и «другими», от окна к двери зала, в надежде зацепиться взглядом за какую-нибудь подробность, запустить механизм, который позволит ему воссоздать прошлое. Оловянные солдатики… Он видит их, выставленных в ряд на соседнем столе. Это не его солдатики, они принадлежат его брату Мидасу. Мидас как раз пытается превратить своего оловянного полковника в золотого. Пока что тот больше похож на медного. Итак: слева от него Артемида с глобусом; справа – Мидас с его оловянными солдатиками. Что дальше? Разноцветные пастельные мелки. Они парят в воздухе, но их движение не хаотично… Как миниатюрные спутники, они вращаются по орбите вокруг другого его брата, Урана – художника в их семье, – который сидит чуть дальше. Итак: слева Артемида со своим глобусом, справа – Мидас с оловянными солдатиками; чуть дальше – Уран с его пастельными мелками. Что дальше? Поле его обзора расширяется, когда он снова представляет себе ту сцену. Теперь ему видны силуэты близнецов – Елены и Поллукса, они занимаются акустическими экспериментами с камертоном. А потом он видит Венеру, которая пытается заколдовать скарабея, сверкающего на солнце как драгоценный камень. Где все это происходит? Он не помнит ничего, кроме столов и светлых окон. Понимают ли неумелые великаны-подростки, увлеченные своими опытами, как усердные школьники, что однажды они станут королями и королевами мира – мира, который не будет иметь ничего общего с глобусом, лежащим на коленях Артемиды? Он задает себе этот вопрос, пытаясь одновременно разглядеть тень в глубине комнаты, там, где туман, застилающий его память, еще не рассеялся. Кто есть Бог? Чего хочет Бог? Как выглядит Бог? Воспоминания вращаются вокруг этой центральной фигуры и, однако, не позволяют увидеть его лицо. Он смотрит на Бога сквозь упавшие на глаза пряди волос, уронив голову на стол, на скрещенные руки, и от волнения у него перехватывает дыхание. Ему страшно. Он не понимает, он никогда не понимал, чего Бог ждет от него. Для его братьев и сестер все так просто: они принимают свою власть, следуют правилам. Они делают то, что написано в их Книгах, не задавая вопросов. А он, Один, боится стать таким, каким его хочет видеть Бог. Но еще больше боится, что никогда не станет таким. Эти переживания слишком сложны для него. Внезапно вихрь пронизывает его память, и все тело сотрясает дрожь. Бог зашевелился, он направляется к нему! Ему становится так страшно, как никогда в жизни… Но почему же Бог, приближаясь, остается неясной тенью? Он обязательно должен вспомнить лицо Бога, это главное. Бог приближается очень медленно, как бывает во сне. Бог проходит мимо стола Елены и Поллукса с их камертоном, мимо скарабея Венеры, мелков Урана, оловянных солдатиков Мидаса. Бог направляется к нему, именно к нему. Бог видел, что он не учится управлять своей силой, как другие. Бог разочарован. Бог отберет у него Книгу. Бог отвергнет его, он будет изгнан из дома. Бог поднимает руку. Рука Бога – это первое, что ему удается вспомнить. Неужели у того, кто приближается, кто пугает его все больше и больше, есть обычная рука? Он думает, что рука Бога поднята для удара, но она шутливо взъерошивает ему волосы. Бог отходит без единого слова, по-прежнему оставаясь неясной тенью, а его бросает в жар. Страх уступает место безумной любви. В его голове возникает сознание, важнее которого нет ничего в мире: сегодня ему можно остаться дома с Богом и остальными. Здесь воспоминание заканчивается. Nota bene: «Обуздывай свою силу». Кто произнес эти слова, и что они означают? Пропавшие