– Не получается. – Не хочу вас обидеть… мадемуазель Главная семейная чтица, но вы по-прежнему умеете… читать? – тихо спросил он. – Я проверяла… – пробормотала Офелия. – Я могу читать, могу оживлять предметы, но по какой-то непонятной причине больше не могу проходить сквозь зеркала. Каждый дар требует определенного настроения. А я не способна его вернуть. «Чтобы проходить сквозь зеркала, – сказал ей однажды крестный, – нужно смотреть на себя самого, видеть себя таким, каков ты есть. И это требует большого мужества. Те, кто прячет лицо, те, кто льстит себе и считает себя лучше, чем на самом деле, никогда не смогут этого сделать». Воспоминание о словах старика мучило Офелию. С каких же пор она перестала видеть себя такой, какая есть, перестала быть честной перед собой? Дирижабль начал спускаться, и все пассажиры попaдали друг на друга, как костяшки домино, отдавливая чужие ноги и отбивая локтями чужие ребра. Наконец подали трап. Свежий воздух, пропитанный солью и запахом смолы, придал Офелии бодрости. Однако в первый миг, когда ее ноги коснулись лужайки и платье всколыхнулось от ветра, поднятого пропеллерами, она подумала, что пилот дирижабля ошибся пунктом назначения. В парке санатория, где она прежде видела больных, лежавших в шезлонгах, теперь ей попадались только Миражи. Они оживленно сновали между буфетами с икрой и напитками, под веселую музыку танцевального оркестра. Гирлянды цветов, пиротехнический балет, благоуханные фонтаны – все эти иллюзии создавали впечатление, что здесь отмечают чью-то свадьбу. На роскошной эстраде, больше похожей на театральную сцену, радиоведущий описывал все, что происходило за круглыми окнами санатория. – Я снова вижу медсестру, – прозвучал его сладкий голос в микрофоне. – Она подошла к окну на третьем этаже. Может быть, она объявит нам новость? Увы, надежда оказалась ложной, дорогие радиослушатели, она зашторила окно. Интересно, в этой ли палате находится сейчас госпожа Беренильда? К чему такие предосторожности, если роды проходят нормально? Какое напряжение, какая интрига! Оставайтесь с нами, дорогие друзья, и «Светские сплетни» по-прежнему будут вашими глазами и вашими ушами! – Но что здесь делают придворные? – удивилась Офелия. – Разве жандармы не контролируют передвижения за пределами Небограда? Нам оформляли пропуск целый час. Барон Мельхиор указал ей на зависший в небе аэростат с позолоченным корпусом, пришвартованный к часовой башне. Ослепленная сверканием этого летающего ювелирного изделия, Офелия не сразу рассмотрела фамильный герб на его корпусе. Сюда пожаловал Фарук собственной персоной! – А я-то думала, что ему нет дела до ребенка… – Отец есть отец, – философски заметил барон Мельхиор. – Особенно если он – Дух Семьи. Торн угрюмо взирал на внезапный праздник. – Немедленно приступайте к конфискации всех песочных часов, которые найдете здесь, – приказал он жандармам. – И никаких объяснений. Двое из вас останутся при мне – охранять работников госпожи Хильдегард. Что бы ни случилось, приказываю молчать: расследование ведется в строжайшей тайне. Первый, кто нарушит мой приказ, будет делить камеру с управляющим мануфактуры. Гаэль сунула руки в карманы комбинезона. – Короче говоря, мы открываем и закрываем вентиль по вашему приказу? Торн как будто не слышал ее. Он прошел сквозь веселый вихрь танцоров, как тень, прокладывающая себе дорогу в мире света. Группа старых мастеров мануфактуры не осталась незамеченной: их ошеломленные лица и рабочие фартуки вызывали взрывы смеха. Но веселье быстро сменилось возмущением, когда жандармы начали обходить Миражей и реквизировать у всех песочные часы. – Обычная проверка, дамы и господа, – объясняли они с чисто профессиональной вежливостью. Торн никого не удостаивал взглядом – ни министров, которые яростно требовали объяснений, ни слуг, предлагавших ему гастрономические иллюзии, ни фотографов, слепивших его вспышками магния. Трижды обмотав голову шарфом, чтобы не привлекать взгляды, Офелия шла вслед за Торном. Девушка с тревогой отметила про себя, как ссутулилась его спина в последнее время. Напрасно она считала жениха невыносимым – теперь ей было немного стыдно за слова, которые она бросила ему в лицо в приступе гнева. Она явно выбрала неудачный момент. Среди вальсирующих Офелия заметила нескольких дипломатов из Паутины, с супругами. Они танцевали, сильно пошатываясь, и их растерянный вид свидетельствовал о том, что Арчибальд продолжал цепляться за жизнь где-то между двумя мирами – иллюзорным и реальным. Офелия воспользовалась всеобщей сумятицей на лужайках санатория и подошла к Гаэль. – У вас есть какие-нибудь предположения о том, где может находиться госпожа Хильдегард? Я ни в чем ее не обвиняю, но то, что она знает, могло бы нам помочь. Гаэль высморкалась в рукав. В ее плебейских манерах и взгляде исподлобья трудно было разглядеть девушку из знатного рода. – Я тебе уже говорила однажды, – прошептала она. – Как ты думаешь, почему Хильдегард называют Матушкой? Потому что она никогда не бросает в беде своих детей. Офелия ничего не поняла. Она хотела переспросить, но ее заглушил голос комментатора «Светских сплетен»: – Делайте ваши ставки, дорогие радиослушатели, дамы и господа! Какие способности проявит новорожденный? Может, он наследует только материнские когти? А может, у него разовьется новый талант? Прямые потомки могут быть наделены аб-со-лют-но любой властью! О, позвольте! – воскликнул вдруг комментатор, оторвавшись от микрофона. – Кого я вижу, кто это прячется в тени нашего господина интенданта? Неужто Главная семейная чтица почтила нас своим присутствием? В одно мгновение журналисты, преследовавшие Торна, бросились к Офелии. Они окружили ее, забрасывая вопросами о пропавших. Ей ни за что не удалось бы от них избавиться, если бы барон Мельхиор не отвлек их внимание на себя: – Как заместитель Главной семейной чтицы, я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы! – важно пообещал он, легонько подталкивая девушку тростью в сторону санатория. – Во всяком случае, на те, которые не повредят расследованию. Я вас слушаю, господа! Офелия смешалась с толпой работников Матушки Хильдегард и вместе с ними торопливо поднялась на крыльцо. Торн закрыл за всеми массивную двустворчатую дверь, и болтовня радиоведущего сразу стала звучать приглушенно, как ветер в верхушках сосен. Санаторий, с его ослепительным кафелем, широкими окнами и колоннами, был построен вполне надежно, чтобы защищать пациентов от посягательств внешнего мира. Дежурная медсестра отправляла кому-то телеграмму. Увидев вошедших, она сняла наушники, надела белую шапочку и выскочила из-за конторки. – Повторяю: вам вход воспрещен, – взволнованно зашептала она. – Нашим пациентам нужен покой. Посещения разрешены только близким род… Ах, это вы! – успокоилась она, узнав Торна. – Господин интендант никогда не приводил такое количество сопровождающих… – Где моя тетка? – Мадам Беренильда уже скоро родит. Но все-таки, – продолжала сестра, смущенно глядя на старых мастеров, заполонивших вестибюль, – такое количество посетителей неприемлемо для медицинского учреждения. Не могли бы вы… – Эти люди – свидетели очень важного события, – отрезал Торн. – Я не хочу оставлять их без присмотра. Сидя под охраной двух жандармов, мастера равнодушно поглядывали на роскошный белый зал санатория. С тех пор как их управляющий был арестован, они стали абсолютно безучастны ко всему. Только Гаэль, не в силах сдержать злость, плюнула на белоснежный пол: – Давайте называть вещи своими именами. Мы ваши заложники, а не свидетели! – Здесь запрещено кричать, – тихо, но сердито сказала сестра. – И если вы намерены здесь плеваться, я промою вам рот антисептиком. – Где моя тетка? – невозмутимо повторил Торн. – Сейчас вам нельзя с ней увидеться, господин интендант. Предлагаю вам подождать в приемной… Ах нет, – добавила медсестра со вздохом, – это помещение только что подготовили к визиту монсеньора Фарука. Понимаете, мы совершенно не ожидали, что монсеньор лично посетит госпожу Беренильду… – Как она себя чувствует? – перебила ее Офелия. – Не могу вам сказать, мадемуазель. Я сейчас здесь, а не в палате, как видите. – Но мне-то можно ее увидеть? Я – крестная мать ребенка. Только теперь, произнеся эти слова, Офелия поняла, что готова взять на себя такую ответственность. Если есть на свете человек, за будущее которого она готова отвечать, то это ребенок Беренильды. – Вы замужем? – Простите? – удивилась Офелия. – Ну… пока нет. – В таком случае вы не можете ее увидеть. У нас строгое правило: мужчинам и незамужним женщинам присутствовать при родах запрещено. Здесь находится монсеньор Фарук, понимаете? – снова сказала она, как будто ее не прерывали. – У наших сестер нет ни минуты покоя! Пациентам велено оставаться в своих палатах, пока мы не получим новые указания. И, кстати, позвольте выразить вам соболезнования, господин интендант. Ваша бабушка скончалась этой ночью. У нее были слабые легкие. Я понимаю, сейчас неподходящий момент, но не могли бы вы помочь нам выполнить некоторые формальности: зарегистрировать смерть, организовать похороны, вызвать вашего нотариуса и так далее. Мы не можем обращаться к госпоже Беренильде, учитывая ее теперешнее состояние, а так как вы внук… – Где моя тетка? Что-то в голосе Торна заставило сестру ответить: – На втором этаже, в восточном крыле, палата номер двенадцать. Ноги сами понесли Офелию в указанном направлении. Она стала подниматься по правой лестнице и услышала сзади, сквозь эхо своих шагов, голос Торна. – Мастеров держать в холле, – приказал он жандармам. – Никого не впускать и не выпускать из здания без моего разрешения. Лестница вела в ротонду, где толпа придворных ждала новостей. Офелия с Торном, укрывшись за колоннадой, прошли незамеченными. Окна были занавешены, отчего на всем этаже царил мягкий полумрак. Здесь установили огромный бархатный диван, на котором в томных позах раскинулись фаворитки. Холл санатория теперь выглядел как гарем. Офелии не составило труда найти здесь Фарука. Дух Семьи устремил невидящий взгляд на движущиеся картинки, которые передавал на экран «волшебный фонарь». Он выглядел растерянным и, казалось, не отдавал себе отчета в том, где он и что тут делает. «И, однако, он здесь, – подумала Офелия. – Несмотря на равнодушие и слабую память, инстинкт безошибочно привел его сюда». Она пошла за Торном по коридору, который вел в восточное крыло санатория. Они миновали множество пронумерованных палат и круглых окон и наконец оказались перед личными покоями Беренильды. На двери висела табличка: «ТОЛЬКО ДЛЯ АКУШЕРОК, ЗАМУЖНИХ ЖЕНЩИН И ВДОВ». Торн схватил стул и уселся рядом с палатой, с явным намерением остаться здесь до конца. Возбужденной Офелии не сиделось на месте. Она прижалась ухом к двери и сквозь толстый слой дерева расслышала повелительные возгласы. Громче всех звучал голос тетушки Розелины: – Дышите глубже… Вот так, хорошо, продолжайте… Офелия старалась не пропустить ни слова. Но почему не слышно самой Беренильды? Девушка с трудом сдерживалась – так ей хотелось нарушить правило и войти. Мысль присутствовать при родах ее пугала, однако еще хуже было оставаться в коридоре. Но тут дверь задергалась на петлях, и Офелия поняла, что должна отказаться от своего намерения, чтобы не возбуждать предметы обстановки; к тому же Беренильде сейчас меньше всего нужна рядом перепуганная девчонка. Девушка посмотрела вглубь длинного коридора. Выкрашенные белой краской двери, обшитые белыми панелями стены, пол, выложенный белой плиткой, белые шторы на окнах: от этой монотонной белизны веяло холодом. На Аниме, когда женщина рожала, атмосфера была совсем другой. В комнатах толпился народ, соседи забегали справиться о роженице. Мебель ходила ходуном. Весь квартал пребывал в волнении. Офелия начала прохаживаться по коридору, несколько раз протерла очки, погрызла швы своих перчаток, раздвинула шторы на окне и тут же задернула их обратно, потому что ведущий «Светских сплетен» с эстрады указал на нее пальцем и что-то прокричал в микрофон, после чего девушку ослепили десятки фотовспышек. Часы в санатории пробили десять ударов, потом один короткий получасовой и наконец одиннадцать. Офелия спрашивала себя, как Торну удается сохранять спокойствие. – Ваша тетя почему-то молчит, – сказала она ему. Торн очнулся от своих мыслей и едва заметно кивнул. – Она не закричит даже под пытками.