– Объявляю вас мужем и женой! – провозгласил судья. – Предлагаю господину послу приступить к Церемонии передачи Дара. Арчибальд непринужденно подошел к столу. – Придвиньтесь к вашему супругу, мадемуазель Офе… госпожа Торн. Вот так, прекрасно. Я буду мостом между вами, чтобы ваши семейные свойства могли объединиться. Возможно, у вас появятся несколько неприятные ощущения, но они быстро пройдут. Офелия заерзала на стуле. Все последние месяцы она со страхом ждала этого момента и сейчас надеялась на чудо. Если Фарук говорил правду и в Книге действительно скрывалось «что-то другое», чего она не смогла найти, то Торну предстояло стать лучшим чтецом, чем она. И стать им очень быстро: затягивая время, чиновник уже украл у них часть ночи. Арчибальд положил одну руку на голову Офелии, а другую – на изуродованную голову Торна. Офелия вздрогнула, когда большой палец Арчибальда нажал ей на то место между бровями, где у него самого была татуировка. Сначала она почти ничего не почувствовала, затем постепенно ее тело охватил жар; ей показалось, что через нее пропускают электрический ток, чья сила росла с каждой минутой. Офелия подняла глаза на Торна. Чувствовал ли он то же самое? Сидя напротив нее, с прикрученными к столу руками, согнувшись в три погибели, он не проявлял никаких эмоций. Офелия сжалась, по всем ее венам словно побежали мурашки, как будто в теле менялась кровь. Покалывание сосредоточилось на лбу, как раз в том месте, куда давил палец Арчибальда. Странные, непонятно откуда взявшиеся картины проносились в ее голове с такой головокружительной скоростью, что не удавалось сосредоточиться ни на одной из них. Когда Арчибальд отнял наконец руку, Офелия почувствовала, как в висках пульсирует острая боль. – Ну, отлично, отлично, – мурлыкал судья, складывая документы в портфель. – Полагаю, все в порядке. Теперь мы уходим и оставляем вас… так сказать… на ваше усмотрение. Господин полковник придет за вами в шесть часов утра, дорогая мадам, – добавил он, повернувшись к Офелии. – В шесть часов? – возмутилась она. – Но нам нужно гораздо больше времени! – Порядок есть порядок, дорогая мадам, – ответил судья и зашагал прочь в своей развевавшейся мантии. Арчибальд приподнял цилиндр, также собираясь откланяться. – Я уведомлю ваших родителей и Беренильду. Мои поздравления, господин бывший интендант! – обратился он к Торну, сжав в своих руках его привязанную к столу руку. – Наслаждайтесь вашим кратким медовым месяцем! – Держитесь подальше от заключенного, господин посол, – посоветовал полковник. – Он опасен. Полковник подождал, пока Арчибальд и жандармы выйдут в коридор, затем освободил запястья Торна от ремней, вышел сам и запер решетку на ключ. Бросив соболезнующий взгляд на Офелию, словно ее обрекли на растерзание чудовищу, он указал на телефонный аппарат, висевший на стене камеры. – Если что-то случится, звоните охране, мадам. Тяжелая бронированная дверь захлопнулась, и после долгого грохота многочисленных запоров наступила оглушительная тишина. Офелия осталась наедине с Торном и его тяжелым взглядом. Хотя ремни были сняты, он по-прежнему держал руки на столе и сутулился; свет от лампы подчеркивал кровоподтеки на его напудренном лице. – Это совсем не то, чего я хотела. Вернее, да, я настаивала на браке, но не хотела торопить вынесение вам приговора. Я твердо рассчитывала на неделю задержки, чтобы подать апелляцию, понимаете? – торопливо заговорила Офелия. – Барон Мельхиор говорил о Большом межсемейном трибунале… и у меня возникла идея. Теперь вы связаны не только со мной, но и со всеми жителями Анимы. Клянусь вам, что, если бы господин Фарук дал мне время, я бы добилась, чтобы ваше дело рассматривал другой суд. Вы бы имели право на беспристрастный процесс, никто бы вас не мучил, я бы дала показания, и… и… Торн, – прошептала она, придвинувшись к нему, – то, что я прочитала в этой Книге… я даже не знаю, с чего начать. И Офелия сбивчиво рассказала обо всем, что произошло на последнем этаже башни. О договоре, который она заключила с Фаруком. О погружении в далекое прошлое. Об истинной природе Духов Семей и об их Книгах. О вырванных страницах, ставших причиной провала в их памяти. А еще о безголовой статуе солдата, о бывшей школе и об аромате мимозы: она была убеждена, что даже эти глупые подробности имеют значение. Торн слушал молча. Он даже бровью не повел, когда Офелия поведала ему о своем видении «Бога». – Я не могу объяснить себе то, что видела тогда, – призналась она. – У меня такое чувство, будто я прошла мимо чего-то важного, того, что вы должны найти вместо меня. Как думаете, это связано с тем, о чем вы говорили с Мельхиором? Офелия вздрогнула, когда Торн наконец выпрямился, и швы на его тесной рубашке затрещали. – Можно попросить стакан воды? – Ах да… конечно, – пролепетала Офелия. Она запуталась ногами в проводе лампы, ударилась коленом о железную раму кровати и налетела на фарфоровый умывальник. От головной боли девушка стала еще более неуклюжей, чем всегда. А может, причина в том, что ей передали чужой семейный Дар? На стене из того же полированного золота, что и бронированная дверь, отразилось ее потерянное лицо. У очков был не слишком здоровый цвет, но, не считая этого, она чувствовала себя почти как обычно. Обернувшись к Торну, Офелия чуть не выронила стакан. Только сейчас она увидела, что его левая нога, хотя и скрытая под брючиной, чудовищно искривлена. – Что… что они с вами сделали? Торн с трудом пошевелился на стуле, и его нога согнулась под совсем немыслимым углом. – У барона Мельхиора много друзей, – ответил он спокойно. – Если бы вы не «торопили вынесение мне приговора», как вы выражаетесь, такую обработку прошли бы все мои кости. Не смотрите на меня так, – проворчал он, – у меня высокий болевой порог. Офелию пробрала дрожь: она боялась даже думать о том, как выглядит его обнаженная нога. – Мне не хотелось бы вас торопить, но нам пора начать ваше обучение, – встревожилась девушка, бросив взгляд на настенные часы. Торн неторопливо, глоток за глотком, пил воду. Офелию поражало, как он мог сохранять спокойствие в такую минуту; ей самой приходилось стараться изо всех сил, чтобы не впасть в смятение. Закончив пить, Торн стал разглядывать дно стаканчика. Казалось, он погружен в глубокие раздумья. – Вначале мы были единым целым, – сказал он внезапно. – Но Богу это не нравилось. Он развлекался, пытаясь нас разъединить. – Что, простите? – растерянно пролепетала Офелия. – Пятнадцать лет назад мою мать лишили памяти, – бесстрастно продолжал Торн. – Это произошло вскоре после предыдущего съезда Семейных Штатов. Я пришел к ней сюда, в тюрьму. До сих пор не могу понять, почему она захотела увидеть именно меня, хотя я для нее ничего не значил. Думаю, у нее просто не было выбора. Но факт остается фактом: она воспользовалась разрешенным ей трехминутным свиданием, чтобы передать мне часть своей памяти. Совсем небольшую часть, – подчеркнул он, не отрывая взгляда от пустого стакана, – но этого оказалось достаточно, чтобы полностью изменить мою жизнь. – Он поднял на Офелию глаза, сверкавшие металлическим блеском. – Личные воспоминания Фарука. По крайней мере, некоторые обрывки – я потратил годы, чтобы расшифровать их. То, что вам стало известно благодаря вашему чтению, я знал уже давно. Может быть, я знаю даже больше, чем вы. Потрясенная Офелия жадно втянула воздух; слушая Торна, она затаила дыхание. – Больше, чем я? – Бог – разрушитель мира. Он расколол мир. Торн произнес эти слова таким будничным тоном, словно говорил о погоде. У Офелии закружилась голова, и она оперлась о стол. – Раскол… значит, это оказалось под силу ему одному? – Я не знаю как, но Бог расколол мир, – повторил Торн с величайшим спокойствием. – И с тех пор он обладает абсолютной властью над этими осколками. Мельхиор продал ему душу, и он далеко не единственный. Некие мужчины и женщины тайно следят, чтобы Духи Семей, так же, как все их потомки, действовали согласно плану Бога. Моя мать была одной из них, и это развратило ее до мозга костей, так что даже Бог отрекся от нее. Я ничуть не удивлюсь, если ваши Матери-Настоятельницы, а может, даже и члены вашей собственной семьи играют ту же роль, и призываю вас быть очень осторожной. Офелия закрыла глаза. В голове у нее бушевала мигрень, и казалось, что в глубине боли вызревает что-то новое, прежде неведомое. – Так кто же он, этот Бог? – Правильнее было бы спросить: ЧТО он собой представляет? – поправил ее Торн, ставя стакан на стол. – Я задаю себе тот же вопрос с того дня, как унаследовал память моей матери, и у меня до сих пор нет удовлетворительного ответа. Я знаю только, что он владеет знанием, совершенно не похожим на наше. Он создал Духов Семей, расколол мир на куски и установил опеку над человечеством. Он наделен невероятным долголетием и по неизвестной нам причине не желает, чтобы мы знали его истинное лицо. К сожалению, те редкие воспоминания, которые я делю с Фаруком, очень туманны в той части, что связана с Богом. – Так вот почему вы так хотели прочитать Книгу? – прошептала Офелия. Торн нахмурился. Возможно, в этом была виновата настольная лампа, но его свинцовые глаза угрожающе вспыхнули. – У каждого человека должно быть право сыграть в кости, поставив на кон свою жизнь. Кости выдают случайные результаты, на которые нельзя повлиять никакими расчетами. Но игра теряет смысл, если кости фальшивые. Весь Двор мошенничает. Иначе и быть не может, потому что наш Дух Семьи, основа нашего общества, – сплошная фальшь. Фарук милует и карает по настроению, вместо того чтобы соблюдать закон. Вот худшее, что придумал Бог, – прошипел Торн сквозь зубы. – Он украл у людей подлинные кости, ни разу не выйдя из тени. Офелии стало страшно. Торн впервые был так откровенен. Наконец-то он заговорил с ней серьезно, глаза в глаза, как с равной. – Значит, вы с самого начала вели расследование, связанное с Богом, – сказала она. – А потом? Что вы собирались делать потом? Торн пожал плечами, как будто ответ лежал на поверхности. – Вернуть кости обратно, в мир. А уж как мир распорядится ими дальше, меня не касается. Изумление Офелии росло с каждой минутой. – Вы хотите сказать, что… вступили бы в открытую борьбу с Богом? – У Бога наверняка есть слабое место, оно есть у всех. Если бы я его обнаружил, дело было бы сделано. Но Мельхиор всячески мешал мне прочитать Книгу Фарука. И неспроста: у Фарука и Бога общее прошлое. Я втайне надеялся, что добьюсь встречи с Богом, вторгаясь в его историю. Чего только я ни делал, чтобы привлечь его внимание! – Но почему вы? – настаивала Офелия. – Почему именно вы, вы один должны заботиться о судьбе мира? Торн поморщился, пытаясь изменить позу. На его лбу выступили бисеринки пота. Что бы он ни говорил, нога доставляла ему невероятное му- чение. – Профессиональный перекос, – наконец произнес он. – Можете считать это дурацким чувством долга или неизлечимой упертостью. Офелия завороженно рассматривала Торна в слабом свете лампы. Никогда еще она не ощущала себя такой маленькой, а его – таким огромным; и то обстоятельство, что она стояла, а он сидел сгорбившись, ничего не меняло. Торн не верил в людей, но мыслил гораздо шире и глубже, чем другие, выходя за пределы своих личных интересов. – И вы всё знали и держали в себе пятнадцать лет? Торн кивнул, его глаза сузились и засверкали. – Я категорически отказываюсь вмешивать в это мою тетку. Знание опаснее, чем незнание. Хотя не для вас – с тех пор как вы прочитали книгу. Тем не менее помните, что истина имеет цену, и цена высока. Не забывайте, что случилось с Хильдегард. Она, по-видимому, знала больше меня и предпочла покончить с собой, не доверяя моей защите. Я постоянно спрашиваю себя: почему Мельхиор так хотел устроить ей встречу с Богом? – добавил он задумчиво. – Этот секрет он тоже унес с собой в могилу. Внезапно яркая вспышка озарила измученный мигренью мозг Офелии. Семейная сила Торна ожила в ней и раздула угольки ее собственной памяти. Она увидела стоящего перед ней на коленях юного Фарука, его жадный взгляд, словно он ждал от нее, и только от нее одной, что она раскроет ему смысл его жизни. «Почему я должен делать то, что написано? Что я есть для тебя, Бог?» Бесчисленные подробности приходили ей на память, подробности, которые, как теперь ей стало ясно, она не заметила во время чтения: окна с выбитыми стеклами, зеркала, завешенные тканью, и она – Бог в ее лице, – говорящая Фаруку что-то очень важное. Звон часов вернул Офелию в реальность. – Мы не должны больше терять время. – Я никогда не теряю время, – возразил Торн, подняв брови. – Я сказал вам все, что должен был сейчас сказать. И вы лучше меня воспользуетесь моим знанием. С этими словами он разжал кулак: на ладони лежал карманный пистолет. Увидев его, Офелия вздрогнула. Она могла поклясться, что в момент подписания бумаг руки Торна были пусты.