Снимок запечатлел великолепную резиденцию с тенистой верандой, шедшей вокруг всего дома. Двойные эркеры с витражными стеклами, а по краю карниза – фестоны чугунного кружева. Окружающий сад представлял собой лабиринт из древовидных гортензий и кустов лаванды, а по травянистому склону вилась, поднимаясь к широкой гостеприимной лестнице, кирпичная дорожка. На лужайке, где стояла увитая розами дивная старая беседка в темно-красных кляксах цветов, плясали пятна солнечного света. – Дом сам по себе великолепен, – продолжала Марго, – но, как у любой собственности, подлинной ценностью является земля. Общая площадь поместья две тысячи пятьсот акров… немногим более тысячи гектаров. К владениям примыкают две другие большие фермы, но бо?льшая часть территории соседствует с Национальным парком Гоуэр. У вас двести акров пастбищ с плодородными темными почвами, запрудами, оградами, непересыхающим ручьем… И, согласно отчету, там потрясающие виды. Бронвен вздохнула. – Мам, он идеален. – Мы не собираемся там жить, – поспешила возразить я. – Но, мама… – Мы продадим его и купим себе жилье здесь, в Мельбурне. Бронвен скорбно на меня взглянула, но я проигнорировала ее и вернулась к фотографии. После смерти Тони я поклялась забыть его… ради себя и ради Бронвен; как это возможно, если мы будем жить в доме его деда? Старое поместье выглядело огромным, запутанным и таинственным. Наверное, полным тайн, изобилующим привидениями, насыщенное воспоминаниями других людей. Воспоминаниями Тони. Марго достала еще одну фотографию: снимок с высоты, на котором видно было, что поместье имеет форму сердца и все заросло деревьями. Участок расчищенного пастбища шел по самой южной границе – зеленое лоскутное одеяло, сшитое заборами и усеянное коричневыми пятнышками запруд. В центре снимка усадебный дом – прямоугольник железной крыши, окруженный разросшимися садами, которые взбирались на холм и исчезали в буше[2]. К северо-западу уходила гряда холмов, в основном лесистая, но виднелись и голые площадки, на которых из ржаво-красной земли выступали скальные выходы. – Если вы все же передумаете и решите жить в Торнвуде, – сказала Марго, – работы там совсем немного. Почти все пастбища можно сдавать по договору в аренду, а значит, у вас будет дополнительный доход от фермерского скота, который будет пастись на вашей земле. Остальное – натуральный буш, поэтому, если не считать общего ухода за территорией вокруг дома, с такой собственностью вы можете просто сидеть и наслаждаться жизнью. Она собрала фотографии и сунула их назад в папку. – Ну а теперь, полагаю, вам не терпится узнать, сколько он стоит. В комнате сгущались сумерки; свет, просачивавшийся в комнату через окно, приобрел серый оттенок. Стул подо мной заскрипел, когда я пошевелилась. Ветхий старый дом в дикой местности, до которого отовсюду ехать и ехать; несколько участков, на которые можно пускать скот, несколько земляных запруд. От чего тут можно прийти в восторг? Я кивнула. Марго написала в блокноте, вырвала верхний листок и благоговейно положила его на стол перед нами. Бронвен ахнула. Адвокат одобрительно улыбнулась: – Наверняка стоит того, чтобы взглянуть на него хоть одним глазком, вам не кажется? Глава 2 В начале октября мы высадились в аэропорту Брисбена. Пока мы шли по блестевшему асфальту, из моих костей понемногу испарялась зимняя серость. Я начала потеть в толстом кардигане. Бронвен уже снимала спортивную куртку, торопясь подставить солнцу свои нежно-белые руки. Я знала, что через несколько минут она сравняется по цвету с вареным омаром, но тепло было настолько восхитительным после месяцев холода, что я решила не мешать ей наслаждаться им. В конце концов, мы приехали сюда всего на день. Моя миссия – осмотреть полученное от Тони старое поместье и прикинуть, какой текущий ремонт ему требуется. Затем заручиться поддержкой местного агентства по недвижимости, чтобы поместье продать. Если верить адвокату Тони, стоимость Торнвуда намного превосходила мое разумение… но не поэтому я так хотела от него избавиться. Конечно, деньги станут даром, который изменит всю нашу жизнь. Мой доход фотографа на вольных хлебах часто бывал неравномерным; что греха таить, чтобы приехать сюда, я запустила руку в свои сбережения. Мои колебания сложно было облечь в слова, но я понимала, что лежит в их основе: Тони доставил море радости моей дочери за ее пока еще короткую жизнь… и море печали. Ради Бронвен – и ради себя – я знала, что настало время освободиться от призрака Тони и двигаться дальше. К середине дня мы вырвались из городских пробок и в коконе кондиционера ехали по широким сельским дорогам. Сверкающий наемный автомобиль последней модели летел по гудронированному шоссе как птица, едва реагируя на выбоины и гравийные ловушки, и уносил нас на юго-запад в направлении Мэгпай-Крика. Всю дорогу из аэропорта Бронвен болтала, но едва мы оставили позади себя унылую монотонность городских окраин, дочь умолкла. Теперь она сидела, неотрывно глядя в лобовое стекло, как будто заставляла автомобиль поглощать дорогу и везти нас быстрее. В путешествие Бронвен надела привычные джинсы и майку и убрала свои светлые волосы под платок в горошек, подаренный отцом на последний день рождения. Я поняла ее жест. Она надела его для Тони, и от одного вида этого платка, обрамлявшего ее пылающее лицо, мне было не по себе. Интересно, что она надеялась найти в Торнвуде? Реликвии детства ее отца, а возможно, разгадку причины, по которой он отсутствовал в ее жизни последние полгода? Или, может, ей, как и мне, любопытно было посмотреть на мир, который Тони так долго прятал от нас? Дорога поднялась круто вверх по холму, затем резко пошла вниз по краю далеко простирающихся долин. Мы миновали несколько жалких лоскутков буша, но угодья в основном были фермерскими. Огороженные участки свежевспаханной ржаво-коричневой земли и зеленые пастбища со стадами сонных крупных коров чередовались на фоне островерхих холмов и скалистых гор. Благодаря скромному исследованию, которое я предприняла перед поездкой, я знала, что эти горы вокруг Мэгпай-Крика были когда-то частью действующего вулкана, потухшего более двадцати пяти миллионов лет назад. Первые поселенцы, прибывшие сюда в семидесятых годах девятнадцатого века, рубили заросли акации, чтобы построить свои хижины, а затем – города. Заготовка древесины стала главной промышленной отраслью – сосновые, можжевеловые, палисандровые и эвкалиптовые леса были вырублены и вывезены, а землю засеяли травой под разведение молочного скота. Теперь холмы стояли в основном голые, их вулканическое прошлое проступало сквозь бархатистый покров пастбищ, словно торчали костлявые колени и локти спавших под ним великанов. – Почему папа никогда не рассказывал о местах, где он вырос? – вдруг спросила Бронвен. – Возможно, он хотел забыть старую жизнь и двигаться дальше. – Почему? – Иногда люди перерастают свои родные места. По мере взросления им становится тесно, поэтому они отправляются на поиски дома, который больше им подойдет. – Ты имеешь в виду, как краб-отшельник? Когда он вырастает из своего панциря? – Что-то вроде этого. – Хотя на самом деле он ведь не ушел от этого, правда, мама? – В каком смысле, милая? – Все это… – Она махнула в лобовое стекло. – Холмы с острыми вершинами и серые старые деревья, большое широкое небо. Мы как будто едем через одну из его картин. Она замолчала, и я поймала себя на том, что новыми глазами смотрю на проносящийся за окном пейзаж. Внезапно во всем, что я видела, отразилась знакомая палитра Тони: серовато-сиреневые холмы, землисто-красные обочины, пепельно-белые стволы деревьев, листья с кончиками цвета лайма, безоблачное лазурное небо. Должно быть, Тони любил эти места. Вулканические остатки, остролистые травяные деревья – ксанторреи; буш с точками пальм и речных запруд и холмистые зеленые загоны. И однако же он никогда не говорил о своем доме, семье, школьных годах, друзьях или о земле, которая так очевидно вдохновляла на работу его жизни. Я даже отдаленно не могла представить почему, но одно было ясно – в детстве, о котором Тони не рассказывал, таились дурные воспоминания, воспоминания, с которыми ему, даже взрослому, было слишком больно сталкиваться. Я вспомнила о найденной мной статье в «Курьер-мейл»: в илистой запруде обнаружены останки человека, который пропал двадцать лет назад. Сидя в Мельбурне, легко было отмахнуться от этого как от совпадения, но мчась через этот вибрирующий пейзаж, так напоминающий картины Тони, я засомневалась. «Они его нашли», – сказал Тони. «Они его нашли». Так, значит, он все же знал человека, останки которого нашли в запруде? Оторвав пальцы от руля, я похлопала себя по карману джинсов. Большой железный ключ, лежавший там, внушительно напоминал, что мы едем прямиком в прошлое. В прошлое Тони. Внезапно это показалось мне не такой уж блестящей идеей, и если бы не Бронвен, я, наверное, развернулась бы и поехала домой. Как раз после двух часов мы въехали на пыльные улицы Мэгпай-Крика. Миновав громадную проволочную скульптуру лошади, мы через круговую развязку попали на широкую улицу, обсаженную деревьями. На веранде классического старого паба сидела пожилая пара, но в остальном город казался заброшенным. Я насчитала два винных магазина, станцию техобслуживания «Би-Пи», станцию техобслуживания «Калтекс», четыре крохотных кафе и милое своей старомодностью маленькое почтовое отделение. Имелся даже исторический с виду кинотеатр, а при нем рекламный щит с плохо приклеенными афишами и шелудивый пес, обнюхивавший вход. На верхних ветках огромного фигового дерева кишмя кишели красные попугаи-розеллы, и только их пронзительные крики нарушали тишину. – Город-призрак, – сказала Бронвен. – Просто людям слишком жарко на улице, – возразила я. – Вероятно, они толпой выходят из домов после захода солнца. – Да, как кровососущие зомби. Я улыбнулась. – Вон там продают рыбу с чипсами. Хочешь остановиться и перекусить? – Я не голодна. Она упорно, с явным нетерпением смотрела в лобовое стекло, глаза ее горели. Я догадалась, что, голодная или нет, она не намерена тормозить наше путешествие, отвлекаясь на такие пустяки, как еда. Вскоре городок остался позади. На карте, которой снабдила нас адвокат Тони, было ясно отмечено название нужной нам дороги, но прошло почти пять минут, прежде чем я заметила покоробленный старый указатель. Он опасно низко наклонился к дороге, испещренный дырками от пуль, пробитая надпись почти не читалась. – Вот она, – возбужденно проговорила Бронвен, – Брайарфилд-роуд. Мы неслись мимо зеленых загонов и по узким, похожим на коридоры участкам дороги среди густого буша, маневрируя на затяжных поворотах и подпрыгивая на тряских мостах и металлических прутьях, позволявших машине преодолевать канавы, но мешавших сделать это животным. В какой-то момент мы проехали мимо больших деревянных ворот – за ними поднималась на холм, к полуразрушенному строению, гравийная дорога. Я ехала дальше, но не видела ничего, напоминавшего старое поместье Тони. Спустя примерно милю асфальтовая дорогая сменилась грунтовой, затем резко оборвалась перед стеной буша. Остановившись на обочине, я изучила карту. Потом обернулась и, прищурившись, посмотрела туда, откуда мы приехали. Вдоль дороги маячили деревья, редкая тень пряталась у их подножия. За жарким маревом протянулись во весь горизонт доисторические холмы. Я ничего не узнавала. Не было ни зданий, ни знакомых скалистых образований. С таким же успехом мы могли высадиться на Луну. Бронвен, прищурившись, посмотрела на меня. – Мам, мы заблудились? – Конечно, нет. – Тогда где мы? Я сунула скомканную карту назад в свою сумку-торбу, включила двигатель и развернула машину. – Мы вернемся на главную дорогу, – решила я. – На сей раз гляди в оба. Вероятно, мы благополучно проехали мимо. * * * Я неслась по грунтовке, вздымая тучу пыли, так мне хотелось поскорее увидеть что-нибудь знакомое. Потом, к своему облегчению, я заметила на вершине холма строение, мимо которого мы проехали раньше. Свернув на обочину, я опустила стекло и посмотрела на холм. Маленькое, обшитое досками бунгало казалось заброшенным, но я заметила потенциальные признаки жизни: припаркованные перед ним два автомобиля и вяло развевавшиеся на веревке майки. Я вышла из машины и сдвинула в сторону ворота, упиваясь воздухом, пропитанным ароматом цветов. В придорожной траве голосили цикады, в отдалении хором пели лягушки-быки. Единственными другими звуками было пощелкивание перегретого мотора машины и шепот колеблемых ветром листьев. Мы проехали вверх по дорожке и остановились позади других машин. Одна из них была безупречно отреставрированным винтажным «Валиантом». Соседний автомобиль оказался старым «Холденом» – пикапом с лысой резиной и потрескавшимся лобовым стеклом; его помятый кузов был наполовину съеден ржавчиной. Я направилась прямиком к бунгало. С его дощатой обшивки, изъеденной временем и непогодой, отслаивалась краска. Ни на одном из окон не было занавесок. Кровельное железо загнулось с одной стороны, как крышка на банке из-под сардин. Лишь пышная виноградная лоза, затенявшая входную дверь, придавала уютности этому во всех остальных отношениях неказистому жилищу. Широкие листья, облитые солнечным светом, укрывали вход прохладной зеленой тенью. Когда я поднималась на крыльцо, где-то внутри залаяла собака.