Спасение и свобода Расположившись на общественной скамье перед комиссариатом 5-ого парижского округа, старый Васко плевался оливковыми косточками. Пять очков за попадание в фонарный столб. Он ждал появления высокого светловолосого полицейского с рыхлым телом, который каждое утро выходил полдесятого и с угрюмым видом садился на скамью. В данный момент старик, профессиональный портной, был действительно на мели. Кроме того, как он заявлял на каждом шагу, век виртуозов иглы закончился. По крайней мере, агонизировал. Косточка пролетела в двух сантиметрах от металлического столба. Васко вздохнул и сделал еще несколько глотков из горлышка литровой бутылки пива. Июль стоял жаркий, и с девяти часов он уже испытывал жажду, а тут еще оливки. Уже более трех недель, как старый Васко облюбовал эту скамейку: каждое утро за исключением воскресенья; он уже дошел до того, что стал узнавать немало сотрудников в этом комиссариате. Это было неплохое развлечение, намного лучше, чем он рассчитывал, и поразительно, как эти люди суетились. А ради чего, спрашивается? Как бы то ни было, с утра до вечера они мельтешили, каждый по-своему. За исключением маленького смуглого комиссара, который всегда ходил очень медленно, как если бы двигался под водой. Он выходил несколько раз на дню. Старый Васко говорил ему пару слов и смотрел, как тот удаляется вдоль улицы, чуть покачиваясь, руки в карманах помятых брюк. Такие типы не гладят свою одежду. Большой светловолосый полицейский спустился по ступеням подъезда около десяти часов, потирая пальцем лоб. Он или набегался за утро, или у него болит голова, или комиссариату досталось крупное дело. Такое могло заставить их пошевеливаться. Васко знаками показал ему на свою погасшую сигарету. Но лейтенант Адриан Данглар, казалось, не торопился подойти, чтобы дать прикурить. Он пристально рассматривал стоящую около скамьи большую деревянную вешалку, на которой висел грязный пиджак. — Тебя эта штука беспокоит, брат? — спросил старый Васко, показывая на вешалку. — Что за дерьмо ты тут поставил на улице? — воскликнул Данглар, приближаясь. — К твоему сведению, это дерьмо называется лакеем и служит, чтобы вешать костюм. Тебя в полиции этому не учили? Видишь, на эту планку ты вешаешь брюки, а сюда аккуратно помещаешь пиджак. — И ты собираешься оставить это тут на тротуаре? — Нет, месье. Я нашел его вчера на свалке на улице Гран-Шомьер. Вечером я унесу его к себе, а утром принесу снова. И так далее. — И так далее? — воскликнул Данглар. — Но для чего, Боже мой!? — Чтобы вешать костюм. Или просто беседовать. — Но так ли необходимо развешивать все это посреди улицы? Данглар бросил взгляд на старый поношенный пиджак. — А что делать? — возразил старик. — Я на мели. Этот пиджак пошит одним из лучших портных Лондона. Хочешь увидеть этикетку? — Ты мне ее уже показывал, эту этикетку. — Один из лучших портных, я тебе говорю. Из хорошей ткани, а погляди на подкладку, которую я вшил. Позавидуешь моему английскому костюму. Потому что по тебе видно, что любишь хорошо одеваться. Ты — человек со вкусом. — Ты не можешь оставить тут эту штуку. Это запрещено. — Она же никому не мешает. Не начинай действовать как полицейский, не люблю, когда на меня давят. Лейтенант, в свою очередь, не любил, когда его учат. И у него болела голова. — Ты уберешь отсюда своего лакея! — твердо заявил он. — Нет. Это мое добро. Мое достоинство. Нельзя забирать это у человека. — Тебя заставят это сделать! — воскликнул Данглар, поворачиваясь к старику спиной. Старик почесал голову и смотрел, как его собеседник уходит. В это утро на монетку можно не рассчитывать. Бросить лакея? Подобную находку? Об этом не может быть и речи. Пиджак действительно висит разглаженный. И, главным образом, эта штука составляет ему компанию. Это правда, что он с ума сходит от скуки, сидя каждый день на этой скамье. Светловолосый полицейский, кажется, просто не желает понимать подобные вещи. Васко пожал плечами, достал из кармана книжку и начал читать. Бесполезно ждать прохода маленького смуглого комиссара. Он прибыл на рассвете, как обычно. Можно видеть, как его тень проходит перед окном кабинета. Этот много ходит, часто улыбается, охотно разговаривает, но, похоже, в карманах у него не так много деньжат. Данглар вошел в кабинет комиссара Адамберга с двумя таблетками в руке. Адамберг знал, что тот ищет воду, и протянул ему бутылку не глядя. Между пальцами он держал листок бумаги и обмахивался им как веером. Данглар достаточно хорошо знал комиссара и по его лицу понял, что утром случилось что-то интересное. Но он не был в этом уверен. У них с Адамбергом были слишком разные понятия о том, что называть «интересным». Например, комиссар находил достаточно интересным сидеть и ничего не делать, в то время как на Данглара подобное навевало смертную скуку. Лейтенант бросил подозрительный взгляд на лист белой бумаги, который порхал в руках Адамберга. С привычной гримасой он проглотил таблетки и бесшумно закупорил бутылку. По правде говоря, он уже привык к этому человеку, хотя его раздражали манеры комиссара, совершенно не совместимые с собственными. Адамберг полагался на инстинкт и верил в силу человека, Данглар полагался на разум и верил в силу белого вина. — Старикан со скамейки перешел все границы, — сообщил Данглар, ставя бутылку. — «Васко да Гама»? — Вот именно, «Васко да Гама». — И какие границы он перешел? — Мои. — Ага. Это точнее. — Он приволок большую вешалку, которую называет лакеем, и повесил на нее тряпку, которую называет пиджаком. — Я видел. — И он собирается сидеть рядом с этой штуковиной в общественном месте. — Вы попросили его от нее избавиться? — Да. Но он заявил, что это — его достоинство, и мы не можем отбирать его у человека. — Естественно, — пробормотал комиссар. Данглар только развел свои длинные руки и вернулся в комнату. Уже почти месяц этот старикан, который, помимо прочего, требовал, чтобы его называли Васко да Гама, как будто и без того он не стал бельмом на глазу, выбрал в качестве своей летней резиденции скамью напротив. Он там ел, спал, читал и наплевывал рядом целые кучи оливковых косточек и фисташковой скорлупы. И уже по меньшей мере месяц комиссар оберегал его, словно тот был из фарфора. Данглар неоднократно пробовал выдворить Васко, чей контроль он находил не то чтобы подозрительным, но утомительным, и каждый раз Адамберг увиливал, говоря, что следует подождать и старикан сам уйдет с этого места. На дворе стоял уже июль, а Васко да Гама не только оставался на месте, но и притащил лакея. — Долго будем оберегать этого старика? — спросил Данглар. — Он не наш, — ответил Адамберг поднимая палец. — Неужели он так вас раздражает? — Он мне дорого обходится. И он меня раздражает тем, что целый день бездельничает, глазеет на улицу и собирает кучу мусора, которую рассовывает по карманам. — Мне казалось, он что-то делает. — Да. Он берет веточку, кладет ее в конверт и убирает в портфель. Вы называете это делать что-то? — Это что-то, но я говорю не об этом. Я полагаю, что одновременно он делает что-то еще. — И именно для этого вы позволяете ему там оставаться? Это вас интересует? Вы хотите это знать? — Почему бы нет? — Действительно ли нужно тратить на это лето и кучу времени. — Почему бы нет? Данглар вновь проиграл. Мысли Адамберга уже занимало что-то другое. Он играл листом белой бумаги. — Тут одно дело, Данглар, надо разобраться. Адамберг, дружелюбно улыбаясь, протянул ему кончиками пальцев лист. Бумага содержала только три строчки, составленные из маленьких вырезанных букв, тщательно и ровно приклеенных. — Анонимное письмо? — спросил Данглар. — Вот именно. — У нас их куча. — Это немного отличается: здесь никого не обвиняют. Прочитайте, Данглар, это вас развлечет, я знаю. Данглар нахмурил брови и принялся читать. 4 июля Месье Комиссар, Возможно, у вас и смазливая морда, но в сущности вы — настоящий дурень. А что касается меня, я убил совершенно безнаказанно. Спасение и свобода X