— Чего вы ждете? — Когда он простит. — Вы знаете, что я могу забрать у вас дело? — Если на него давить, он не станет говорить. Помощник секретаря положил кулаки на стол. — Тогда как? — Он поможет нам, если мы поможем ему. — И что он хочет, черт побери? — Заработать на жизнь, продавая губки. 9732 гнилые губки по пять франков за штуку. — И все? Просто купить у него эти испорченные губки! Помощник секретаря быстро посчитал в уме. — Утром у вас будет пятьдесят тысяч франков в восемь часов, — сказал он вставая. — И поверьте, я иду на это одолжение вам только из-за ваших блестящих характеристик. Я хочу иметь информацию самое позднее в десять часов. — Полагаю, вы действительно не поняли, господин помощник секретаря, — сказал Адамберг, не шевелясь на своем стуле. — Что именно? — Парень не хочет, чтобы его купили. Он хочет продать свои губки. 9732 губки. Людям. 9732-м людям. — Вы смеетесь или что, комиссар? Вы, возможно, воображаете, что я собираюсь продавать губки этого парня? Что я собираюсь послать всех государственных чиновников бегать по улицам? — Это не подошло бы, — спокойно сказал Адамберг. — Он хочет продать свои губки. Сам! Помощник секретаря наклонился к Адамбергу. — Скажите мне, комиссар, случайно губки этого парня не волнуют вас больше, чем жизнь этой… — 4.21, — закончил Адамберг. — Это ее кодовое имя здесь. Мы не произносим ее настоящего имени. — Да, так лучше, — сказал помощник секретаря, внезапно понижая голос. — У меня есть кое-что вроде решения, — сказал Адамберг. — Для губок и для 4.21. — Он согласится? Адамберг пожал плечами. — Возможно. В семь тридцать утра комиссар постучал в дверь номера Пи Туссена. Продавец губок уже встал, и они спустились в бар отеля. Адамберг поставил кофе и протянул Пи корзинку с хлебом. — В моей комнате был божественный душ, — сказал Пи. — Двадцать шесть сантиметров — окружность струи внизу. Прямо хлещет человека. Как там? — Что? — Ну, 4.21. — Выкарабкивается. За нею присматривают пять полицейских. Она произнесла несколько слов, но ничего не помнит. — Шок, — сказал Пи. — Да. У меня ночью возникла одна мысль. — И у меня, я тут кое-что записал. Пи откусил бутерброд и стал рыться в кармане брюк. Он достал бумагу, сложенную вчетверо, и положил ее на стол. — Я там все отметил, — сказал он. — Горло парня, его странный вид, одежду, марку драндулета. И номер машины. Адамберг поставил чашку и уставился на Пи. — Ты запомнил номер его машины? — Цифры — это мой конек. С рождения. Адамберг развернул бумагу и быстро просмотрел ее. — Спасибо, — сказал он. — Не за что. — Я должен позвонить. Адамберг вернулся через несколько минут. — Понеслось, — сказал он. — Ты думаешь о том, что с этим номером вам поймать парня — раз плюнуть? Схватите днем. — Ночью я кое-что придумал, чтобы продать твои губки. Пи скривил лицо в гримасе и сделал глоток кофе. — Да ну, я тоже, представь себе. Я их засовываю в тележку, я ее толкаю в течение года и прошу людей их купить за пять франков штука. — Другая мысль. — Новая морока! Ну, теперь у вас теперь есть вся информация… А хорошая идея? — Странная. — Полицейская хитрость? — Человеческая: дай что-нибудь взамен пяти франков. Пи положил руки на стол. — Хорошо, но у них есть губка! Скажите, вы меня принимаете за нечестного человека? — Они гнилые, твои губки. — Ну и что? Им же болтаться в грязной воде. Не завидная судьба — быть губкой. — Ты даешь губку и кое-что еще. — Что? — Ты пишешь их имя на парижской стене. — Что-то не схватываю. — Каждый раз, когда кто-то покупает у тебя губку, ты пишешь его имя краской на стене. На одной и той же стене. Пи нахмурил брови. — И я, я располагаюсь перед ней с товаром? — Вот именно. Через полгода у тебя будет большая стена, покрытая именами — что-то вроде гигантского манифеста покупателей губок, объединение, почти памятник. — Смешные вы люди. Что вы хотите, чтобы я делал у этой стены? — Она не для тебя. Для людей. — Но они пройдут мимо, эти люди. — Не пройдут. Возможно, около тебя и тележки выстроится очередь.