Тогда тоже шагал в рассветном мареве с первыми прохожими, только еще начинающими жить этот день: кому собаку выгуливать, кому на дежурство. Все уже в сегодня перешли, а Илья еще свое вчера заканчивал. Раньше, правда, надо было квартиру осторожно, тихонечко отпирать. В замок ключ вставлять нежно, поворачивать по микрону, удерживать, чтобы механизм не провернулся сам, не щелкнул слишком громко. И потом открывать дверь особым способом: одной рукой от себя толкать, а другой – тянуть к себе чуть слабее, чтобы не хлопнуть случайно. И еще одновременно книзу ее прижимать, ставить петли в неудобное, нескрипучее положение. У матери очень чуткий сон был. Проснется – нарвешься: – Сколько можно! Хоть бы вообще не приходил! Выйдет на кухню в ночной рубашке, сунет обеденной жареной картошки Илье под нос. И жрать хочется невыносимо, и картошка божественная, а с каждой вилкой надо жевать и глотать ее осуждение: она ведь тут сидит, на стуле, хмуро и сонно глядит, принюхивается. – Ладно… Жив – и слава богу. Обормот. Доешь – она все еще строгая, отберет посуду, встанет у раковины намывать ее с лязгом. Спиной к тебе. Учительским своим горбом. – Мам, а чаю можно? – Чаю! И так не спал всю ночь! Все, хватит! Плетешься в койку без чая. И, когда уже закутаешься в одеяло, с кухни крикнет тебе вдогонку: – Ну хоть девчонки-то симпатичные были? – Ма! Какие девчонки! Я ж без пяти минут жонатый! – Да шучу, шучу я. Спать живо! А теперь вот не надо было никого жалеть, шебуршать тихонько в прихожей, ключ в замок как отмычку беззвучно запускать. И квартира-то была нараспашку. А все же Илья старался не шуметь. Разулся у самого входа, потому что мать бы заругала его, если наследит. Тишина стояла такая, как будто она спала крепко. Дверь в ее комнату была открыта. Она так тоже оставляла, когда он в ночное шел – чтобы засечь его возвращение. Но, бывало, ему удавалось прокрасться незамеченным. Тогда он на цыпочках, чуть не по воздуху доплывал до маминой спальни – и так же, как входную, своим патентованным методом притворял ее дверь – чтобы она не услышала, как он моет руки, как чайник закипает. И сейчас – подошел к ее комнате. Взялся за ручку, чтобы дверь закрыть. Чтобы притвориться, как будто мать там, просто спит. И в утренней тишине отчетливо услышал фальцетный писк-бубнеж, который донимал его весь день. Из материной спальни шло. Илья шагнул внутрь, поводил головой, вслушался: от кровати, кажется. Городской телефон. Телефон, который он саданул со злости, завалился в щель между подушками и там придушенно пикал. Подавал сигнал «занято». Илья вздохнул, водрузил аппарат на место, аккуратно положил трубку. Тот примолк, затих. Не стало нудного фона. Как будто мать утешил. Вышел из ее комнаты, запер ее. Спи, ма. Притворись и ты для меня. Отскреб мылом с пальцев пепельный запах. Выпил чаю, раз никто не слышит. Заправил постель чистым бельем. Улегся. Повертел в руках телефон: хотел будильник завести. И среди кнопок первой необходимости нашел одну: с полумесяцем. Она вжата была. Почитал – режим «не беспокоить». Вот и весь секрет, почему телефон звонящих к нему не пропускал. Не было там ничьей души. Просто фотографии. Просто текст. * * * Спал как убитый. Если и были там какие-то сны, Илья их все пропустил. И потом сразу вскочил. Где-то рядом пронзительно верещало. За стенкой. За стенкой, но в его квартире. Домофон?! Менты нашли! Выскочил голым в коридор, пожалел, что ствол в кухне спрятан – но нет, не домофон звонил. Звонило в материной комнате. Городской телефон. Кто-то набирал маме на домашний номер. Не будет он ни с кем сейчас говорить. Кто там? Из школы? Подруга? Нет сил объяснять, что с ней, что с ним, что дальше. Заперся в туалете, но телефон было слышно и оттуда, он был настырен, он звонил бесконечно. Оттуда, из спальни, шел зуд. Там было неладно. Трезвонили неустанно, как будто не человек дозванивался, а автомат, у которого времени сколько угодно есть, потому что ему не умирать. Может, правда, робот – насчет неуплаты за электричество внушение сделать? Сдался. Открыл комнату, снял трубку. – Але. – Илья Львович? Голос был женский: немолодой, глубокий – совершенно живой. Задал вопрос и ждал ответа. – Это кто? – спросил Илья хрипло. – Позвольте мне выразить свои соболезнования в связи с вашей утратой, Илья Львович, – произнес голос. – Не представляю себе, какое это для вас горе. Потерять любимую мать в расцвете лет. – Кто… Откуда вы знаете? Кто это?! – Меня зовут Анна Витальевна, я представляю бюро ритуальных услуг «Мособряд». Простите, что тревожу в воскресный день. Еле дозвонилась до вас! Вчера с утра до вечера занято было. – Мне не надо ничего. – Вы уже воспользовались услугами другого агентства? – Что? Нет… – В таком случае, я бы хотела рассказать вам о том, что мы можем вам предложить. Мы готовы взять на себя все ваши хлопоты. – Мне ничего не нужно сейчас предлагать! – Илье кровь в голову ударила. – Я понимаю ваши чувства, – сказала женщина. – И мне очень жаль, что я звоню вам в такой трудный момент вашей жизни. Но вот ведь уже четвертые сутки пошли, как Тамара Павловна скончалась, а вы все не забираете ее из морга. Это ведь не по-христиански просто как-то… Погребение полагается совершить на третьи сутки. Это ведь ваша мама все-таки. Илья отнял трубку от уха, уставился в нее озверело. Трубка продолжала вещать комариным голосом. Потом унял себя. Выдавил: – Сколько… Сколько это будет стоить? – Может быть, вам будет удобней, если к вам подъедет наш агент и все обсудит с вами на месте, Илья Львович? – Нет. Просто скажите, сколько. – Базовый вариант обойдется вам в девятнадцать тысяч пятьсот рублей. Он включает в себя гроб со всем наполнением, венок диаметром семьдесят сантиметров, транспортировку тела усопшей к месту погребения, а также комфортный специализированный микроавтобус «Газель», который отвезет вас и ваших близких из морга на кладбище. В микроавтобусе десять посадочных мест. Гробик скромный, но достойный. Плюс крест деревянный на штыре. Однако я бы порекомендовала вам, с вашего позволения, вариант «Стандарт». Там и венок побольше, и постель в гроб шелковая, и «Газелька» после кладбища доставит вас домой. Двадцать четыре тысячи пятьсот рублей, разница небольшая. Вы, кстати, рассматривали похороны или кремацию? – Не кремацию, – сказал Илья. – А местечко на кладбище присмотрели уже? Потому что мы можем вам помочь подобрать правильное – недалеко от входа, в сени деревьев. Сейчас самостоятельно такое вам будет сложно подыскать, тем более за короткое время. Все приличное люди за несколько лет себе выкупают, – доверительно сообщила женщина. – А у нашего агентства есть собственный резерв. Если хотите, можем прямо сегодня съездить с вами, я вам сама все покажу. – Нет. Оставьте номер. Я перезвоню. – Разумеется! – Анна Витальевна продиктовала; Илья вбил цифры в Петин телефон. – И я просто хотела вам еще сказать, что вам наверняка будут звонить другие агентства, учтите, что наше занимает лидирующие позиции на рынке ритуальных услуг. И если вы решитесь сегодня, выезд агента не будет стоить вам совершенно… Он повесил трубку. Потом протянул руку по проводу, нашел место, где тот впивался в стену, вырвал его. Сел на кровать. Не по-христиански. Сволочь. Илья думал – закроет дверь в материну комнату и замурует там все, с чем не может сладить. Думал, мать перетерпит там, внутри, пока он не придумает, как все разрешить. Пока наберется смелости с ней повидаться. А ей вот там не сиделось. Она о себе напоминала. Требовала к себе внимания. За окном висела серая хмарь: обычный зимний день – ноябрьский или мартовский. С неба снежило бесформенными мокрыми хлопьями, они летели к земле сразу, падали и растворялись. В квартире от такого дня стоял сумрак. Илья включил свет у себя в комнате, включил в коридоре, на кухне. И от этого же налил себе стопку водки. Нашел макароны, поставил воду: с кетчупом и солью будет просто шик. Да и просто с солью нормально. После жлобской тюремной жратвы все нормально. Вода никак не могла собраться закипеть. Как будто давление слишком низкое было, как будто высота слишком большая, как в Гималаях. Хотя третий этаж. Мечтал же вернуться в этот дом, в эти комнаты. Потрогал мебель. Перевернул белым кверху свой студенческий рисунок на столе. Открыл шкаф – там машинки коллекционные. Достал, повертел в руках. Масштаб один к сорока трем. А в детстве один к одному был. Не заводится сердце, глохнет. Поставил обратно. Захотелось с тоски повыть.