– Все он знает! У меня сейчас без этого контакта все остановится! Ему надо всего один звонок сделать! – Хорошо, я поговорю с ним. Как у тебя дела? Как твоя девочка? – Не дождетесь! Остальным летом, пока на сцене Нина ждала Петиного отпуска, закулисье существовало своим путем. – Ты это со своей белорусской девочкой вчера приезжал? Видела у тебя ее в машине из окна, – любопытствовала мать. – Нет! С совсем другой девочкой. А что, он тоже подглядывал из-за шторок? – Какой ты ветреный, Петя. – Ни хрена себе! Теперь ветреный! Вы скоординируйтесь с ним хотя бы! Потому что он мне все уши проел, сколько хороших девок, и какой он был ходок, и какой я дурак, что залип на одной посредственной бабенке. К тому же не местной. Типа он сам москвич. – Ну не ходок, конечно, но в него все наше общежитие было влюблено. – Почему я вообще про это должен слушать?! – Ты бы поднялся с ней к нам. В машине человека тоже держать не очень прилично. – Ага, чтобы он ее тоже сожрал?! Не, спасибо! К прошлой осени, когда Нина уже срывалась, когда Петя обещал ей Белек, мать строчила ему: – Ну почему ты отказываешься с ним хотя бы поговорить об этом? Ты же знаешь, как у нас испортились отношения с Коржавиными. Почему мы просто не можем позвать их в гости? – Зовите! Только без меня! – Ксюша в Москве. Спрашивала про тебя. – Что это за детсад! Не надо нас сводить обратно! – Но извиниться же надо, Петя? Как-то по-человечески надо с ней. Наладить отношения. – Да он просто свою пешку из меня делает, как всегда! – Ты же знаешь, что неправильно с ней поступил. – Мама! Если хочешь подружиться с Коржавиными, подложи им кого-нибудь другого! А я улетаю со своей девушкой отдыхать! Точка! – С какой? – С вашей любимой! – Ты разве с ней опять? С отдыха Хазин слал матери фотографии шаров в Каппадокии. И одну – себя с Ниной. Та, на которой оба смеялись. Мать сообщение видела, но ничего не отвечала. Тогда – через час – Петя писал вдогонку: – Можешь ему показать. Пусть подавится, – и ржал до слез смайлами. После возвращения из Турции, наверное, заезжал в гости к родителям – после которых мать делилась: – Не хотела тебе говорить, пока ты был у нас. Ты какой-то нервный был, как будто и не отдыхал совсем. – Я отлично отдыхал! Нервный совсем из-за другого! – Из-за чего? – удивлялась мать. – Из-за кого! Что он от меня нос воротит, как от говна? – Петя! Дальше дни становились короче, еще меркло, еще сгущалось, гнело хлеще. Важное что-то оставалось в невидимых Илье разговорах, подклевывать за которыми можно было только там, где засохшими буквами было накрошено. – Прекращайте капать мне на мозг, ясно?! – Мы просто хотим, чтобы тебе было хорошо. Ты превратно все понимаешь. – Мне уже хорошо! Мне каждый раз после наших с вами посиделок херово! – Я ничего такого тебе не говорила, Петя. – Зато он все сказал! Вот это все – что она просто мечтает зацепиться в Москве любой ценой, что ей все равно, за кого выскочить, что я мудак, что втюрился! Про родителей ее! Инженеры, и что! Думаешь, все такие прям мечтают с вами породниться?! – Я ненавижу, когда ты ругаешься матом. – А я вот ненавижу, когда меня пытаются зомбировать! – Я даже не уверена, что это значит. – А когда он спрашивает меня, уверен ли я, что она мне не изменяет? Когда предлагает ее биллинг поднять, чтобы проверить? Это как?! Думаешь, мне самому ее телефон проверить не проще?! – Петя, я тут ни при чем. – Он ничего этим не добьется, ясно?! – Успокойся, пожалуйста. Можно, я наберу тебе? – Нет! Я на совещании! К декабрю, перед лихим Новым годом, от светового дня оставался совсем огрызок. Нагнаивалось, нарывало. – Почему ты сразу говоришь «нет»? Мы можем тебя устроить анонимно, у папы есть знакомые специалисты. Можно на Ипатовку лечь, можно в частную клинику. – Нет – значит, «нет»! Все со мной нормально! – Это она так на тебя влияет, Петя? Скажи правду, она? – Это вы так на меня влияете! Год назад без малого. Ближе к поверхности – темнее. Приближались зимние каникулы, которые Пете кончились больницей. – Ты ведь на Новый год заскочишь к нам? Хотя бы проездом. Мама. – Да. Что захватить? И в новогоднюю ночь – в два часа – рвался гнойник. – Это что было?! Это что за речь такая сейчас была?! Это, бля, новогоднее поздравление такое сейчас было?! – Прости его. Он же нетрезв был, ты сам видел. – Нетрезв! Мне на Новый год рассказывать, чтобы я обязательно предохранялся и презервативы только лично покупал, потому что такие, как Нина, могут потихоньку их портить? Что она только и мечтает, чтобы от меня залететь и вас перед фактом поставить?! На Новый год! За столом! Под шампанское! Это нормально?! – Это ненормально, конечно. Давай поговорим? – На Рождество еще меня позовите! А то я до конца не дослушал! И потом – когда у Пети мелькали его праздники с кривыми рожами – мать пыталась дозвониться, выспрашивала, почему не отвечает, а он отпихивался от нее короткими зуботычинами. Вытянутая отцовская рожа маячила перед Ильей, дряблые щеки колыхались. Династия. Вот и тень за Петей. По капле мышьяк пипеткой ему в уши, каждый семейный обед. Сука-сын и Сука-папаша. За вторым слоем Петиной любви шел третий, все замешанные из разного теста, все разным промазаны. Первый пах свежим девичьим потом, второй перегаром, третий затхлым: стариковским дыханием. Внизу кровь ржавчиной пахла, но до нее еще надо было ножом добраться. А вот, сказал себе Илья, осенью Нина призналась Хазину, что беременна. Тот и не удивился. Ведь он к этому давно уже готов был: отец подготовил. Хочешь – верь, хочешь – на хер шли, а слова сказаны, повторены, сидят гарпуном в мозгу между складочек – и ты все, загарпуненный. Представь-ка себе, что твоя мать тебе такое – про твою девушку. Илья представил. Почему-то тоже про Нину. Заорать хотелось. Как такому ребенку честно радоваться? Как перестать Нину подозревать? Виновна она или нет, а мышьяк уже везде – и в крови, и в сперме, и в волосах. Отравление. Отравление. На исходе каникул Илья нашел что-то странное: «Не мощу дозвонись до отцам кажется попы попал жестско срочно набер». Ночное, тревожное, спутанное. После этого на неделю с лишним все глохло. А возвращалось – уже когда его упекли в больницу – на круги своя.