Домофон молчал. Так, еще раз. Ноль. Один. Один. Может, за продуктами вышла? Сметаны нету или хлеба. Илья растерянно оглянулся: ключа от дома у него не было. Без матери он назад попасть не мог. Подергал за ледяную ручку. Отступил на несколько шагов назад. Нашел свое окно на третьем. Форточка открыта черным провалом – проветривает кухню – а в остальных стеклах небо текучим цементом отражается. Густеет. Не пора свет зажечь? У соседей вон уже загорелось. – Ма! Мааам! Вышла все-таки, что ли? И сколько ему теперь стоять тут? Или надо обходить все окрестные продуктовые? Нет хлеба – и черт бы с ним! Можно было дождаться его, он и сам бы сбегал. Двое суток в пути, башка чешется, живот скручен, да к тому же еще и приспичило, пока от станции шел. – Мам! Ма-ма!!! Ты дома?! Окна были свинцовые. Стало вдруг страшно. Ноль-двенадцать. – Кто? – сипло оттуда. Слава богу. – Теть Ир! Это я! Илья! Горюнов! Да! Мать не открывает что-то! Вернулся! Отпустили! Все отбыл! Откроете? Соседка сначала разглядела его в дверной глазок. Илья специально под лампочку встал, чтобы тетя Ира могла его сердцевину опознать сквозь наросшие годовые кольца. Скрежетнул замок. Она вышла на площадку: брюки, остриженные волосы, отечное лицо, дамская сигаретка. Деповский бухгалтер. – Илья. Илюшка. Как тебя они. – А мама – не знаете, где? Дозвониться не могу, и сейчас вот… Тетя Ира чиркнула зажигалкой. Чиркнула еще. Запали щеки. Посмотрела на мусоропровод между этажами – мимо Илюшиных глаз. – Позавчера она… С сердцем ей плохо стало. Куришь? – Курю. А то я звоню… В больницу увезли, да? В какую? А телефон не взяла с собой? Тетя Ира выдала ему тонкую белую сигарету с золотым ободком. – «Скорая» сказала – инфаркт. Обширный. Она втянула в себя с треском всю сигаретку. Прикурила одну от другой. – Это… – Илья мотнул головой. Курить воздуха не хватало. – Это?.. В реанимации? Поэтому? – И тут они ее… В общем, пытались. Но ехали долго. Хотя ехать-то тут. Она помолчала. Не хотела вслух говорить, хотела, чтобы Илья сам все понял. – Мы же только… Мы же с ней позавчера как раз говорили… Я когда выходил… Позвонил ей… Она говорит… В обед примерно… – Вот, в обед. А я около пяти, наверное, к ней стучусь… В мясной шла. Думала, может ей захватить чего. Ну и… Дверь не заперта, она на полу сидит, в одежде. Я сразу давай в «скорую» звонить! – Ее нет больше? Теть Ир! Илья прислонился к стене. – Я им говорю: что же вы медленно ехали так! – Соседка повысила голос. – Ведь вас когда вызывали! А они – был другой вызов, тоже срочный, как нам разорваться? Магнитная буря, все старички в отключке. А я им: старички-то тут при чем? Вы бы постыдились! Женщине всего-то шестьдесят! И шестидесяти нету! – А где. Куда увезли. – Да в нашу, тут. В городскую. Поедешь? Надо ведь забрать будет. С похоронами как-то придумать. Это хлопотное дело, похороны, ты-то не знаешь, а я вот сестру старшую хоронила когда, ты не представляешь себе. Тем дай, этим дай, всем дай! – Поеду. Не сейчас. Я… Потом. – Ну да, ты с дороги ведь! Зайдешь, может? Голодный? – А как я домой попаду? – Да как… Открыто там. Кто ее знает, где у ней ключи. Зайдешь? – Нет. Илья повернулся к своей двери. Послушал, что там. Тетя Ира не думала уходить к себе, ей было интересно. А Илья пока не мог взяться за ручку. – Я же с ней позавчера разговаривал. – Ну вот так вот, знаешь, и бывает. Был человек – и нету. Она ведь на сердце-то частенько жаловалась. Но таблеточку под язык рассосет, глядишь, и отпустит. Да кто сейчас здоровый! Я и сама – вроде ничего так-то, а как погода что – голова трещать начинает. – Я потом зайду. За «скорую»… От души. Илья толкнул дверь. Вошел в квартиру. Включил в прихожей свет. Расстегнул куртку. Повесил на крючок. Закрыл дверь. Сунул ноги в тапки. Тапки ждали. Постоял. Надо было идти дальше. – Мам? – сказал он шепотом. – Ма. Сделал шаг и оказался в ее спальне. Постель смята, матрас съехал. Фотография Ильи в рамке опрокинута, лежит Илья навзничь. Улыбается – гордый собой, прыщавый, веселый. На филфак зачислили. Все говорили – если не занести, не возьмут, но с таким ЕГЭ отказать не посмели. Мать подготовила. Ящик в комоде выдвинут. Тот, где у нее касса. Заглянул – денег нет. Все выгребли. Прошел в свою комнату. Пусто. Мамы там нет, Ильи тоже. Книги на полках стоят не тем порядком, фантастика с классикой перемешаны, как будто и в книгах заначки искали. Но на столе – рисунок его старый, карандашом иллюстрации рисовал к Кафке. К «Превращению». Карандаш тут же положен. Это он перед той ночью сидел, рисовал. Перед тем, как забрали. Семь лет тут этот листок пролежал, да и все, кроме книг, хранилось так, словно Илья просто в универе. Осталось на кухне посмотреть. Если и на кухне нет, тогда вообще нигде нет. В кухне было холодно. Занавеска пузырилась от сквозняка. Черствый батон на израненной цветочной клеенке, нож на все случаи, заветревшаяся «Любительская» с белым жиром, колбасная кожура сморщенным колечком. На неживой конфорке – огромная эмалированная кастрюля. Илья поднял крышку. Щи. Полная кастрюля щей. В туалете стоял в темноте. Сначала не мог. Потом пошла струя – и ему показалось, льется кровь. Не сукровица, какая бывает, когда почки отобьют, а черная венозная кровь, густая и выдохшаяся. Не легчало. Посмотрел в унитаз – нет, ничего. Руки мылил дважды. Потом умылся ледяным. Положил себе половником сваренных матерью стылых щей, как было, греть не стал. Раскрошил ножом усохшую горбушку, намешал баланды. Включил телевизор. Шел «Камеди». – Какой пароль? А попробуй «Шойгу»! – О! Подходит! – Ну конечно! Шойгу везде подходит! Зал белозубо хохотал. Красивые молодые женщины смеялись. Загорелые ухоженные мужчины смеялись. Илья моргнул. Он ничего не понимал. Не понимал ни одной шутки. Сунул в рот ложку холодного супа. Протолкнул в глотку. Еще одну. В глотку. Еще. Еще. Еще. За маму. Водки нужно было купить. Водки, вот что. 2 Кто бы ни обчистил квартиру – соседи, воры или врачи «скорой» – всех материных заначек они не знали. В комоде нашли деньги, в прыщавой фотографии – нашли, а под ламинатом за кроватью даже не искали. Там было целых пять тысяч одной купюрой. Дай денег, мам?