– Что? – Почему не на работе, одиннадцать часов! – У меня девушка в больницу попала, Антон Константинович. Еду туда. – Девушка? А почему не предупредил? Почему на метро?! – Только узнал. Восемьдесят первая городская. Пробки же. – Что с ней случилось? – Не могу дозвониться, не понимаю! – Господи, Хазин! Ну что ты за человек?! Вечно у тебя то понос, то золотуха! Ладно, занимайся своей девушкой сегодня! Но отгул спишем! – Так точно! Состав завыл, замедляясь, и через десять секунд вкатились в распахнувшуюся тишину. Илья вытер пот со лба, с висков. Сколько же у Хазина начальников? Был раньше только Денис Сергеевич, а теперь и этот еще требует отчета. Кто из них под кем? Кто что знает? Теперь и Денису Сергеевичу надо вместо отравления девушку в больнице подсовывать? Поверил этот Антон Илье? Поверил, кажется. А узнал в нем Хазина? Вроде, узнал. Жаль, в вагоне жить нельзя. Перевел дух. Прости, Нина, что тобой прикрываюсь. Послушал в памяти, как она кричит в ватном коридоре: «Петя! Ты здесь?!» Екнуло. На следующей станции дали на секунду интернет, Илья поискал в новостях Трехгорную мануфактуру и тело. Понедельник все же: рабочие вернутся в этот подъезд, на лобное место. Начнут грызть дому нутро, зажгут лампы, будут звонить сапогами в люк, который у Пети Хазина над головой. Может, уже нашли? Оракул в туннеле зевнул, а на следующей станции Илью утешил: не ссы, арестант, твой жмур лежит спокойно, не шевелится. Бог зэка из скуки дает тебе еще немного свободы. А что же матери говорить? Может, прямо сейчас позвонить ей, из поезда, из железного перестука и туннельного воя? Ну, я сгонял в больницу, мать. Да ничего с ней такого. В девять ему говорили, операция через два часа. Это прямо сейчас, значит, делают? Поэтому Нина пропала? Или ее успокоительными пришибло? Тут стало пора выдавливаться с потоком из тюбика-вагона, вязко течь вместе со всей людской пастой в переход и на Кольцевую. Не успел позвонить. И на Кольцевой не успел. Оттягивал, но знал: вот сейчас там, на другой стороне радиоволн, копится тревога. Петина мать ерзает, берет в руки телефон, откладывает. Потом подумал: а если бы его мама ехала в метро и позвонила бы – он бы ее голос узнал сквозь гул и громыхание? Конечно, узнал бы. И подделку отличил бы. Значит, нельзя звонить. Открыл Вотсапп, написать. А что написать? Правду нельзя – такую правду без голоса не проговорить. А нужно было матери тоже успокоительного дать. Женщины совсем без успокоительного плохо умеют. Надо было на «Кутузовскую». Перешел на радиальную, не отрываясь от телефона, читая переписку Пети с мамой. В вагоне аккуратно напечатал ей: «Был в больнице. Не волнуйся, мать. С Ниной все будет ОК». Потом под стук подумалось: Нина ведь у заведующей обязательно спросит – был тут мой парень? Врачиха ей, конечно, ответит – заходил, интересовался. Сутулый такой, худой, бледный. Как, разве не курчавый, не загорелый, не холеный? Какое там – холеный! На туберкулезника больше похож или на уголовника. И всё. Мудло идиотское, вслух сказал себе Илья. Куда влез! Зачем? В чужое. Угробишь себя. И права не имеешь! Какое ты имеешь право к ним лезть? Мать ответила через несколько минут: «Это то, что я думаю?» Когда-то, сто лет назад, мама водила маленького Илюшу в залетный парк аттракционов на ВДНХ. Кроме прочего, там было одно совсем удивительное: огромный пустой стакан – метров десять в диаметре – по вертикальным стенкам которого гонял настоящий мотоциклист. Разгонялся по донышку, потом на большой скорости прилипал против законов физики к стене и дальше, все ускоряясь, мчался по кругу уже отвесно, невозможно и невозмутимо сдвигаясь по стене вверх и вниз: как будто это было право и лево. Илью это тогда потрясло. А теперь он это и сам, кажется, проделывал. Нельзя останавливаться. Подождал и написал: «Потом расскажу. Не телефонный разговор». Глаз с телефона не сводил: сеанс одновременной игры, ни с одним ходом нельзя ошибиться и опоздать нельзя. – Станция «Парк Победы», – объявил диктор. – Следующая станция «Славянский бульвар». Очнулся. А где «Кутузовская» – то?! Да это же не та линия, у них там целых три «Киевских» гроздью болтаются, синюю с голубой попутал. Выскочил из метро: без семи двенадцать! Посмотрел – идти до нужного номера минут двадцать, не меньше. Плюнул на пятьдесят рублей лишней траты и влез в привставший на остановке попутный троллейбус. Пока Илья отбывал, троллейбусам личную полосу на дороге выделили. Цивилизация, бляха. Троллейбус клацнул судорогой-сцеплением, снялся с места, поколесил бесшумно. Только Илья рассчитался, сел, выдохнул, обмакнулся в телефон, как троллейбус уперся в пустоту. Думал, светофор, сначала головы не поднял; потом оторвался. Все кругом замерло. Как будто время остановилось. Ни одна машина не сдвигалась с места ни впереди, ни сбоку. Кутузовский проспект, трасса шириной чуть не с Каму, встал намертво. Каменные десятиэтажные сталинки сжимали его, как ущелье. Триумфальная арка, от которой только отъехали, разрезала поток надвое, как речной остров. Илья глянул на телефонные часы: через две минуты надо быть там, во дворе тридцать пятого дома! – Чего стоим? – он по поручням подобрался к водителю. – Перекрыли, – бессильно-безучастно, как о дожде, сказал тот. – Это что? Кто перекрыл? – Сейчас поедет, – объяснили ему. – Кто поедет? Куда? – Илья задергался. – Ну кто? Это же Кутузовский проспект. Царь, кто-кто, ептыть, – сказал интеллигентного вида седовласый старичок в тонкой оправе. – Откройте дверь, я тут сойду, – попросил Илья. – Не рекомендую, – предупредил старичок. – Там гэбэшники вокруг, они этого очень бдят. – Я и не открою, – сказал водитель. – Меня потом натянут. – Я опаздываю! – Это форс-мажор, – возразил водитель. – Вас поймут. – В Бельгии премьер на работу на велосипеде ездит, – сообщила женщина сзади. – Зато он гомосек, – включился бородатый мужик, рыжий с проседью. – У них гомосеки в правительстве, а у нас пидарасы, – веско произнес старичок в очочках. – Кто лучше? – А в Швеции детей в школах гомосятине учат, прямо в учебниках, – не сдавался бородатый. – Это нормально? Терпимость! Двенадцать наступило и прошло. Ничего, ничего, ничего. Чуть-чуть опоздает, всякое может случиться. Может, и Игорь сам с его передачей встал в эту же пробку. По крайней мере, он о себе знать никак не давал. Илья прошелся до конца салона: посмотреть из заднего окна, не приближается ли кортеж. В хвост троллейбусу уткнулась «скорая помощь»: немо вращала выпученными мигалками. Водитель курил с закрытыми глазами. Врач читал телефон. И во всех окружных машинах люди сидели в телефонах. У всех времени было бесконечно, им полчаса жизни справедливой податью казались. Вернулся в голову, к водителю. – Долго еще? – Не думаю, – отозвался тот. – Минут десять-пятнадцать еще. – Открывайте, – потребовал Илья. – Вон, гляди, – старичок показал ему человека в черной куртке и шерстяной шапочке, который стоял на тротуаре к проезжей части внимательным и напряженным лицом. – Успеешь на пятнадцать минут и опоздаешь на всю жизнь. Мультик есть такой, «Паровозик из Ромашково», не смотрел? – Я смотрел, – сказал бородатый мужичина. – А эта молодежь ни черта не смотрит, только интернет свой. Илья опустился на сиденье. Проверил, не писала ли Нина, не прослушал ли он. Нет: тишина. И Петина мать соглашалась потерпеть до несбыточного свидания. Знали бы они, кто им за Петю отвечает, вдруг как-то впервые подумалось ему. Знали бы они только. Люди вокруг впали в спячку, как будто в этой пробке распыляли снотворный газ. Даже очкастый старичок подустал спорить.