В тот вечер, когда я снова осталась на больничной койке одна, я задумалась, значит ли мое сломанное сердце, что я никогда не смогу по-настоящему любить. Человеческое сердце делает восемьдесят ударов в минуту, сто тысяч раз в день, и примерно тридцать пять миллионов раз в год. За среднестатистическую жизнь сердце делает два с половиной миллиарда ударов. Может, именно выносливость является общей чертой сердец и любви? Вторая причина, по которой я так хорошо помню то время в больнице, это как моя мать расплакалась на следующий день, навещая меня. Она редко это делала – я имею в виду, слезы – и когда я наблюдала за ее разговором с врачом через окно палаты, я пожалела, что не умею читать по губам. Она так и не сказала мне, что он ей сообщил, или почему ее так это расстроило. Мы слышим скрип открывающейся двери гостиной и я оборачиваюсь. Роуз выглядит такой же ошарашенной, как и все мы, когда отпускает ручку. Она все еще держит ключ в руке. – Мне просто нужно в туалет, – говорит она, но мы просто продолжаем таращиться на нее. – Ты пойдешь туда? Одна? – спрашивает Лили. – Да. Или мне нужно разрешение, как в школе? Ты отчитывала Трикси за то, что ей страшно пойти в туалет одной. Я намного старше и у меня есть пистолет. Не нужно обо мне беспокоиться. Я на две минуты, – говорит она и выходит. – Конор, – шепчет Лили. Он глядит на нас, как испуганный суслик, а потом шепчет в ответ: – Что? – Тебе не кажется немного странным, как Роуз знала, что не так с Трикси? Как она нашла кровь между ее пальцами ног так быстро? – На ней не было носка… – Я знаю, но все же… – Когда это у меня между пальцами ног была кровь? – спрашивает Трикси. – И кем был тот мужчина среди зрителей на записи? – Она привыкла задавать слишком много вопросов, иногда не дожидаясь ответа на один и тут же задавая следующий. – Это был отец Конора, – говорит Лили. – Это странно, – бормочет Трикси. – Я думала, смогу его узнать. Также, на видео Нэнси говорит, что его книга заслуживает, чтобы ее заметили. А на коробке кассеты было написано ЗАМЕТЬТЕ МЕНЯ. – Тут она права, – говорю я, а Лили смотрит на свою дочь, будто она вундеркинд. – Почему отец Конора был в Сиглассе? – спрашивает Трикси. – Потому что он подружился с Нэнси, – пожимает плечами Лили. – И они до сих пор дружат? – Нет, – говорит Конор без дальнейших объяснений. Роуз возвращается, вставляет ключ в дверь и снова запирает нас внутри. Она садится на диван, снова слишком близко к Конору, как по мне. Никто ничего не говорит, но ее не было больше пары минут. – Ну что, досмотрим запись? – спрашивает она, направляя пульт на телевизор и запуская видео, не дождавшись ответа. – Что происходит? Он сломался? – говорит Трикси, глядя на экран. Она слишком маленькая, чтобы помнить, как выглядят записи, переписанные поверх другой кассеты. Картинка выглядит растянутой и искаженной, когда один кадр сменяет другой, будто стирая воспоминание, которое мы видели раньше. Теперь мы все не отрываемся от экрана, но Конор первый комментирует увиденное. – О, Господи, это ужасающе. Двадцать девять СИГЛАСС – 1985 – Что случилось с твоими волосами, мам? – спрашивает Трикси. Это хороший вопрос, а «ужасающе» это единственное подходящее слово для стрижки Лили на экране в стиле восьмидесятых. Справедливости ради, я уверена, что у каждого в прошлом есть по крайней мере одна стрижка, которая преследует их в страшных воспоминаниях. Полагаю, это был 1985-й. Это та же кассета, но происходящее было записано примерно через год после нашего семейного представления на газоне. У Лили очень короткие, объемные волосы на этой записи, и ей они не идут. Но благодаря этой прическе на нее точно уж обращают внимание. – Меня плохо подстригли, – просто отвечает Лили. – В камере уже есть кассета, – говорит она на экране, как ноющее эхо из прошлого. Качели власти всегда метались между нами, когда мы взрослели, но даже в редких случаях, когда я оказывалась сверху, Лили все равно смотрела на меня свысока. Роуз расцвела в том возрасте, как внешне, так и внутренне, и стала более доброй версией себя. На экране я вижу улыбку ее пятнадцатилетней. Она забрала камеру у Лили и повернула ее к себе, прежде чем заговорить. – Это Роуз Даркер с новостями из Безумного городка… – Вид ее настолько счастливой шокирует меня. Ее красота так и не померкла, но ее счастье улетучилось с годами, и ее улыбка стала редким зрелищем. Ко мне присоединяется мистер Конор Кеннеди, – говорит она низким голосом, имитируя репортеров. Камера поворачивается к Конору, явно переживающему стадию подражания Майклу Джей Фоксу. Думаю, в том году выпустили «Назад в будущее», потому что он одет как Марти Макфлай. Я помню, как он стал немного одержим научными теориями о путешествиях во времени и писал о пространственно-временном континууме для школьной газеты каждую неделю, пока учителя не начали умолять его прекратить. – Расскажите, Конор Кеннеди, почему вы празднуете день рождения Лили с семьей Даркер в этом году, и весело ли вам? – Потому что меня пригласили и я подумал, что это будет интересный социальный эксперимент, который стоит понаблюдать. Как всегда. – Был ли он интересным, потому что моя младшая сестра, Дейзи Даркер, каким-то образом выиграла сегодня партию в Trivial Pursuit[10]? Хоть она никогда даже не ходила в школу! Десятилетняя я, сидящая по другую сторону от Конора, высунула язык на камеру, но потом улыбнулась. Я выгляжу счастливой. Как и все мы. К тому времени я стала еще бо́льшим книжным червем и мне нравилось самостоятельно учиться вещам, которых другие не знали. Я помню, как хотела исчезнуть, а книги помогали мне сбежать. Я стремилась раствориться в выдуманном мире, менее холодном и одиноком, чем моя жизнь. Я все больше и больше читала, прячась в своей комнате и книгах часами. В основном это были истории о загадочных убийствах, и я мечтала однажды написать собственную. – Или… вы здесь на самом деле в качестве детектива под прикрытием? – спрашивает Роуз Конора. – Пытаетесь решить загадку, которая останется в истории под названием… Волосяная катастрофа. – Достаточно, Роуз, – сказала моя мать. На этой записи мы все сидим в музыкальном зале на наших именных стульях из кухни, ожидая, чтобы кто-то сыграл на пианино. Может, мы больше не могли устраивать семейные представления на газоне, на случай, если мое проблемное сердце не справится с этим, но невозможно было остановить Лили, когда она хотела блеснуть. Она нуждалась во внимании, как в кислороде, и так как это был ее день рождения, мы должны были смотреть и слушать. Белинда Карлайл была ее главной любимицей в том году. Мне пришлось слушать Heaven Is a place on Earth так часто, что я удивлена, как она не истерла кассету. Роуз-подросток продолжила свой новостной репортаж: – Теперь со мной Нэнси Даркер, также известная как моя мать, но ей не нравится, когда ее так называют, потому что от этого она чувствует себя старой. Никто не знает, насколько стара моя мать на самом деле, но ученые говорят, что она, вероятно, родилась еще в темные века. Скажете пару мудрых слов следующему поколению, миссис Даркер? – Да. Убедись, что заснимешь Лили, иначе она меня со свету сживет. Ты создала достаточно проблем для одного дня, – сказала Нэнси и улыбнулась в камеру. Она сидит рядом с отцом Конора, и камера снимает их сцепленные руки крупным планом, а затем поворачивается к комнате. Тогда появляется мой отец, входя сквозь дверь, соединяющую музыкальный зал с кухней. Он садится за пианино, словно вышел на сцену. Мой отец тогда прилагал больше усилий к посещению семейных дней рождений, и приезжал домой на праздники после того, как моя мать начала встречаться с другими мужчинами. Лили входит следующей. За ней появляется бабушка, что очень удивило всех, потому что она страшно стеснялась выступать на публику. Даже перед своей семьей. Совсем как я. Отец начал играть на пианино и я мгновенно узнаю мелодию еще одной любимой песни Лили. I Know Him So Well всегда доносилась из ее спальни из-за вечно закрытой двери. Она обожала ее в исполнении Элейн Пейдж и Барбары Диксон настолько, что она вынудила отца сыграть ее, а бабушку спеть с ней в качестве сюрприза для нас на свой день рождения. И это действительно стало сюрпризом. Потому что это звучало отлично. Я даже не знала, что бабушка умеет петь. Они попали в каждую ноту, пели созвучно, и когда песня закончилась, мы захлопали с искренним восторгом. Я помню, как Лили пела, все время не отрывая глаз от Конора, и теперь, увидев доказательство в записи, я знаю, что мне не показалось. Тогда взгляд Лили становился мечтательным при виде Конора, и она краснела, когда он обращался к ней. Что было одной из причин, почему мне так нравилось, как сильно ее уродовали короткие волосы. В ночь до съемки этой сцены из семейного прошлого у Лили волосы были до талии. Она легла спать в их с Роуз комнате с двумя длинными косами, как обычно, чтобы не проснуться со спутанными волосами. Но когда она села в кровати на следующее утро, в свой четырнадцатый день рождения, она завопила. Ее косы лежали на подушке. Кто-то отрезал их ночью. Сначала это не было такой уж загадкой: кухонные ножницы лежали на тумбочке Роуз. Но Роуз не отрезала волосы Лили. Это сделала я. Люди, которые больше всего нас любят, сильнее всего нас ранят, потому что они могут. Когда я обнаружила бабушка и Лили, втайне репетирующих за день до выступления, что-то во мне сорвалось. Лили всегда была любимой дочерью нашей матери. Роуз была любимицей отца, потому что она была красивой и умной. Но бабушка должна была больше всех любить меня. Она говорила, что я ее любимица. Увидев бабушку с Лили вместе, я почувствовала себя преданной. Мы с Лили поругались за неделю до этого и бабушка сказала слова, которые я никогда не забывала. – Нужно всегда давать отпор, особенно если думаешь, что проиграешь. Тогда нужно давать отпор сильнее всего. Так я и сделала. Дала отпор. Но я сделала это тихо и осторожно, и спланировала все так, чтобы не попасться. Я одолжила снотворное моей матери, подсыпала его в горячий шоколад сестер перед сном тем вечером, а затем прокралась в их комнату и отрезала волосы Лили. Все думали, что Роуз сделала это во сне – она готовилась к экзаменам, много недель была уставшей, и уже однажды ходила во сне. Я видела, что Роуз – умная дочь – не верила, что это сделала она. Но у нее не было другого объяснения. Я не уверена, простила ли ее Лили и доверяла ли ей потом. Никто не заподозрил меня. Никто. Словно хороший человек не способен на что-то плохое. Никто в семье не замечал меня, не считая бабушки. Лили не могла тоже ее заполучить, она была моей. Я ненавидела ее за то, что она попыталась украсть любовь единственного человека, действительно любившего меня. И люди могут превратить ненависть в хобби. Чем больше они практикуются, тем лучше оттачивают мастерство. Ярость, которую я ощутила при виде поющих вместе бабушки и Лили, была всепоглощающей. И это была не просто ревность. Я хотела отомстить за все ужасные и злые вещи, которые Лили мне говорила и делала со мной за годы. Я решила, что отрезать ее волосы это только начало. Тридцать 31-е октября 03:00 – три часа до отлива Кассета резко обрывается и выезжает из проигрывателя. Потом восемьдесят часов в коридоре информируют нас, что пробило три часа ночи. Мы ждем, пока звон прекратится. – Не думаю, что мы извлекли что-то из этого бреда, – говорит Лили, когда воцаряется тишина.