– А я его и не покупал, – отозвался он без тени раскаяния. – Этому фильму уже лет сто. Называется «Распутные борчихи гуреш[1]». – С каждым днем ты все больше походишь на смертных, – проворчал Аэрон. – Ты же понимаешь, что это – гадость, правда? – Аэрон, ты не можешь сделать заявление такого масштаба и сменить тему. Ты упомянул о… титанах? – вклинился в разговор Люсьен в своей обычной бесстрастной манере. «Бесстрастный» – это слово как ни одно другое подходило для описания демона Смерти. Люсьен держал под строгим запретом все движения своей души, ибо, случись ему выйти из себя, он делался силой, которой страшилась даже Ярость, – не просто зверем, но истинным демоном. Люсьен вышел из себя лишь однажды, но его друзья до сих пор не могли этого забыть. – Да, объясни толком, – сказал Рейес и тряхнул головой, словно силясь понять. – Что происходит? Сначала Торин говорит, что охотники вернулись, потом Мэддокс приводит домой женщину. И вот теперь ты утверждаешь, что титаны захватили власть. Как такое возможно? – К сожалению, возможно, – ответил Аэрон. Он запустил руку в коротко стриженные волосы и почувствовал, как острые волоски царапают ладонь. Ему очень хотелось сказать друзьям нечто утешительное. – Очевидно, титаны, веками томясь в заточении, наращивали мощь. Пару недель назад они вырвались из Тартара, напали на греков, поработили их и заняли престол. Теперь они – наши повелители. Повисла тяжелая тишина, словно все переваривали неожиданные новости. Между воинами и греками, теми самыми богами, что прокляли их, давно пробежала кошка. Но все же… – Ты уверен? – спросил Люсьен. – Да, – ответил Аэрон. Вплоть до этой ночи он знал о титанах лишь то, что они правили Олимпом в «золотой век», время «мира» и «гармонии» – это были два любимых словечка охотников. – Они поместили меня в нечто вроде круглого зала суда. Их троны стояли по периметру, а я был в центре. На вид они гораздо мельче греков, но в их могуществе сомневаться не приходится. От них исходила какая-то пульсация, я чувствовал ее, даже почти видел. А на их лицах были написаны бескомпромиссная решимость и ненависть. Минуло еще несколько минут напряженной тишины. – Ненависть ненавистью, но есть ли хоть малейший шанс, что титаны освободят нас от демонов, а мы при этом останемся живы? – задал Рейес вопрос, который, несомненно, мучил их всех. Аэрона и самого это очень интересовало. Ему хотелось верить в это. – Не думаю, – отозвался он, проклиная себя за то, что разочаровал друзей. – Я спросил их, но они отказались обсуждать это. Снова молчание. – Это… это… – выпалил Парис. – Невероятно, – закончил за него Торин. Рейес помассировал челюсть. – Если они не собираются освобождать нас, чего же им надо? – спросил он, решив, что отсрочки перед новой порцией дурных новостей, видимо, не будет. – Точно не знаю, но, как я понял, они собираются ощутимо присутствовать в нашей жизни. Чем были хороши греки, так это тем, что, прокляв воинов, они не обращали на них никакого внимания, позволяя им жить как вздумается. Рейес снова помотал головой: – Но… почему? – Хотел бы я знать. – Они за этим тебя призвали? – спросил Люсьен. – Чтобы сообщить тебе о смене власти? – Нет. – Аэрон немного помолчал, прикрыв глаза. – Они приказали мне… кое-что сделать. – Что? – почти выкрикнул Парис, когда стало понятно, что продолжения не будет. Аэрон обвел взглядом друзей, пытаясь найти верные слова. Торин стоял в углу вполоборота. То, что он всегда соблюдал дистанцию, было вполне объяснимо. Рейес сидел напротив Аэрона. Смуглый, словно солнечное божество, воин выглядел чуждым миру простых смертных, тем более странно он смотрелся в этой уставленной техникой и игрушками комнате. В ожидании ответа Аэрона он увлеченно ковырял кинжалом предплечье. Рейес то морщился от боли, то блаженно улыбался, а кровь текла у него по руке, образуя на коже теплые бордовые ручейки. Боль была единственным, что радовало его, заставляло чувствовать себя живым. Аэрон с трудом представлял себе, как его друг живет с этим. Парис, закинув руки за голову, развалился на диване, разрываясь между беседой и фильмом, – видимо, его демон не был готов оторваться от оргии. «Почему к его проклятию не прилагалось уродство? – иногда думал Аэрон. – По крайней мере, ему бы приходилось прикладывать усилия, чтобы соблазнять женщин. Так нет – едва они видят его прекрасное лицо, как сами начинают раздеваться». Правда, Аэрон вспомнил, как женщина Мэддокса дала ему от ворот поворот. «Интересно почему?» – не переставал удивляться он. Люсьен привалился спиной к бильярдному столу. Его испещренное шрамами лицо ничего не выражало. Скрестив руки на груди, он пристально, но совершенно равнодушно смотрел на Аэрона. – Ну? – спросил он. Аэрон глубоко вдохнул, затем медленно выдохнул. – Мне приказали убить группу туристов в Будапеште. Четырех человек, – ответил он, прикрыл глаза и снова немного помолчал, стараясь заглушить в себе малейший проблеск чувств. Он понимал, что, только оставаясь холодным, сможет пройти через это. – Все они женщины. – Что-что? – Парис почти подскочил на диване, тут же забыв про телевизор. Аэрон повторил приказ богов. Побледнев сильнее обычного, Парис покачал головой: – У нас теперь новые хозяева. Мне это не нравится, я охренительно сбит этим с толку, но, черт возьми, я лопаю это, я говорю: о’кей. Но я не понимаю, почему титаны приказывают тебе, вместилищу Ярости, убить в городе четырех женщин. Зачем им это?! – воскликнул он, вскинув вверх руки. – Это черт знает что! Он, может, и самый развратный мужчина, который когда-либо топтал землю, который, уложив подругу в постель, в тот же день забывал ее, но женщины всех рас, размеров и возрастов для него – хлеб насущный. Без них ему незачем было бы жить. И потому он не мог выносить, если существу женского пола делают больно. – Они не объяснили, зачем и почему, – отозвался Аэрон, понимая, что знание мотивов богов ничего не изменило бы. Сам Аэрон совершенно не хотел наносить вред этим женщинам. Он знал, каково это – убивать. Он убивал до этого десятки и сотни раз, но всегда делал это, повинуясь настойчивому желанию своего демона, а тот отбирал жертв с умом. Это были люди, которые били и издевались над своими детьми, получали удовольствие от того, что уничтожали себе подобных. Ярость безошибочно распознавал тех, кто заслуживает смерти, зная обо всех их постыдных деяниях. Когда внимание демона было привлечено к тем женщинам, он изучил их и выяснил, что ни одну не в чем упрекнуть. И все же Аэрону приказали убить их. Если он выполнит распоряжение, если пустит кровь невинным людям, то уже никогда не будет прежним. Он знал, чувствовал это. – Они ограничили тебя по времени? – спросил Люсьен все тем же бесцветным голосом. Он был Смертью, Ла Муэрте. Иногда его даже называли Люцифером, хотя эти люди, как правило, не переживали знакомство с ним, так что задачка Аэрона казалась ему на один зубок. – Нет, но… Люсьен повел темной бровью. – Но? – Они сказали, что если я не управлюсь быстро, то кровь и смерть застят мой разум и я буду убивать всех и сокрушать все на своем пути, совсем как Мэддокс, пока не выполню приказ. Это предупреждение было излишним. Ярость одерживал верх над ним много раз. Если демон приходил в движение, то его было невозможно обуздать: жажда разрушать нарастала до тех пор, пока Аэрон не ломался и не наносил удар. Но даже когда Ярость подчинял его сознание, ему не доводилось убивать невинного. – Как ты должен сделать это? Это они, по крайней мере, тебе сказали? – спросил Парис замогильным голосом. Желудок Аэрона сделал сальто и отчаянно заныл. – Я должен перерезать им горло, – ответил он. «Как бы мне хотелось отказаться подчиняться этим новым богам», – думал он. Но страх перед еще более жутким приказом заставлял его молчать. – Почему они это делают?! – гневно возопил Торин. Видимо, этой ночью каждому из них суждено было задать этот вопрос хотя бы по одному разу. Аэрон не знал, что ответить. Парис окинул его долгим тяжелым взглядом. – Ты сделаешь это? – спросил он. Аэрон посмотрел в сторону и опять промолчал, но он знал, нутром чувствовал, что те женщины обречены. Они попали в черный список демона и, пусть даже безвинно, скоро окажутся вычеркнуты. Одна за другой. – Чем мы можем помочь? – спросил Люсьен. Теперь в его взгляде появилась строгость. Аэрон с размаху погрузил кулак в диванный подлокотник. «Я и так балансирую на грани добра и зла, – сокрушался воин. – И если совершу такое темное деяние, то это будет конец. Я полностью растворюсь в демоне». – Я не знаю. Мы столкнулись с новыми богами, новыми последствиями, новыми обстоятельствами… Не знаю, что со мной будет… – произнес он, тогда как в его голове крутилось: «Скажи, просто скажи это!» – если я убью тех женщин. – Можно ли уговорить их передумать? – Не стоит даже пытаться, – отозвался он мрачно. – Они сказали, что мы последуем печальному примеру Мэддокса, если вздумаем бунтовать. Парис вскочил на ноги и принялся нарезать круги по просторной комнате. – Как же меня все это бесит! – проревел он. – Что ж, а всем остальным это очень даже нравится, – сухо заметил Торин. – Может быть, ты сделаешь этим женщинам одолжение, – сказал Рейес, следя взглядом за острием клинка, которым он процарапывал крест в середине ладони. Бордовые капли падали на его бедро. Именно из-за Рейеса и его привычек вся мебель была темно-красной. – Может быть, в следующий раз мне прикажут забрать твою жизнь, – мрачно ответил Аэрон. – Я должен подумать, – произнес Люсьен, а затем потер щеки и челюсть. – Должен быть какой-то выход. – Может, Аэрону просто стоит вырезать весь мир, – протянул Торин раздражающим, насмешливым тоном. – В этом случае все вероятные будущие цели исчезнут, и нам больше никогда не придется возвращаться к этому разговору.