Но беспокойство не проходило. Когда Лиз вернулась, неся в каждой руке по свежевымытому и переодетому близнецу, Тэд сидел, снова уткнувшись в статью. — Я его убил? Тадеус Бомонт, когда-то считавшийся самым многообещающим романистом Америки, чей первый роман «Стремительные танцоры» выдвигался на Национальную книжную премию в 1972 году, задумчиво повторяет вопрос. Кажется, он немного смущен. — Убил, — тихо повторяет он, словно само это слово никогда не приходило ему на ум… хотя его «темная половина», как сам Бомонт называет Джорджа Старка, только об убийствах и думал. Из стеклянной банки с широким горлом, стоящей рядом со старомодной пишущей машинкой «Ремингтон-32», он достает бероловский карандаш «Черный красавец» (по словам Бомонта, Старк не признавал никаких других письменных принадлежностей) и принимается его грызть. Судя по виду всех остальных «ЧК» в банке, грызть карандаши — давняя привычка. — Нет, — говорит он, возвращая карандаш на место. — Я его не убивал. — Он поднимает взгляд и улыбается. Бомонту тридцать девять, но когда он улыбается так искренне и открыто, его запросто можно принять за одного из его студентов. — Джордж умер естественной смертью. Бомонт говорит, что Джорджа Старка придумала его жена. Элизабет Стивенс Бомонт, спокойная очаровательная блондинка, не желает приписывать все заслуги только себе. — Я всего лишь предложила ему написать роман под другим именем и посмотреть, что из этого выйдет, — объясняет она. — Тэд тогда пребывал в затяжном творческом кризисе, и его надо было как-то подтолкнуть. И если по правде, — она смеется, — Джордж Старк был всегда. Я замечала, как он проглядывал в некоторых незаконченных романах, за которые Тэд время от времени брался. Он всегда был где-то рядом, оставалось лишь вытащить его из тени. По мнению многих собратьев по цеху, проблемы Бомонта не ограничивались только творческим кризисом. Как минимум двое известных писателей (просивших не называть их имена) говорят, что они беспокоились за состояние рассудка Бомонта в тот критический период между его первой и второй книгами. Один из них предполагает, что Бомонт, возможно, пытался покончить с собой после выхода в свет «Стремительных танцоров», книги, снискавшей хвалебные отзывы критиков, но так и не ставшей бестселлером. На вопрос, не собирался ли он свести счеты с жизнью, Бомонт лишь качает головой: — Мысль совершенно дурацкая. Проблема была не в признании публики. Это был творческий кризис. А у мертвых писателей это уже не лечится. А тем временем Лиз Бомонт продолжала «лоббировать» — как это назвал сам Бомонт — мысль насчет псевдонима. — Она сказала, что хотя бы раз в жизни можно дать себе волю и оторваться. Написать то, что хочется. Любой бред. И не думать о том, что, пока я пишу, у меня над душой стоит всемогущий «Книжный обзор „Нью-Йорк таймс“». Она сказала, что можно было бы написать вестерн, или мистику, или научную фантастику. Или криминальный роман. Тэд Бомонт улыбается. — Думаю, она неспроста о нем упомянула. Она знала, что я давно носился с мыслью написать криминальный роман, но не знал, как к нему подступиться. Мысль о псевдониме была очень заманчивой. Она была как удобный предлог. Как путь к свободе… этакий потайной спасательный люк, если вы понимаете, что я имею в виду. Но тут было еще кое-что. Что-то такое, что очень трудно объяснить. Бомонт тянется к банке с остро заточенными карандашами, но потом убирает руку. Смотрит в огромное, во всю стену, окно, за которым зеленеют деревья. — Писать под псевдонимом — это как будто стать невидимкой, — говорит он нерешительно. — Чем больше я об этом думал, тем сильнее мне казалось, что это будет… как бы лучше сказать… словно я выдумаю себя заново. Его рука снова тянется к банке, и на этот раз ей удается схватить один из карандашей, пока мысли Бомонта заняты чем-то другим. Тэд перевернул страницу, но оторвался от чтения и взглянул на близнецов, сидевших на двойном детском стульчике. Разнополые близнецы всегда дизиготны. Однако Уэнди и Уильям действительно были почти идентичны — насколько могут быть идентичными два разных человека. Уильям улыбнулся Тэду из-за своей бутылочки. Уэнди тоже улыбнулась из-за своей, щеголяя одной принадлежностью, которой пока еще не было у ее брата, — единственным передним зубиком, который прорезался совершенно без боли, просто вынырнул из десны так же тихо, как перископ подводной лодки поднимается над поверхностью моря. Уэнди оторвала одну пухлую ручку от пластиковой бутылочки. Разжала ее, показав чистенькую розовую ладошку. Сжала. Разжала. Уэнди машет ручкой. Не глядя на сестренку, Уильям оторвал ручку от своей бутылочки. Разжал ее, сжал и снова разжал. Уильям машет ручкой. Тэд торжественно поднял руку, разжал ее, сжал и разжал. Близнецы заулыбались за своими бутылочками. Тэд взглянул на журнал. Эх, «Пипл», подумал он, где бы мы были, что бы мы делали без тебя? Это, ребятки, звездное время Америки. Автор статьи вытащил наружу все грязное белье, которое только можно было вытащить, — и прежде всего, разумеется, тот кошмарный четырехлетний период после того, как «Стремительные танцоры» так и не получили Национальную книжную премию. Но этого и следовало ожидать, и Тэд вдруг поймал себя на мысли, что его совершенно не беспокоит эта выставка грязного белья. Во-первых, белье было не таким уж и грязным, а во-вторых, он всегда чувствовал, что с правдой жить легче, чем с ложью. По крайней мере в долгосрочной перспективе. Что, разумеется, вызывало вопрос: а есть ли что-нибудь общее у долгосрочной перспективы и журнала «Пипл»? Впрочем, ладно. Теперь уже поздно. Парня, который написал статью, звали Майк — имя Тэд помнил, а фамилия напрочь вылетела из головы. Если ты не какой-нибудь граф, сплетничающий о королевской семье, и не кинозвезда, сплетничающая о других кинозвездах, когда пишешь для «Пипл», твое имя ставят в конце материала. Тэду пришлось перелистать четыре страницы (две из которых занимала полностраничная реклама), чтобы добраться до имени автора. Майк Дональдсон. Они с Майком засиделись допоздна, просто болтая о том о сем, и когда Тэд спросил, неужели кого-то и вправду волнует, что он написал несколько книг под другим именем, Майк ответил ему так, что Тэд долго смеялся. — По данным опросов, у большинства читателей «Пипл» крайне узкие носы. Ковыряться в таких носах неудобно, так что им волей-неволей приходится ковыряться в чужих. Они захотят узнать все о твоем друге Джордже. — Он мне не друг, — возразил Тэд, все еще смеясь. Сейчас он спросил Лиз, стоявшую у плиты: — Ты там справляешься, солнце? Тебе помочь? — Нет, я сама. Просто варю близнецам кашу. А ты все никак от себя не оторвешься? — Все никак, да, — нисколечко не смущаясь, согласился Тэд и вернулся к статье. — Труднее всего было выдумать имя, — продолжает Бомонт, легонько покусывая карандаш. — Но это было действительно важно. Я знал, что это поможет… Поможет мне справиться с творческим кризисом… если у меня будет новая личность. Настоящая личность, совершенно отдельная от меня самого. И как был выбран Джордж Старк? — Знаете, есть такой писатель — Дональд Уэстлейк, — объясняет Бомонт. — Под своим настоящим именем Уэстлейк пишет криминальные романы, очень смешные, в жанре социальной комедии. О жизни и нравах американцев. Но с начала шестидесятых и где-то до середины семидесятых он написал серию романов под псевдонимом Ричард Старк, и эти книги были совсем другими. В них говорится о человеке по имени Паркер. Он профессиональный грабитель. У него нет прошлого, нет будущего и, в лучших книгах, нет никаких интересов, кроме собственно грабежа. Как бы там ни было, по причинам, о которых вам лучше спросить самого Уэстлейка, он перестал писать книги о Паркере. Но я никогда не забуду, что сказал Уэстлейк, когда псевдоним был раскрыт. Он сказал, что писал свои книги в ясные, солнечные деньки, а Старк забирал себе все дождливые дни. Мне это понравилось, потому что в период с 1973-го до начала 1975-го у меня все дни были дождливыми. Так вот, в самых лучших из этих книг Паркер — скорее робот-убийца, а не живой человек. Постоянная тема этих романов — ограбленные грабители. И Паркер разбирается с плохими парнями — с другими плохими парнями, я имею в виду — точно как робот, запрограммированный на одну-единственную задачу. «Отдавай мои деньги», — говорит он, и, собственно, только это он и говорит. Ну почти. «Отдавай мои деньги, отдавай мои деньги». Вам это никого не напоминает? Наш корреспондент кивает. Бомонт описывает Алексиса Машину, главного героя первого и последнего романов Джорджа Старка. — Если бы «Путь Машины» завершился так же, как начинался, я бы, конечно, не стал его публиковать, — продолжает Бомонт. — Это был бы плагиат. Но где-то после первой четверти роман обрел собственный ритм, и все встало на свои места. Корреспондент уточняет, имеет ли Бомонт в виду, что во время работы над книгой в какой-то момент Джордж Старк проснулся и заговорил от себя. — Да, — говорит Бомонт. — Примерно так все и было. Тэд оторвался от статьи и снова чуть не рассмеялся. Близнецы увидели, как он улыбается, и тоже заулыбались над ложечками горохового пюре, которым их кормила Лиз. На самом деле, тогда Тэд сказал совершенно другое. А именно: «Господи, ну зачем так театрально? Вас послушать, так это прямо „Франкенштейн“. Та его часть, где молния ударяет в шпиль замковой башни и оживляет чудовище!» — Я не смогу их накормить, если ты не прекратишь это, — сказала Лиз. На самом кончике ее носа зеленела крошечная точка горохового пюре, и Тэду вдруг захотелось слизнуть ее поцелуем. — Не прекращу что? — Ты улыбаешься — они улыбаются. Как прикажешь кормить улыбающихся младенцев? — Прости, — смиренно произнес он и подмигнул близнецам. Они снова заулыбались в ответ — одинаковыми улыбками, зелеными от пюре. Он опустил взгляд и продолжил читать. — Я начал «Путь Машины» в 1975-м, в тот же вечер, когда придумал псевдоним. Но было еще кое-что. Я сел за стол, заправил лист в пишущую машинку… и тут же вытащил. Все свои книги я печатал на машинке, но Джордж Старк явно не одобрял пишущие машинки. Бомонт вновь усмехается. — Может быть, потому, что в местах не столь отдаленных, где он периодически обретался, не было курсов машинописи. Бомонт имеет в виду биографию Джорджа Старка, придуманную для обложек. В биографии говорится, что Старку тридцать девять лет, что он трижды сидел в трех разных тюрьмах по обвинениям в поджоге, в нападении с применением смертоносного оружия и в нападении с целью убийства. Но биография для обложек — это лишь часть истории. Бомонт показывает нашему корреспонденту автобиографический лист для «Дарвин пресс», в котором история его alter-ego расписана так подробно и живо, как это мог сделать лишь настоящий писатель. От рождения Джорджа Старка в Манчестере, штат Нью-Хэмпшир, до последнего места жительства в Оксфорде, штат Миссисипи, — там есть все, кроме его погребения на городском кладбище Касл-Рока, штат Мэн. — Я нашел в столе старый блокнот и вот это. — Он указывает на банку с карандашами и с удивлением замечает, что держит в руке карандаш, вынутый из этой самой банки. — Я начал писать и очнулся только тогда, когда Лиз заглянула ко мне и спросила, не собираюсь ли я идти спать, потому что уже полночь. У Лиз Бомонт есть свои собственные воспоминания о том вечере. Она говорит: — Я проснулась без четверти двенадцать, увидела, что его нет в постели, и подумала: «Ну, наверное, работает». Но я не услышала стука пишущей машинки и слегка испугалась. Судя по ее выражению, она тогда испугалась совсем не слегка. — Когда я спустилась вниз и увидела, как он строчит в этом блокноте, я чуть не рухнула от изумления. — Она смеется. — Он чуть ли не носом водил по бумаге. Корреспондент спрашивает, испытала ли она облегчение. Тихим и сдержанным голосом Лиз отвечает: — Огромное облегчение. — Я перелистал блокнот и увидел, что исписал шестнадцать страниц без единого исправления, — говорит Бомонт. — И извел три четверти нового карандаша на стружку в точилке. — Он смотрит на банку с карандашами с выражением, которое можно принять то ли за тихую грусть, то ли за скрытый юмор. — Наверное, теперь, когда Джордж уже мертв, мне надо выкинуть эти карандаши. Сам я ими не пользуюсь. Я пытался. Ничего не выходит. Не могу работать без машинки. Руки устают и не слушаются. — А Джорджа слушались. Он поднимает голову и таинственно подмигивает. — Солнце? — Он посмотрел на жену, которая сосредоточенно запихивала в Уильяма остатки горохового пюре. Похоже, большая часть обеда осталась на слюнявчике малыша. — Что? — Обернись на секундочку.