47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 * * * Оноре де Бальзак Темное дело © Shutterstock. com / CreativeHQ, Sibrikov Valery, Stocksnapper, LiliGraphie, обложка, 2018 © Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2018 © Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2018 «Вся мерзость их деяний…» Оноре де Бальзак (1799–1850) – крупнейший французский писатель, один из основоположников реализма в европейской литературе. Родился в Туре, в семье крестьянина из Лангедока. В 1807–1813 годах учился в Вандомском коллеже, затем – в Парижской школе права, одновременно работая у нотариуса писцом. Однако вскоре он отказался от юридической карьеры и полностью посвятил себя литературе. После 1823 года Бальзак, следуя литературной моде, опубликовал несколько романов под различными псевдонимами в духе «пламенного романтизма», которые позже сам называл «сущим литературным свинством». Лишь в 1831 году у писателя возник замысел «Человеческой комедии» – огромной серии романов и повестей, рисующих монументальную картину современной жизни. Бальзак видел свою «Человеческую комедию» как художественную историю Франции – такой, какой она стала после Великой революции. Этому труду он посвятил всю последующую жизнь, стяжав репутацию одного из величайших прозаиков ХІХ века. Его книги оказали заметное влияние на творчество таких крупных писателей, как Чарльз Диккенс, Федор Достоевский, Эмиль Золя и Уильям Фолкнер. К 1841 году, когда было написано «Темное дело», уже увидели свет такие шедевры Бальзака, как «Силуэт женщины» (1830), «Гобсек» (1830), «Шагреневая кожа» (1831), «Евгения Гранде» (1833), «Отец Горио» (1835), «Блеск и нищета куртизанок» (1838). Все они впоследствии вошли в цикл «Этюды о нравах». Но в начале сороковых годов столетия писатель обратился к политической жизни страны – и обнаружил в ней те же пороки, присущие человечеству во все времена: неверность, интриги, коварство, слепую жестокость, откровенное предательство, ложь и корыстное манипулирование людьми. Именно тогда из-под его пера вышел блестящий политический детектив – тот роман, который вы держите в руках. Избранный жанр не мог не повлиять на стиль писателя – в «Темном деле» его проза становится суше, четче, прозрачнее и энергичнее, а местами поразительно напоминает отдельные пассажи из романов Жоржа Сименона, написанных на сотню лет позже. С одной лишь разницей – в те времена, когда создавалось «Темное дело», сыщик просто не мог быть положительной фигурой. «Ищеек» не романтизировали, чаще всего им приписывались злонамеренность, подлость и духовная низость. И не без оснований – о ведомстве Жозефа Фуше, министра полиции времен возвышения Наполеона Бонапарта, ходило немало мрачных и кровавых легенд. Вот почему «Темное дело» написано, по словам Бальзака, с целью «изобразить политическую полицию в ее столкновении с частной жизнью, показать всю мерзость их деяний». Как и во всяком хорошем детективе, в романе есть пружина, приводящая в движение сложно организованный сюжет. События «Темного дела» развиваются в 1803–1806 годах, но в их основе лежит реальное историческое событие – похищение сенатора Клемана де Ри. Однако это похищение – всего лишь один из ходов в борьбе между бонапартистами, в те годы повсюду видевшими роялистские заговоры, и старой аристократией, хранившей верность династии Бурбонов. Сам факт существования этой внутренней оппозиции новому режиму приводил в ярость тайную полицию даже тогда, когда роялисты не строили никаких козней и не вмешивались в политику. Методы тайной полиции во все времена одинаковы: не беда, что подходящего заговора нет – его не так уж сложно организовать. Или, по крайней мере, обвинить группу молодых обитателей замка Сен-Синь в уголовно наказуемом деянии, направленном против правительства. Вот тут-то и пригодится похищение сенатора… Под предлогом «наведения законного порядка и спокойствия в стране» тайная полиция в союзе с наполеоновской знатью творит свои темные дела. И единственная цель «похищенного» сенатора – при поддержке всемогущего министра завладеть замком опальных аристократов. Налицо типичная полицейская провокация, каких во все времена было множество и какими по сей день не гнушаются спецслужбы. Жозеф Фуше, один из злых гениев эпохи Наполеона І, был величайшим мастером подобных операций – недаром, уже уходя в 1810 году в отставку, он сжег и спрятал практически все важнейшие документы своего министерства, поэтому подлинные масштабы его деяний историкам трудно оценить. На страницах «Темного дела» часто мелькают известные исторические персонажи – Наполеон І, Талейран, тот же Фуше, но в конечном счете не они интересуют Бальзака. На острие его беспощадного и остроумного психологического анализа – тот, кто является прямым исполнителем чужой политической воли: абсолютно беспринципный «политик на подхвате», готовый ради обогащения и титулов на любые преступления и подлости. Перед нами – тот самый тип публичных деятелей, который слишком хорошо знаком сегодняшнему читателю. Роман великого француза, написанный более 170 лет назад, с удивительной точностью перекликается с нашей современностью. Темное дело Господину Маргону в знак признательности за гостеприимство в замке Саше. Де Бальзак Глава 1 Иуда Осень 1803 года выдалась одной из красивейших в начале XIX столетия, в тот период, который мы теперь именуем эпохой Империи. Октябрьские дожди напоили луга живительной влагой, кроны деревьев до середины ноября оставались зелеными. Французы мало-помалу уверовали в особое взаимопонимание между Небесами и Бонапартом, к этому времени уже пожизненным консулом, что в немалой степени способствовало укреплению его авторитета; и удивительное дело – в тот знаменательный день, в 1812 году, когда солнце обмануло ожидания императора, успех также изменил ему[1]… Пятнадцатого ноября того же года, около четырех пополудни, ярко освещенные вершины столетних вязов, выстроившихся в четыре ряда вдоль дороги, ведущей к господскому дому, казались припорошенными красной солнечной пылью; поблескивали в лучах дневного светила и песок, и густой травянистый ковер огромного рон-пуэна[2] – такие еще можно найти за городом, где земля некогда была так дешева, что ее не скупясь использовали в декоративных целях. Воздух был так чист, а погода так хороша, что некое семейство расположилось возле своего дома, словно летом. Мужчина в зеленой тиковой охотничьей куртке, с зелеными же пуговицами, в коротких штанах и гетрах из той же ткани, доходивших до колен, и в туфлях с тонкими подошвами чистил карабин с аккуратностью и старанием, подобно опытным охотникам в минуты досуга. При нем не было ни ягдташа, ни дичи, ни чего-либо еще, что наводило бы на мысль о том, что он собирается на охоту или уже успел вернуться, и две сидящие неподалеку женщины взирали на него с нескрываемой тревогой. Если бы кто-то, затаившись в кустах, наблюдал в этот момент за происходящим, он, вне всяких сомнений, содрогнулся бы так же, как содрогались пожилая теща и жена этого мужчины. Здесь, в департаменте Об, простой охотник не соблюдает стольких предосторожностей, отправляясь в лес за добычей, и не берет с собой тяжелый нарезной карабин. – Ты хочешь подстрелить косулю, Мишю́? – спросила у него молодая красавица супруга, пытаясь изобразить на лице улыбку. Прежде чем ответить, Мишю внимательно посмотрел на своего пса. Тот еще недавно грелся на солнце, положив морду на вытянутые лапы, – это живописная поза, какую часто принимают охотничьи собаки, – но теперь встал и настороженно принюхивался, поводя носом то в сторону аллеи длиною четверть лье, начинавшейся прямо возле дома, то в сторону проселочной дороги, которая подходила к рон-пуэну слева. – Нет, – отвечал Мишю, – я охочусь на хищника, которого ни за что не упущу, – на рысь! Пес, великолепный белый с коричневыми пятнами спаниель, зарычал. – Вон оно что, – проговорил Мишю себе под нос, – шпионы! Окрестности просто кишат ими! Мадам Мишю горестно воздела очи к небу. При взгляде на эту красивую голубоглазую блондинку с фигурой античной статуи, задумчивую и настороженную, можно было подумать, что ее снедает черная тоска. Внешность ее супруга отчасти объясняла тревогу, испытываемую обеими женщинами. Законы физиогномики точны, причем применительно не только к людским характерам, но и к судьбам. Иные физиономии можно назвать пророческими. Если б только можно было (и эта живая статистика оказалась бы весьма полезной для общества!) получить точные портреты тех, кто закончил свои дни на эшафоте, наука Лафатера[3] и Галля[4] неоспоримо доказала бы, что головы всех этих людей, даже невиновных, имеют странные особенности. Да, рок клеймит особой печатью черты человека, которому суждено погибнуть насильственной смертью! Такая отметина, очевидная для искушенного взгляда, имелась и на выразительном лице мужчины с карабином. Мишю был небольшого роста, коренастый, с движениями порывистыми и по-обезьяньи ловкими и при этом обладал весьма спокойным нравом. Черты его белого, с красными прожилками лица казались смещенными к центру, как у калмыка, и рыжие вьющиеся волосы придавали ему зловещее выражение. Желтоватые, как у тигра, глаза Мишю были глубоко посажены, и взгляд всякого, кто решался на него посмотреть, мог утонуть в них, как в бездне, так и не обнаружив ни волнения, ни тепла. Неподвижные, сияющие и суровые, они повергали в ужас. Постоянное противоречие между застывшим взором и проворным телом лишь усиливало леденящее кровь впечатление, которое Мишю производил при первой встрече. Он был из тех, кто быстро переходит от мысли к действию, и мысль эта всегда была предельно ясна и конкретна; так в природе все живое беспрекословно подчиняется инстинкту. С 1793 года Мишю носил окладистую бороду, и даже не будь он во времена послереволюционного террора председателем клуба якобинцев, одной этой рыжей бороды было бы достаточно, чтобы наводить на всех ужас. Его сократовскую физиономию с курносым носом венчал высокий лоб, настолько выпуклый, что он, казалось, нависал над лицом. Уши неплотно прилегали к голове и отличались своеобразной подвижностью, подобно ушам дикого зверя, который всегда настороже, а рот был постоянно чуть приоткрыт – привычка, свойственная многим сельским жителям, – так что видны были зубы, пусть и неровные, зато крепкие и белые, как миндальные орехи. Белое лицо, на котором кое-где проступали красные пятна, обрамляли густые блестящие бакенбарды. Волосы, остриженные коротко спереди и чуть длиннее – по бокам и на затылке, их ярко-рыжий цвет лишь подчеркивал все необычное и фатальное, что было в этой физиономии. Шея, короткая и толстая, словно просилась под топор правосудия. Охотничий пес то и дело поглядывал на хозяев. В тот момент лучи солнца падали на эту троицу – мужа, жену и тещу – сбоку, превосходнейшим образом освещая их лица. Декорации, на фоне которых разворачивалась эта сцена, были великолепны. Рон-пуэн располагался на окраине парка в Гондревилле – без преувеличения красивейшем имении департамента Об и одном из богатейших во Франции. Роскошные вязовые аллеи, шато[5], построенное по эскизам Мансара[6], обнесенный оградой парк площадью полторы сотни арпанов[7], девять больших ферм, лес, луга, несколько мельниц… До Революции все это поистине королевское великолепие принадлежало семейству де Симёз. Фамилия эта происходила от названия фьефа[8] в Лотарингии и поначалу произносилась чуть иначе, но об этом все уже давно забыли.