Бух! Бух! Бух! — ударялись подошвы о нижнюю крышу, куда так рвалась спрыгнуть беглянка. Снова топот, теперь удаляющийся. Беглецы не расслаблялись, даже когда шум смолк, хотя с улицы доносились неразборчивые голоса. А еще через длинную паузу он сказал ей шепотом, почти касаясь губами уха: — Поняла, почему я сюда уполз? (Она не шевелилась, не делала попыток высвободиться, он подумал, что спутница ни черта не поняла.) Куда мы ни за что не полезли бы? Правильно, на улицу. Потому что там менты. И они так подумали, поэтому кинулись за нами в разные стороны, а на противоположную часть крыши не заглянули. Это стандартная логика, классика мышления, присущая большинству, мне постоянно приходилось ее просчитывать, чтобы найти правильный путь. Наконец она убрала его руку со своего рта, пролепетав: — Долго нам так лежать? — Пока не вернутся и не уедут. — Они через крышу пойдут назад? — ужаснулась она. — Вряд ли. Здесь они уже побывали. — А нам никак нельзя спуститься? — Мы с тобой тут чужие, местность не знаем, можем сразу попасть в лапы ментов, лучше подождать, когда уберутся. — Ладно, подождем… Я начинаю замерзать, хотя взмокла. — Так осень же, здесь и летом ночами прохладно, побережье все-таки. Хм, а мне до сих пор жарко… Он бесшумно перевернулся на спину, откинул полу пальто и потянул к себе даму, дескать, ложись на «подстилку». Так же бесшумно она перебралась к нему и плотно прижалась, уложив голову на плечо. Его глаза смотрели вверх, а там сплошная чернота, подсвеченная снизу электричеством, оттого, наверное, и не видно звезд. Между прочим, здесь они невероятно крупные и низкие, казалось, с крыши достанешь рукой, он хорошо это помнил. Но тогда были одни ощущения, и, живя в режиме неизменной стабильности, а также с уверенностью, что через год и через десять эта стабильность лишь упрочится, он позволял себе роскошь полюбоваться ночным небом, снегами на склонах гор, пальмами. Да, это роскошь, которую в повседневности не замечаешь, а оцениваешь, когда теряешь возможность роскошествовать по мелочам. Поэтому в данную минуту небо давило, будто стопудовый пресс, а под прессом не очень-то думается о красотах, больше о том, как избежать сейчас ошибок. Все-таки выдержка у нее завидная, она не вздрагивала пугливо от резких звуков, раздававшихся снизу, что было бы естественно в экстремальных обстоятельствах, когда каждая клеточка вибрирует от напряжения. А ожидание и в спокойной обстановке штука трудновыносимая, каким-то образом время растягивается до нереальных длиннот, не знаешь, чем занять себя, чтобы убить секунды. Нечего и говорить, как время тянулось на крыше, вероятно, страдая от этой тягомотины, девушка тихо спросила: — Когда уйдем отсюда, что будем делать? Я, честно скажу, теряюсь… — Сначала в гостиницу рванем, заберем вещи, потом… — ответил он и замолчал, после небольшой паузы продолжил: — Знаешь, о чем я думаю? Ее убили перед нашим приходом, она не успела остыть. И лицо еще не изменилось. Мой дед умер при мне, и сначала он ничем не отличался от живых, а в течение часа его черты стали другими… — Не понимаю, к чему ты ведешь? — К милиции. Приехали, вылетели из машины и понеслись в подъезд. Они знали, куда им бежать, знали про труп в квартире. — То есть им сообщили, что Катерина Андреевна убита. — Именно. И они были вооружены, для простой следственной группы это круто. А поскольку тетку убили незадолго до нашего прихода, то, я думаю… сообщил убийца, когда мы входили в квартиру. — Чтобы взяли нас вместо него? Может быть… Десять-двадцать минут для экспертов не играют роли, но это то время, которое работает против нас. В случайности я уже не верю, надо будет подумать, в чем причина этих случайных закономерностей. — И нож убийца бросил рядом с трупом, это улика против нас. — Уфф… У меня сил нет лежать. Давай попробуем уйти? Мы тихонько… как мышки… — Ну ладно, давай. Поднимайся первая и в сторонку двигайся. С предосторожностями она стала на четвереньки и вдруг… С пятки слетел задник туфли, когда же девушка попыталась подтянуть ногу, чтобы надеть, стопа скользнула по черепице и… какой ужас!.. туфелька слетела!!! Да ладно бы просто слетела с ноги! Нет, она заскользила по крыше на ребрах черепицы, перекатываясь, будто чья-то подлая рука подталкивала ее, посмеиваясь над беглецами, успешно оторвавшимися от погони. Беглецы уставились на туфельку, затаив дыхание и выкатив глаза… Сейчас упадет вниз, а там милиция! — Что это? — произнес явно мент, услышавший шум. — Где? — спросил второй голос. — На крыше. — Не люди, уж точно, — хмыкнул первый. — Коты, от людей шума больше было бы, да и проверили крышу. Или черепица рассыпается, старье ведь. А туфелька не останавливалась! Все, теперь падает!!! — Нам конец, — прошептала девушка, едва не умирая. Но туфелька зацепилась каблуком за желоб, повиснув носом вниз. Без сомнения, минутная пауза отняла у беглецов годы жизни. Оба ждали, когда упадет, ждали и не шевелились, а туфелька не падала. В конце концов молодой человек выскользнул из пальто, затем, время от времени поглядывая на туфельку, лег на живот и осторожно, по-пластунски, пополз к краю крыши… От мелодрамы к драме один шаг, но какой Никита намеренно не звонил Алике, дал ей время подумать и сделать правильные выводы. Вообще-то он не очень волновался, ведь она поехала к дяде Андрону, которому принадлежала идея провезти жениха с невестой по городу в нарядной коляске, запряженной парочкой лошадей, значит, выводы Алика уже сделала. При всем при том нельзя сказать, что вчерашний визит Яны оставил его полностью равнодушным, как ни отмахивайся от девчонки с младенцем, а ощущение нестабильности появилось, щекотала нервы тревога. Поэтому к концу рабочего дня он надумал провести разведку и позвонил матери, не дождавшись звонка от нее, что было странно, если родители действительно приютили девицу с младенцем. — Ма, у меня к тебе просьба, а то мы с Аликой зашиваемся. Подыщи маленькую девочку лет пяти из соседских, чтобы цветочки кидала перед нами. И выбери в магазине для нее платье белое, там… розовое… я оплачу. Удачный предлог нашел, ненавязчивый, в то же время не сделал ни малейшего намека на аферистку Яну. — Никита… — Вот и начала мама, судя по тремоло в голосе. — Никита… у нас тут… ну, ты знаешь — Яна с малышом… — Мама, гони ее. Это не мой ребенок, вчера я первый раз увидел ее и узнал, как зовут. — Но, Никита, у нее свидетельство о рождении мальчика, отчество твое… — Ты слышала, что я сказал? Она аферистка. Отчество еще не доказательство отцовства, в свидетельство какое захочешь, такое и внесут. Эта штучка опасна, завтра она заберет все ценности в доме и смоется, так как со мной номер не прошел. — Извини, Никитушка… — Мама, кажется, пустила слезу. Она человек эмоциональный, жалостливый, но ее жалость касается тех, на кого укажет папа. — У Яны достаточно доказательств, чтобы ей верить, а ты знаешь папу… — Стоп, стоп, — повысил он голос. — Ей папа верит, а мне, родному сыну, нет? Все ее доказательства — липа! Да и ничего существенного она не могла предоставить вам. И что наш папа хочет? — Ты ее бросил, а наш папа сказал… — Что, что он сказал? — раздраженно рявкнул Никита. — Это наш внук, Никитушка, мы его не оставим. — Не ваш! Чей угодно, но не ваш! Абсурд какой-то! Никита отключился от связи, потому что понял, так ничего не добьется. Мама — тень отца, она думает как он, делает, как он скажет, самостоятельно отваживается только продукты покупать, да и то едет на рынок и в магазины вместе с папой. Установленный порядок обоих устраивал. Никита решил заехать домой и посмотреть, как настроение Алики, затем двинуть к родителям и выставить самозванку вон. Он купил цветы, правда, мелькнула мысль, что букетом замазывает вчерашний инцидент, кстати, что его самого безмерно изумляло — дурацкое чувство вины перед Аликой. Откуда оно взялось? Виноватым себя не считал, а вина засела — не парадокс ли! Алика ждала его, а у кресла, в котором она сидела, стояли два туго набитых чемодана. Никита остановил на них взгляд, разумеется, догадался, что они означают, внутри больно и пронзительно кольнуло, тем не менее он поинтересовался, небрежно кинув букет крохотных роз на стол: — Как это понимать? Ей неловко было говорить, ему трудно слушать, не прерывая, однако оба справились с собой. — Я прочла твои письма, которые ты писал Яне… Не все. Но и этого хватило. Вот они… — подняла она листочки с колен и положила обратно, потому что Никита их не взял. — Знаю, ты будешь отрицать, что писал их… (Нет, не отрицал, а молчал, простреливая ее насквозь глазами.) И я бы, может быть, поверила твоим словам, но… Яна показала мне две эсэмэски, они отправлены с твоего телефона четыре месяца назад. В сущности, и это не главное, можно предположить, что кто-то устроил неудачный розыгрыш… А что ты скажешь на это? Алика протянула стопку фотографий, и Никита взял их, не мог не взять, ведь фото — это крайне занимательный документ. Глянув на первые два снимка, он достал сигарету, сунул ее в рот и, зажав зубами, прикурил от зажигалки, но ничто не выдало его истинного состояния. Если вчера он бесновался, орал, не находил себе места, то сегодня Никита достоин был занять лидирующее место в соревнованиях по невозмутимости. Он ходил, внимательно рассматривая каждое фото, ходил размеренно и медленно, мимикой владел отлично — будто ему дали посмотреть средненькие снимки начинающего любителя стоп-кадра. Курил. И курил подчеркнуто спокойно. Казалось, забыл, что рядом находится фактически жена, которая ждет объяснений. Выдержки и хладнокровия не хватило Алике: — Надеюсь, ты хорошо помнишь номер, в котором мы жили? Зря она взяла тон следователя или даже прокурора, Никита окончательно замкнулся. Мельком взглянув на нее как на малознакомую женщину, которая нисколько его не интересует, чему-то усмехнулся, снова опустил глаза на фото и коротко ответил: — Помню. — И мой халат узнаешь? — И твой халат. — Значит, эти фотографии… — Сделали в то же время, когда мы с тобой там жили. — Ты каждый месяц высылал ей деньги, у нее стопка извещений… Никаких вчерашних сотрясений воздуха руками, воплей, возмущений, а главное — оправданий! Алика поняла: он попался с поличным, не знает, как теперь ему быть. Она дала Никите еще один шанс, но плохо представляла, каким образом он может переубедить ее: — Больше ничего не хочешь мне сказать? — Больше нечего сказать тебе. — Значит, это правда, у тебя с ней было… — Алика сглотнула слезы, а губы все равно дрожали, как и подбородок. — Было одновременно со мной… — У меня с ней ничего не было, но ты этого не услышишь, судя по чемоданам, в которые уложила все свои вещи. — Хочешь, чтобы я верила словам? — Не словам, а мне.