— Не ехидничай. Никита в пятницу получит анализы ДНК, уверяю тебя, ребенок не его — или я плохо знаю его. — Значит, в пятницу и помирятся. — Тогда точно не помирятся. Никита собрался ехать в командировку, он сказал, что ему не нужна женщина, которая верит интриганкам. — Скажите, какой! — проворчала Ляля. — Ладно, съезжу к Алике, но только оказать ей моральную поддержку, а уговаривать просить прощения у Никиты принципиально не буду. Герман положил трубку и с досадой произнес: — Алика оскорбилась, хм! Будто Никита ей муж! Ничего, она еще пожалеет, да будет поздно. М-да, положение… Ну что ж, каждый сам кузнец своих неудач. В четверг до Алики окончательно дошло: Никиту она потеряла, он ни разу не попытался связаться с ней. Стало страшно, особенно когда узнала, что он обзвонил общих знакомых, предупреждая об отмене свадьбы. Причин не объяснял, что послужило поводом к разного рода толкам, у нее и выясняли причины. А что она могла ответить? Только — да, отбой. И бросала трубку. Ревела, когда никто не видел. Папа принял ее сторону, мама покрутила пальцем у виска, она обожала Никиту, а в основном отмалчивалась. Пятница оказалась днем чуть ли не траура, Алика провела его в затворничестве, не отвечая на телефонные звонки. Под вечер приехала Ляля, по ее трагической физиономии она угадала: прибыла подруга с плохими новостями, настолько плохими, что не рискнула сказать их в трубку, только напрямую: — Результат положительный. — Какой результат? — замерла Алика. — Тест показал, что ребенок Никиты. — Полагая, что подруга не совсем поняла, дополнила с нажимом на слова: — ОН ОТЕЦ! И фотографии подлинные, то есть не фотомонтаж. Не понимаю, на что Никита рассчитывал, когда затевал экспертизы? В какой-то степени Алике стало легче, только вот степень эта была мизерной, принесла больше огорчений, чем торжества. — На русский авось надеялся, — сказала после паузы она. — Ну и что? — появилась в комнате мама Алики. — Ой, не смотрите на меня глазами жертв НКВД. Да, я подслушивала вас. Маму отличали цинизм и редкий пофигизм. Женщина она хоть куда в свои «тридцать пять», если не считать маленький хвостик из пятнадцати лет, занималась исключительно собой, не вмешиваясь ни во что. На этот раз не поленилась вмешаться и нашла для дочери самые жестокие слова: — Из-за чего сыр-бор, девочки? Ну сделал он мальчика какой-то там Яне, это она идиотка, что родила, будучи не замужем, значит, и проблемы ее, как жить. Никита отрицал причастность к рождению сына? Почему бы тебе не поверить ему, даже если ты так не думаешь? Но это ход умной женщины. Полагаю, твой отец, Алика, демографию страны восполнил с лихвой и на стороне может полк собрать из отпрысков. Пусть живут себе, я ничего знать не желаю. Это меня он одевал, меня возил в путешествия, меня боготворил. А ты чего добилась, показав гонор? Потерять такого мужчину! Красивый, умный, состоятельный, карьеру сделал своей головой, тебя на руках носил. — Мама! — на грани истерики закричала дочь. — Прекрати! Это тебе все по барабану, но не мне. Я хочу быть единственной, а не ложиться в постель с человеком, которой накануне побывал у другой. Все, закрыли тему, меня она больше не волнует. Теперь хоть можно оправдаться: не зря ушла. 4 Как замести следы? — Веником-с Шокированные жильцы первого этажа толпились в тесном коридоре подъезда, слушая пожилую женщину, которой задавал вопросы майор милиции Тороков без протокола: — А когда примерно зашли к вам? Существуют люди, перед которыми благоговеют от одного только вида, Тороков покорял солидностью, и это несмотря на довольно сухую комплекцию. Но неторопливые жесты, сдержанная мимика с глубокой вертикальной складкой между бровями, врезавшейся в лоб, проницательные орлиные глаза, голос с хрипотцой — в общем, весь его вид заочно вызывал трепет. — Минут за десять до вашего приезда, — тарахтела свидетельница. — Да-да, двадцать пять минут девятого они к нам позвонили, я открыла. В это время на кухне печка звякнула, я выставила ее на двадцать пять минут. А где-то через десять минут услышала шум, выглянула в окно — наши окна выходят и на улицу, — а там вы из машины выскакиваете. — Значит, они искали… — Четвертую квартиру. К Кате приехали. — Приехали? Откуда? — Не знаю. Просто видно, что приезжие, то есть нездешние, мы их сразу отличаем. — Как эти ребята выглядели? Возраст какой у них? — Молодые. Он высокий, интеллигентный… волосы шапкой… густые, цвет… ну, такой: между светлым и темным. Глаза у него зеленые! А девочка брюнетка, волосы аккуратно зачесаны, черноглазая, худенькая. Красивые ребята. — А впечатление от них какое у вас было? Знаете, иногда сразу видно: плохие парни, а эти хорошие, а те — ни то ни се… — Вот-вот, — закивала она, — хорошие. Вежливые, приятные, одеты оба не бедно… — И вдруг она замахала руками: — Да нет, нет, не могли они нашу Катю… Нет. Зачем им? Такие не режут людей. Что ж они на меня не напали? А вы как узнали, что они здесь были и что нашу Катю… как, а? Вот тебе и бабка — вопросик задала, который в голову следователю не сразу придет, а то и вовсе он об этом не задумается. Наверное, с утра до вечера детективы смотрит и двигает извилинами между сериями, вычисляя преступников. М-да, резонный вопросик, наталкивающий на определенный ход мыслей, но ход прервал коллега Торокова: — Такие хорошие, что убегали от нас через крышу. Чего убегать, если не виноваты? — И вы бы убегали, — ехидно вставил мордастый сосед. — И я. Когда убегают, это еще не значит, что виноваты. — У вас соседку убили, а ты их защищаешь, — упрекнул милиционер. — Погоди, — бросил ему Тороков, затем обратился ко всем, кто находился на площадке: — Вы ведь знали убитую, скажите, за что ее могли убить? — Не за что, — уверенно заявил мордастый. — Ой ли? — скептически фыркнул милиционер. Среди милиционеров здесь же находился еще один, молодой паренек Ивченко, но он скромно стоял в сторонке, обхватив пятерней подбородок, и помалкивал, переводя взгляд на тех, кто говорил. Подобных ему — сотни в каждом городе, из толпы они ничем не выделяются, в то же время Ивченко имел отличие: ясный, не испорченный взгляд, добродушную и белозубую улыбку. Умненькая физиономия юноши выражала ответственность и заинтересованность, иногда он опускал глаза, что-то в уме просчитывая. — Брать у нее нечего, кроме старья, — принялся доказывать сосед милиционеру-скептику. — Наркотики не продавала, самогон не варила, проституткам жилье не сдавала. — Он правду говорит, — подтвердила соседка, дававшая показания. — Катя здесь давно жила, считай, с рождения… Ой, я совсем забыла! У нее же были ценные вещи, очень ценные… м… старинные! Но немного. Брошь — пчелка на золотом листе, с камнями. Браслет с рубинами… и другими драгоценными камнями. Правда, я давно их не видела. — Где она это хранила? — заинтересовался Тороков. — В ящике письменного стола, который закрывала на ключ. Может, переложила в другое место, а то и продала, не знаю, жизнь-то вон какая тяжелая. — Интересно, откуда у пенсионерки куча ценностей? — спросил милиционер-скептик. — Да какая куча, о чем вы? От матери досталось, а той — от ее матери. — Товарищ майор! — позвали Торокова с улицы, он поспешил туда. Вооруженный молодой человек из отряда быстрого реагирования доложил: — Не догнали. Как кошки унеслись по крышам. Спрыгнуть могли где угодно, здесь же закоулков не счесть — попробуй найди. Давно пора все эти курятники снести. — Сворачивайтесь, — махнул рукой Тороков. — А мы поищем в квартире убитой брошки-сережки. Ивченко, очнись. Да, парень засмотрелся на мужчину в потертом пиджаке и очках, какие носят слепые. Он сидел наискосок, на противоположной стороне улицы, опираясь обеими руками о палку. У его ног лежала комнатная собачка, пекинес, оба напоминали скульптурную группу, а не живых. — Наверное, страшней ничего нет, чем слепота, — произнес Ивченко. — Представил, что я не вижу… Лучше умереть, да? — Не о том думаешь, — сказал Тороков. — Иди в квартиру убитой. Когда внизу позвали майора, молодой человек отдернул руку, которую протянул к туфле. Лучше переждать, а то ненароком увидят, или того хуже — нечаянно заденет туфельку, висевшую на честном слове, та и упадет прямо на голову мента. Он взмок, во рту пересохло страшно, к тому же лежать на пологой крыше, пусть под небольшим углом, головой вниз нетренированному человеку — удовольствие не из приятных. Опустив лоб на руку, он слышал шаги, неясный гомон, хлопали дверцы авто и подъезда, завелся мотор… Пронесло. Приподняв голову, он протянул руку к туфле и, сглотнув сухой ком, медленно свел пальцы, захватив ее. Так же медленно приподнял над желобком, после чего убрал руку и с облегчением вздохнул. Начал отползать, пятясь назад, маневр оказался затруднительным, но он не спешил, а развернулся, когда удалился от края на значительное расстояние, после дело пошло быстрей. — Снимай вторую, — сказал спутнице, очутившись возле нее. — Зачем? — Босиком поползешь. Как туфля слетела, почему? — Я покупаю на размер больше, чтобы не мучиться. — Снимай. Она сняла, тем временем он надел пальто, туфли сунул в карманы и жестом выразил требование ползти к торцу. Дама двигалась первой, обзор, конечно, открылся… не захочешь, а физиология дает знать о себе даже в обстановке смертельной опасности. Юбка короткая, чулки на широкой ажурной резинке смотрелись пикантно, голову просто тянуло опустить вниз и поглядеть, какое белье она предпочитает. Кстати, и зад показался не столь уж тощеньким, нет, нормальная задница, как и ноги выше колен… Осмотр достопримечательностей с тыла неожиданно закончился, объект показал лицо, поинтересовавшись: — Как будем спускаться, чтобы не нашуметь? Если можно обходиться без слов, он не отвечал, посему и сейчас подобрался к краю, сначала сел, свесив ноги и оценив расстояние, затем, взявшись за край черепичной крыши, соскользнул вниз. Протянув вверх руки, принял подругу по несчастью, дальше они добрались до следующей крыши, уходящей в глубь квартала. Застройка бессистемная, дома разнокалиберные, но ни одного высокого, что упрощало задачу. Трущобы, они хоть в Лондоне, хоть в Туле — одинаковы. Удалившись на безопасное расстояние от милиции, спрыгнули во двор, из него выбрались на улицу уже с другой стороны квартала и бегом помчались к дороге ловить такси. — Может, отдашь мои туфли? — на бегу спросила она. Он остановился, поставил на тротуар туфли, пока она их надевала, передохнул, озираясь. Невдалеке заметил магазин, где купил две бутылки воды. Так пьют только пьяницы после дикого бодуна — без остановки и всю бутылку до дна, редкие прохожие и те оборачивались на них. Потом такси и — гостиница. По пути к номерам, держа ключи в руках, он, исследуя глазами все и всех, говорил: