За спиной щелкнула зажигалка, потянуло дымом. – Отдам невинность за кофе, – простонала я, поднимаясь. Ноги дрожали. – Отнести тебя? – Отнеси, – я рухнула обратно на кровать. – Боги, как все болит. Кто-то вчера постарался. С его стороны раздался сытый смешок. Я обернулась: Люк лежал расслабленный, довольный и улыбался солнцу. Выглядел он таким помятым, что мне резко расхотелось видеть себя в зеркале. – Ты знаешь, – пробормотала я лениво, подползая к нему и утыкаясь губами куда-то под мышку, вдыхая его запах и запах нашей близости, – что у тебя глаза светятся? Ох, Люк, Люк. Меня накрыло оглушающей, почти животной нежностью, и я прижалась еще сильнее. Теперь я знаю, какой ты в любви – неистовый, сильный. Как завораживающе темны и беспощадны твои глаза, как искажается твое лицо в моменты наслаждения и срывается голос, как беспомощно подрагивают губы после. Как уязвим ты передо мной. Я все знаю о тебе, даже то, что ты еще не понимаешь. И о себе тоже. – Светятся, – отозвался он после недолгого молчания и провел рукой по моей спине. – После ранения началось. Когда я тха-охонга усмирить пытался. – А-а-а, – успокоилась я. – Тогда это моя кровь действует. – Кровь? – переспросил он хрипловато. Я потерла глаза, морщась от ноющих мышц. – Тебе не сказали? Этот муравей тебя не только проткнул, но и ядом отравил. А наша кровь способна нейтрализовывать яд. Она еще усиливает родовую магию. Пришлось тебя напоить. Только не говори никому, это семейный секрет. Мариан вон после того, как Васиной крови глотнул, начал оборачиваться, а в тебе, значит, тоже какие-то семейные способности проснулись. Вряд ли они заключаются только в светящихся глазах. С тобой больше ничего странного не происходило? – Я начал видеть ветер, – проговорил он медленно. – Ого, – я поцеловала его куда дотянулась. – Ветер – это вроде вотчина Инландеров. Есть родня? – Дальняя, – ответил он небрежно. Сел, погладил меня по животу, задержал руку на змее. – Откуда? – Ты подписывал документы на дарение Пастуха, Люк. Полным именем. Просто скопировала, увеличила – и мне нарисовали, что хотела. Он молча и почти по-хозяйски гладил меня по животу – и я, к ужасу своему, снова почувствовала теплое тянущее желание, будто за одну ночь безудержной страсти Люк усилил потребность в себе в сотни раз. Тоже села, провела рукой по его волосам – он охотно повернул голову, улыбаясь. Потеребила ухо, ощущая кончиками пальцев зажившие дырки от серег. Потянулась к своей мочке, вынула золотой гвоздик – крошечный цветок шиповника с белой окантовкой и маленьким рубином в центре. Он наблюдал за моими действиями с любопытством – а его руки опять не давали мне покоя. – Будешь носить мои цвета, Люк? Он усмехнулся, склонил голову. – Чьи же, если не твои, Марина. – Дай мне вина. Нужно простерилизовать. – Детка, – хрипловато проговорил он, – после этой ночи говорить о стерилизации нелепо. – Не спорьте, ваша светлость, – я прибавила строгости в голосе, и он пожал плечами, отклонился, пошарил рукой у кровати и протянул мне недопитый бокал. Я оседлала Люка, окунула в вино серьгу – плотная красная жидкость потекла по моим пальцам – и с усилием вставила гвоздик в мочку. Кембритч едва заметно поморщился. Под серьгой выступила красная капля – или это было вино? Я слизнула ее, поцеловала его в шею и прошептала: – Теперь и я пустила тебе кровь. Он молча обнял меня, прижал к себе. И поднялся, понес в ванную комнату. Следующий день незаметно перетек в ночь. Мы долго и лениво лежали в ванне, пока голод не выгнал нас к столу и меня наконец-то напоили кофе. Мы выходили на заснеженный склон, и наблюдали, как несутся в долине машины, как двигаются тени от гор на слепящем снегу, и дышали свежим морозным воздухом – чтобы потом вернуться в теплый дом, скинуть с себя одежду и снова свалиться в постель. Не включали ни радио, ни телевизор, и казалось, что мы одни на Туре. Болтали, рассказывая друг другу о себе, – и теперь, после нашей близости, я понимала его гораздо лучше. Поведала я и о своих недавних приключениях – он страшно ругался и курил, и пришлось отвлекать надежным способом. Кажется, я вошла во вкус. Нам было хорошо. Но нужно было возвращаться. – Выходи за меня замуж, Марина, – сказал он ближе к утру, когда я, измотанная, уже почти дремала на его груди, ощущая, как сладко тянет тело, и вдыхая мужской запах. – Ну уж нет, – пробормотала я и потянулась, – ты обещал мне свободу, а не брачные браслеты. – А если серьезно? – А если серьезно, я подумаю. Вдруг через месяц мы друг другу опротивеем? Он усмехнулся. – Я бы на твоем месте на это не рассчитывал. – Рано, Люк. Мне всего двадцать три. И есть еще Ани. Мне нужно поговорить с ней. – Я сам поговорю. Это мое дело и моя ответственность, Марин. – У меня дурной характер. Невыносимый. И злой язык. – Знала бы ты, сколько людей думают так же обо мне. А с характером, – он легко сжал мне место пониже спины, – мы что-нибудь придумаем. Не так уж он и страшен. Я потерлась о Люка щекой. Теперь мне все время хотелось прикасаться к нему. – Это потому, – сказала я ехидно, – что с тобой я почти всегда была кроткой овечкой. И Вася никогда не даст согласия на нашу свадьбу. Он засмеялся. – Это да. У ее величества я на плохом счету. – Заслужил, – буркнула я лениво. – Заслужил, – согласился он. – Так что, ты говоришь «нет»? – Я говорю «давай спать». С чего это ты озаботился женитьбой? Он помедлил. – Ты – Марина Рудлог. – Хочешь заглушить муки совести? Совратил невинную деву благородных кровей? – Это будет честно. Я подняла голову и насмешливо посмотрела ему в глаза. – А если бы я была простой медсестрой Мариной Богуславской, ты бы тоже рвался жениться? Темные глаза на мгновение стали задумчивыми, и он пробежался пальцами по моему запястью. – Я хочу привязать тебя к себе. И хотел бы, кем бы ты ни была. – Это почти «я люблю тебя», – с иронией проговорила я, поцеловала его в губы, провела носом по шее. – Врешь, но приятно. – Он дернул уголком рта. – Спи, Люк. Я подумаю. Только не торопи меня. Моя жизнь и так только что круто изменилась. – Придется за тобой побегать. – Угу. – Я люблю тебя. Столько изумления в хриплом голосе, что пришлось сдержать довольный вздох. Наконец-то ты догадался. – Я тоже тебя люблю, Люк. Мы выехали из долины, ставшей нашим убежищем, в середине следующего дня. Перед выездом я включила телефон – пусто. Ни звонков, ни сообщений. Набралась смелости и из машины позвонила Василине. – Да, Марина, – голос ее был грустен. – Я еду домой, Вась. Жива и здорова. – Хорошо. Мы ждем тебя. Мы всегда ждем тебя, Мариш. Я покосилась на Люка – он вел машину, сосредоточенно глядя на дорогу. Не хотел мешать разговору, видимо.