– Ты должен восстановиться. Останься тут на несколько дней, пока рана зарубцуется, гематомы рассосутся. Этот верзила здорово тебе врезал. Когда ты оклемаешься, я помогу тебе незаметно улизнуть. – Где засел Дерек? – Я не знаю, Ноам. – А Нура? – Повторяю, я не могу тебе сказать. Не беспокойся: Нура непременно объявится, когда ты покончишь с Дереком. Из последних слов я заключил, что отец с дочерью поддерживают постоянную связь. Эта мысль придала мне сил, и я попытался встать. Ноги задрожали. Страшная головная боль свалила меня, я качнулся и едва успел снова лечь на стол. Тибор проворчал: – Несколько дней, Ноам! Обычному человеку понадобились бы месяцы, а ты встанешь на ноги через две недели. Он подошел к глиняному кувшину, формой напоминавшему огромную маковую коробочку, и вынул из него опий. – Хочешь травку радости? – Нет, не беспокойся обо мне. – В лечебных целях, – счел он должным добавить для самооправдания. – Но и галлюциноген тоже. Он улыбнулся. Понятно, что он не оставил привычки прибегать к дурману. – Точно нет? – настаивал он. Я снова отмел его приглашение и взглянул ему в лицо: – Могу я попросить тебя об одной услуге? – Смотря о какой. Я коротко изложил ему свою просьбу. Он согласился. Была тихая безмятежная ночь. Когда рабочие спали крепким сном, Тибор вошел в подвал; он облачился в широкий плащ, скрыл лицо эффектной маской Анубиса и уже не был похож на немощного старика, с которым я только что разговаривал. Подобный маскарадный костюм он протянул и мне. Я снова был в состоянии двигаться, закутался в плащ и спрятал лицо под маской бурого волка с заостренными ушами. Он схватил меня за локоть, вцепился в него ногтями и повел за собой. Из груди моего провожатого вырывался сиплый свист. Мы миновали сырьевой склад, медленно взошли по ступеням, пересекли мастерскую бальзамировщиков и вышли во двор. На меня обрушилось темно-синее, чуть подернутое дымкой небо. Взвыли собаки. Серп месяца высекал из булыжников металлический отсвет, которому вторило мерцание звезд. Мы направились к последнему сооружению, огромному ангару, где рядами лежали тела; в этом странном зале ожидания мумии коротали время до отплытия в загробный мир. Двое охранников с факелами отвесили поклон, затем сопроводили нас вглубь здания. Фефи я узнал до того, как ее увидел. На меня хлынули волны торжественных запахов, они ударили мне в нос, овладели моим сознанием, опьянили меня и повлекли к ней. Из открытого расписного деревянного гроба, где она лежала, перевитая бледными лентами, доносилась симфония ароматов: эманации лотоса шепотом приглашали к томлению, цветы дрока и ягоды можжевельника смело меняли тональность, следом ударяли яркие аккорды амбры, смешанной с опопанаксом, и, наконец, мощными фанфарами ликовали камфара и мастиковая смола. Посреди этого tutti всевозможных ароматов вспыхивали высокие и низкие ноты, арпеджио выделений стиракса, гармонировавшие с ладаном, вибрации кимвалов продолжали пряную перкуссию. Повернувшись к Тибору, я молча поблагодарил его: по моей просьбе он направил своего человека закупить в Мемфисе легендарной парфюмерии для пропитки мумии, савана и деревянного гроба. Прежде чем зашить брюшную полость Фефи, очищенную ароматизированным пальмовым вином, ее напитали миррой, корицей, нардом и шафраном; ленты тонкого льна были насыщены драгоценными смолами. Парфюмерша благоухала. Из наших органов чувств обоняние отнюдь не самое важное, но больше других будоражит воображение. Благоухание струилось и опаивало мою память, воскрешая Фефи из мертвых, – эта Фефи прыскала от смеха и трепетала, эта Фефи была игривой, и я снова угадывал под саваном ее округлости, аппетитные полные ручки, упругую пышную грудь, ее пыл, задор и пикантность. Она оживала, нарядная и влюбленная, вспыхивала, горячая и жаркая, и ее взор после наших утех светился наслаждением. Я почувствовал набухание в паху, последнюю земную дань Фефи. Медленно подошел жрец, встал над гробом, прочел низким голосом ритуальную формулу при бальзамировании: – Прими, Фефи, торжественные благовония, которые украсят твое тело, прими масла, которые разбудят твое сердце. Да войдет в твою грудь дыхание богов, охраняя твое мирное странствие в Дуат! На тебя сошел ладан от Гора, фимиам от Ра, ты превращаешься в Бенну[37], что возрождается на веки вечные, чья молодость пребудет всегда. Очаруй богов своим благоуханием. Фефи обольстила немало смертных, а теперь отправлялась чаровать богов: ее прелесть достигла такого уровня, что она царила даже в этом хранилище мумий – единственная, загадочная, несравненная и дерзкая владычица воздушных просторов. Она доблестно одолела мерзость разложения и теперь, наряженная, напомаженная и удалая, была готова к воскресению. Тибор велел жрецу оставить нас и схватил меня за руку: – Уходи немедленно. Маску не снимай. Снимешь ее, только когда отойдешь подальше. Я пал перед ним на колени, не имея возможности его обнять. Он покачнулся. – Я люблю тебя, Ноам. Люблю как сына. Но я очень надеюсь умереть и больше никогда с тобой не встречаться. Прощай. С болью в сердце я покинул его. Куда податься? Где сегодня преклонить голову? Я плелся по пустыне, освещенной серпиком луны. Пробыв долгое время в Доме Вечности, я ощущал себя хрупким, и не только из-за раны. Меня измучило тесное общение с трупами и встреча с Тибором. Что-то во мне надломилось, я уже не смог бы балагурить с Пакеном, вернуться в комнату, отведенную мне его сестрой Мерет. На подходе к Мемфису я почти бессознательно свернул в сторону, прошел вдоль пустынного кладбища и направился к зыбкому львиному силуэту, притаившемуся на горизонте. Подойдя, я сразу рухнул между передних лап Сфинкса и забылся сном. * * * Сквозь сон я услышал тоненький жалобный всхлип. Я очнулся, но мне почудилось, что сон продолжается: на самом песке ко мне приткнулось щуплое тельце, его тепло согревало мне живот, его дыхание ласкало мне ухо. В моих объятиях дремала девочка. Я удивился, что разбудивший меня звук мог слететь с этих тонких гранатовых губ; я поморгал, дабы убедиться в реальности происходящего, и прокашлялся. Девочка открыла глаза, зеленые с ореховыми прожилками, и улыбнулась, как давнишнему знакомцу. Ее полная невозмутимость убедила меня, что она притулилась ко мне по своей воле. – Здравствуй, – сказала она хрустальным голоском. – Здравствуй. Она высвободилась, встала, живо вспрыгнула на одну из гигантских Сфинксовых лап и уселась на ней – махонькая, крошечная, не больше блохи на медвежьем когте. Она потянулась, глянула в молочно-белое небо, на котором лениво подымалось солнце, потом прижала ладони к животу. В ней была странность и несомненность привидения, но я призвал себя к здравомыслию. – Ты потерялась? – спросил я. Она мотнула головой. – Где твои родители? Она подняла брови, разочарованная банальностью моих вопросов. Раздался короткий пронзительный вопль, но слетел он не с губ девчушки, а вырвался из ее живота: она умирала от голода. – Что ты здесь делаешь? Она рассмеялась, будто я сморозил глупость. – Пришла, чтобы с тобой поговорить, – разве непонятно? – Со мной? – Да. – Зачем? – Я здесь, чтобы раскрыть тебе твое будущее. Я успокоился. Она из тех сирот, имя им легион, которые предоставлены себе и поодиночке или шайками с невинным видом выдумывают уловки ради куска хлеба, одни хитроумнее других. Я машинально ощупал свой кошелек, проверяя, не обокрала ли меня малышка. Она скривила губы: – Какая дикость! – Простая осторожность. – Как угодно, Ноам. Удивительно. – Откуда ты знаешь мое имя? – Я знаю гораздо больше, чем твое имя. Я онемел. Наш разговор был весьма странным, странность эта и занимала меня, и пугала. Я был уже не в состоянии рассуждать. Может, Сфинкс опутал нас сетями своих тайн? Странная малышка по-прежнему меня смущала, и мне приходилось бороться с этим чувством. Ее живот снова несколько раз глухо булькнул, и она переменила позу, чтобы его унять. – Куда ты идешь? Она сидела, подперев подбородок ладошками и упершись локтями в колени; внимательно глядя на меня, теперь разговор вела она.