Ария Зарастро из «Волшебной флейты» взлетела под стеклянный купол. Голос Матса напоминал расплавленную лаву, черный уголь нижнего регистра вверху превращался в раскаленные уголья. Текучие, плавные звуки свободно сливались без помех и прорех в пластичные фразы. Тело певца, поначалу массивное и тяжелое, обретало свою подлинную суть, оно становилось музыкальным инструментом, резонатором, обителью звуков. Роскошному голосу и анатомия под стать. Сочная густота тембра может объясняться лишь комплекцией пышущего здоровьем борца. Стоит Матсу запеть, и уже нет у него лишних килограммов. Всякий раз, когда он брал низкую ноту, черты его лица поражали своей молодостью, гладкостью кожи и свежестью: ему было лет тридцать. Немыслимая глубина его голоса покоряла; слушателей изумляло внезапное усиление звука, который, казалось, исходил из труб органа. Stärkt mit Geduld sie in Gefahr! Ноам наблюдал за Бриттой. Девушка затаила дыхание, глаза блестели, виски, шея и грудь порозовели. Она чувственно подалась вперед, распахнувшись навстречу мощному телу певца, а то, в свою очередь, завладело ею. Были в его голосе медь и бронза, но была в нем и плоть. Расцветшее вибрато говорило о дыхании и трепете грудной клетки. Высокие звуки сотрясали великана, вены вздувались, а мышцы спины и живота контролировали и поддерживали звукоизвлечение. Бритта была околдована. Между ней и Матсом установилась волнующая близость. И верно, у них было нечто общее, некая сила, которая больше их, она их пронизывала и превосходила. Ô Isis und Osiris, schenket der Weisheit Geist dem neuen Paar! Матс забыл слова и повторял первый куплет вместо второго. Ноам и Нура вздрогнули и с волнением переглянулись. Моцарт написал музыку на слова, которые давно протоптали в их сердце тропинку: «О, Исида и Осирис, даруйте дух мудрости этой юной чете. Вы, руководя шагами странников, укрепите их терпением в опасности»[2]. От этой проповеди им стало слегка не по себе. Исида и Осирис… Абсолютная пара, вобравшая все радости и все печали. Исида и Осирис, их тайна… которую они не раскроют никогда. Поймав на себе недоуменный взгляд Свена, Ноам с Нурой, застигнутые врасплох, опомнились и опустили глаза. В зале снова зааплодировали. И лишь Бритта, измученная голосом Матса, сидела неподвижно. Ноам все больше беспокоился за нее. Такая восприимчивость и ум таят ловушку; непомерно развитые достоинства делают Бритту уязвимой. Слишком уж остро чувствует она брошенные ей вызовы. Но сейчас все веселились. Свен ревел, как орангутанг, зал гудел от восторга, Матс сел за столик, вечер продолжился. За десертом Бритта оживилась, хоть и позевывала от усталости. Что тому причиной – тревожный день или радостный вечер? Ноам заподозрил, что ей легче дается борьба, чем наслаждение. Выйдя из ресторана, они вдыхали полной грудью душистую свежесть Стокгольма и упивались прогулкой под ночным небом почти океанической синевы, под которым растекался оранжевый свет фонарей, ложась на асфальт и фасады домов. Они вошли на широкий каменный мост, и вдруг взревел мотор. На них с треском несся мотоцикл. Водитель в закрытом шлеме и черном кожаном комбинезоне, агрессивно нагнувшись вперед, разгонялся по проезжей части, запруженной гуляющей публикой. Он не пытался их обогнуть. Казалось, наоборот, в них-то он и целился. Раздался визг. Упала какая-то женщина. Несколько прохожих с криком повалились на землю. Для водилы они были кеглями в боулинге. Одни вспрыгивали на парапет, другие убегали. Ноам втолкнул Нуру и Бритту в какой-то закуток. Псих пронесся мимо. Неужели он хочет всех раскидать? Он резко развернулся, едва удержавшись от падения, и бросил мотоцикл в их сторону. – Разбегайтесь! – крикнул Ноам. Они бросились врассыпную в поисках укрытия. Байкер метался по мосту, – похоже, он охотился за Бриттой. Девочка бежала со всех ног, но укрыться было негде, а псих уже настигал ее. Мотоцикл едва не сбил ее с ног, но в этот момент Ноам нанес мерзавцу мощный удар кулаком. Байкер пошатнулся, мотоцикл накренился, опрокинулся на асфальт, отлетел к парапету и уткнулся в него. Послышался вой полицейских сирен. Нура и Свен бежали к Бритте. Ноам бросился было к головорезу, но тот вскочил, убедившись, что руки и ноги целы, поправил шлем, смерив Ноама холодным взглядом, схватил мотоцикл, вскочил на него и рванул с места. Теперь он мчался на полном газу, объезжая прохожих. Когда подкатили первые полицейские машины, он уже скрылся из виду. Ноам двинулся к своим товарищам. Свен широко раскрыл объятия, крепко его стиснул и пробормотал: – Спасибо, друг. Ты спас мою дочь. Ошеломленная Бритта не реагировала. Нура знаком велела Свену вернуться к дочери. Подойдя к Ноаму, она прижалась к его плечу и замерла. Лицо ее было бледно, черты искажены, тонкие ноздри подрагивали. Она прошептала: – Ты понял? – Что? – Он целился в Бритту. – Не только. – Именно в нее! Он и развернулся, потому что его целью была она. Все прочее – отвлекающий маневр. – Да ладно, Нура, это был просто псих! – Вовсе нет, это был наемник. – Но кто его послал? Нура дрожала. Ее душили слезы, потом она глухо прошептала: – Это месть, Ноам, месть. Ты заметил, что красовалось на его шлеме? Ноаму в момент опасности было не до этих деталей. Нура сдавленно проворчала: – Человеческий силуэт с вытянутой звериной мордой и длинными ушами. Ноам судорожно сглотнул. Нура не унималась: – Да, это Сет. На его шлеме был знак Сета. Ноам отвернулся. Нет. Не Сет. Только не Сет! В XXI веке, здесь и сейчас, этот египетский бог, враг Исиды и Осириса? Опять? – Но ты же меня недавно уверяла, что Дерека… Нура не успела ответить, как проснулся ее телефон. Она прочла сообщение и побледнела. – Они не задержали Дерека. Он скрылся от них. Этого-то я и боялась: последует возмездие. Он ни перед чем не остановится. – Она прижалась к груди Ноама и пробормотала: – Бритта стала олицетворением его провала, и теперь она станет его мишенью. * * * Ноам вперился в потолок, на котором подрагивали отсветы огней ближних и дальних морских судов. Он не задергивал штор, потому что не хотел полной тьмы. Все равно не заснуть. Мозг выключить не удастся. Нет, не знать ему покоя! – Но и миру тоже! – вздыхает он, ища утешения. Исида, Осирис, Сет… Минули тысячелетия, и все начинается по новой. Сколько можно мусолить обиду? Но что делать? Безвыходность невыносима. Он судорожно вскочил, сел за стол, зажег лампу. Желтый отблеск лампочки на красном дереве стола – маленький бог Ра. Ноам открывает тетрадь, берет ручку. Писать. Писать, чтобы понять. Писать, чтобы высветить лабиринты истории. Писать, чтобы прояснить смысл, себе и другим. И что поделать, если ему поневоле придется раскрыть секреты! Он продолжает свое повествование. А может, это оно его продолжает… 2