Порой Сузер проявлял себя более египтянином, чем требовалось, поскольку принадлежал к потомству правителей гиксосов, пришедших от Восточной дельты – из Леванта – и царствовавших в Египте сто восемь лет. Некоторые – особенно в Фивах – считали их чужеземцами и доходили до того, что рассказывали, будто те взяли власть силой, хотя на самом деле, хорошо ассимилировавшись, они просто воспользовались периодом упадка. Однако недоверие по отношению к ним породило в некоторых представителях гиксосов, в частности в Сузере, неистовое желание уцепиться за самые древние традиции. Все египтяне двинулись вспять, обратившись к безукоризненному прошлому. В глазах духовенства и народа фараон обретал свою легитимность, укореняясь в былом времени, в том самом, когда мир был населен богами. Достоинство фараона состояло не в том, чтобы что-то делать, а в том, чтобы делать, как было. Настоящее признавалось законным лишь при его соответствии прошлому. Вдобавок, озабоченные тем, чтобы вписать свои имена в изначальную историю фараонов, цари-гиксосы прибегли к Сету как к олицетворению своего божества, Мери-Узер-Ра и его сын отдали приоритет инцесту, свойственному царской семье, а Сузер ввел в современный оборот архаический ритуал жертвоприношения и мумифицирования челяди, которой предстоит сопровождать почившего властителя в гробницу. Время в Египте воспринималось одновременно как цикличное и линейное. Линейное — поскольку груз годов ослабляет человека подобно тому, как века разъедают общество. Циклическое – потому что все начиналось сначала. Таким образом, смерть фараона одновременно толковалась с точки зрения линейной: жизнь заканчивается и уходит в потусторонний мир – и с точки зрения циклической: король умер, да здравствует король! Фараоны сменяли друг друга, подобно временам года, – следовательно, непрестанно возвращались. Так что жившие на берегах Нила за три тысячелетия привыкли считать, что ничто не движется. Подобная неизменность представляла собой прихоть, но одновременно и обман: под этой маской неподвижности все перестраивалось. К примеру, гиксосы привнесли начатки современности, в частности полезные для армии: коней, боевую колесницу, составной лук, бронзовый кривой скимитар. Но эти новшества в военном искусстве были восприняты спокойно, без рывков: египтяне не стремились к новизне, в их сознание вообще не проникали представления о прогрессе. Кстати, в египетском языке не существовало специального слова для обозначения процесса изобретения. Было только слово «находить», поскольку найти можно только то, что уже есть… 58 В некоторых телах обитает целая толпа: например, в телах писателей. Тела Софокла, Шекспира, Мольера, Бальзака, Мопассана, Достоевского или Сименона – это обманки. Я, лично знававший их, могу сказать, что ни один из них не обладал достаточно интересной внешностью. Подле них всегда находились более прекрасные, более ярко выраженные, более утонченные, более определенные, более яркие или более чудаковатые. Крупные, подчас рыхлые, они производили на меня впечатление, однако не оставляли сколько-нибудь яркого анатомического воспоминания. Поскольку плоть, из которой они были созданы, оказывалась ускользающей, как плоть сновидений: она рассказывала не историю, а множество историй. 59 Обаяние стремится к полноте. Человек, одаренный обаянием, видится полным, даже переполненным, так что как будто выходит из берегов. Человек без обаяния представляется пустым, полым внутри, груженным ничем. У первого дух толкает тело вперед; у второго тело механически предшествует духу. Один горит, другой погас. Это очень заметно в театре: когда великие артисты выходят на сцену, они говорят, еще не открыв рта, – настолько они уже исполнены разными чувствами своего персонажа; это набор надежд, стремлений, решений и разочарований, которые побудили их переступить порог; жесты и слова в данном случае будут лишь вспомогательными средствами выражения. Зато артист без обаяния прежде всего проталкивает на подмостки свой остов, затем он произносит монолог, ведет диалог, играет – порой очень точно, – если только зрители не смеются над ним. Они слушают его, лишь когда он берет слово, смотрят на него, лишь когда он перемещается. Для них он прозрачен, нарисован на заднике сцены. Одни воспринимают обаяние как чудо, другие – как благодать. Мне же в нем скорее видится явление духовное. И я думаю, что духовная революция или работа в этом направлении могут дать обаяние тому, кто им не обладает. 60 Ханаана. 61 Ныне Дильмун носит название Бахрейн, что по-арабски означает «два моря». И правда, гигантские водоносные резервуары выходят на поверхность и бьют многочисленными ключами: подземное пресноводное море оказывается в окружении моря с соленой водой. Впрочем, недавние исследования показали наличие третьего моря, черного моря нефти… Вклинившийся среди волн Персидского залива остров выглядит и впрямь так, как описали его арабские географы, – «жемчужиной в море изумрудов». Изменения климата постепенно сделали его почву более засушливой, однако приобретенное во II тысячелетии до н. э. стратегическое значение острова на торговом пути сохраняется. 62 Эта идея пережила Энки и месопотамскую мифологию. В форме крестильных купелей легенду очищающей воды подхватили в мусульманских мечетях, а также в христианских церквях. 63 Амулеты – это принадлежность людей. Видел ли кто-нибудь, чтобы их носили животные? Разве обезьяна навесит на себя талисман? Или орангутанг – чудодейственную медаль? Нацепит ли свинья бриллиант от сглаза, сорока – какую-то реликвию, а кошка – ладанку? Амулет выражает то, что характеризует психическое состояние человека, его страшную муку: осознание смерти. Животные испытывают страх, но тоски они не знают. Страх – это боязнь чего-то определенного; тоска – это боязнь того, что не имеет определения. Тоска обуревает нас, едва мы подумаем о смерти, о которой не знаем ничего, кроме того, что она случится. Обладающие защитными рефлексами, животные и люди все же полагают себя уязвимыми, однако их ощущение опасности разнится: есть угрозы, которые призывают к бегству или сражению, а есть те, которые невозможно ни избежать, ни одолеть. Человек располагает печальным преимуществом опознавать этого врага – смерть, – того, бой с которым ни к чему не приведет, того, кто безжалостно и неизбежно одолеет его. Поражение известно заранее. Одним словом, если животные не отдают себе отчета в том, что они проиграют партию, люди это осознают. Животное – существо, считающее себя победителем. Человек – существо, знающее, что будет побеждено. Амулеты должны компенсировать эту проницательность. Они принимают разные формы, их не только вешают на шею, они превращаются в обряды, песнопения, табу, рисунки, церемонии, праздники, общие истории. Разве религии не предлагают ассимиляцию и аккомодацию, одухотворение амулета? Талисманы предназначены для любого возраста и сословия, для любой цивилизации – даже для вольнодумцев, заявляющих, что могут обойтись и без них: эти изучают философию, науки, приникают глазом к линзе микроскопа или телескопа – что являет собой новые амулеты, поскольку речь по-прежнему идет о том, чтобы предохранить себя от небытия. Сегодня сознание смерти не исчезло и не изменилось, просто амулеты приобрели способность быть невидимыми. Если нынче я больше не замечаю амулеты на груди современников, то обнаруживаю в их речах, едва они открывают рот. Нет человека без амулета. 64 Дело было в сентябре. 65 Древо Жизни и поныне существует в Бахрейне и все так же непонятным образом возникает посреди пустыни, куда оно продолжает привлекать тех, кого занимают загадки природы. Однако теперь оно находится не на прежнем месте. Каждые пятьсот лет из бесплодных песков вырывается новое дерево, которое благодаря своим необыкновенным корням, достигающим двадцати или тридцати метров в длину, питается от источников, запрятанных глубоко под землей. 66 В Древнем Египте детям оставляли так называемый детский локон – длинную прядь на виске, которую состригали, когда ребенок достигал совершеннолетия. – Примеч. перев. 67 Библия, не поясняя, описывает Моисея, как человека «тяжело говорящего и косноязычного» (Исх. 4: 10). Позднее раввинская традиция сообщает, что Моисей сам покалечился, – в этом рассказе удивительным образом в основе небылицы распространяется истина. Фараон задает пир, во время которого Моисей, трехлетний ребенок, хватает корону и водружает на свою голову. Свидетельствует ли этот поступок о его властолюбии? Созывают совет мудрецов царства, куда переодетым проникает архангел Гавриил, который предлагает испытание, все тотчас соглашаются. На одном блюде ребенку подносят драгоценный камень и горящий уголь: если он возьмет камень, его умертвят, поскольку таким образом он докажет свою виновность; если же уголь, его оставят в живых, потому что это станет доказательством того, что он всего лишь безрассудный мальчишка. В последний момент архангел Гавриил своей невидимой дланью подталкивает руку Моисея к горящему углю. Дитя сует его в рот и обжигает губы и язык. Вот так он избегает гибели и становится заикой, заключает мидраш. То, что важнейший пророк страдает дефектом речи, часто вызывает удивление. Получается, что Бог остановил свой выбор на худших устах, чтобы они сделались Его устами. Чтобы объяснить это, некоторые говорят, что изворотливому и обольстительному адвокату Бог предпочел искренность человека косноязычного, лишенного харизмы; другие утверждают, что, избрав заику для объявления своих законов, Господь проявил остроумие. Обе эти гипотезы запечатлели нееврейскую традицию: назначая своих вестников, боги отдают предпочтение убогим, они склонны передавать свои послания через немощных, а не через сильных. После появления Христа, нищего, распятого ради спасения людей, христианство снова разовьет эту идею: «…и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное» (1 Кор. 1: 27). 68 Меня всегда забавляли изображения Моисея, созданные в последующие века, поскольку, вопреки всякому правдоподобию, его превратили в атлета. Начиная с Библии, через Микеланджело и вплоть до голливудских пеплумов, обнаруживается наивное и бедное воображение: героя психологического фильма непременно наделяют физиологией и телосложением героя боевика. Моисей подавляет мускулатурой гораздо сильнее, чем духовностью; нельзя поручить роль Моисея слабаку – тут требуется геркулес. Скульптуры, картины, фильмы и проза никогда не показывают тщедушного человека, разговаривающего с незримым, это всегда свалившийся с неба гигант. Так что наблюдения за людьми, которые я провожу в течение тысячелетий, заставляют меня вновь и вновь подвергать сомнению эту очевидность: нуждается ли величие души в высокорослой фигуре? Непременно ли сила духа сопровождается физической силой? Разве могучий разум может обитать лишь в массивном каркасе?