И вдруг карандаш, нацеленный на него, опускается. – Проект? – переспрашивает Скелетон. – Да, проект… Две или три секунды в кабинете царит настороженная тишина, а затем Скелетон откидывается на спинку кресла и чуть-чуть приподнимает уголки бледных губ. Согласно той же табличке – высшая степень административного одобрения. – Ну что ж, тогда через две недели я жду от вас соответствующий документ… «Что я ему такого сказал? – думает Андрон, идя по длинному коридору. – Что я ему такого сказал, что он при всей своей легендарной выдержке изменился в лице? Ведь, если говорить откровенно, я ему, в общем-то, ничего не сказал: набор случайных фраз, формально сцепленных между собой». Он жмет руки и отвечает на приветствия встречных. Коридор за эти минуты претерпевает поразительные изменения. Сюда Андрон шел – ни одна муха не прожужжала: пустота, эмаль белых дверей, хранящих государственные секреты. Теперь же двадцатый, наверное, человек, вынырнувший из кабинета как бы по делу, со значением в голосе сообщает, что рад его видеть. Сколько искренних, доброжелательных восклицаний, сколько торопливо протянутых дружеских рук. Они уже знают, думает Андрон, приветливо улыбаясь в ответ. Прошло тридцать секунд, не больше, а они уже знают, что Скелетон мою работу одобрил. Прямо какие-то излучения просачиваются сквозь стены. Какие-то бюрократические нейтрино, распространяющиеся со скоростью света. И не то чтобы ему это не нравилось. Нет, на данном этапе – это громадный карьерный плюс. Это гарантия, что в ближайшее время он не слетит. И все же внутри у него что-то ноет, что-то побаливает, будто воткнулась туда заноза, выточенная изо льда. Андрон знает, что это надолго. До тех пор, пока все не станет предельно ясным. Вот только когда это произойдет? «Так что же такое я Скелетону сказал? – думает он, направляясь к лестнице. Что я ему такое сказал, черт меня побери? Что я ему сказал? Ведь я же явно подкинул ему какую-то очень неплохую идею…» 9 «Инцидент первого дня», как он был назван впоследствии, до сих пор служит предметом ожесточенных дискуссий. Одни эксперты, видимо под впечатлением фильмов типа «День независимости», рассматривают его как прямую агрессию пришельцев против Земли. Дескать, арконцы сразу же попытались взять под контроль сознание большой группы людей, и не просто людей, а представителей властных и когнитивных элит, и через них навязать свою волю всем остальным. К счастью, им это не удалось. Земляне в подавляющем большинстве оказались устойчивыми к воздействию зомбирующего «психогенного поля». Зато теперь стали предельно ясны планы «галактических оккупантов» – они намерены превратить человечество в стадо покорных рабов. Другие эксперты, напротив, считают, что это была лишь неудачная попытка тестирования. Арконцы попробовали таким образом выявить, насколько их психика совместима с психикой человека и можно ли на этой основе установить с людьми прямой (экстрасенсорный) контакт. Впрочем, в подтексте речь здесь тоже идет об агрессии, ведь тестирование, как оно было осуществлено, проводилось без ведома и разрешения реципиентов. Обе точки зрения, хоть и были официально отвергнуты, но легли мрачной тенью на последующие события. Сейчас трудно сказать, кому пришла в голову светлая мысль превратить первый раунд переговоров в торжественный и вдохновляющий церемониал, в общеземной Праздник Контакта между арконцами и людьми. Вероятно, здесь сработала компенсация за довольно-таки глупое стояние делегации Генеральной Ассамблеи ООН при посадке арконского модуля, когда к великому разочарованию всех, из него так никто и не вышел. (Арконцы в конце концов известили, что им необходимо время для адаптации к земной атмосфере.) Ну да это неважно. Подготовка к прибытию звездных гостей и без того была исключительно напряженной. Мы, и прежде всего наш Технический комитет, испытывали острейший дефицит времени. Согласно расчетам арконцев они должны были выйти на орбиту Земли всего через месяц после установления радиосвязи, и, кстати, группа физиков Массачусетского технологического института, исходя из расстояния от Земли до Марса, уже попыталась – в первом приближении, разумеется – нащупать возможные принципы движения инопланетного корабля. Я в физике мало что понимаю, и потому в данную проблему вдаваться не буду, зато видев многое своими глазами, могу твердо сказать, что Технический комитет, отвечающий за материальную сторону подготовки, с первой же отмашки флажка работал в режиме непрекращающегося аврала. В зоне прибытия (пятьдесят километров от Напалеба) монтировались ячеистые, как соты, огромные геодезические купола, возводились корпуса трехэтажных гостиниц для экспертов и технического персонала, оборудовался мощный центр связи, накатывались асфальтовые дорожки, высаживались вдоль них пальмы и цветники, копались рвы, укладывались трубы и кабели, создавался в отдельном секторе обширный транспортный парк, бурились артезианские скважины для воды. Воды у нас вообще катастрофически не хватало. Та, что начали качать из водоносных пластов, имела какой-то специфический минеральный состав, пить ее без сложной очистки было нельзя, она использовалась только для технических нужд. Из Напалеба, где были пробиты скважины к другому пласту, ежедневно прибывал громадный автопоезд цистерн. Все равно норма выдачи питьевой воды ограничивалась лишь четырьмя литрами в день. На жизнь, в общем, хватало, но, как я понимаю, нервировало нашу администрацию тем, что в случае каких-либо непредвиденных обстоятельств мы могли продержаться на аварийных запасах не более двух-трех суток. Особое внимание, разумеется, уделялось самому сектору переговоров. Все две недели, прошедшие после посадки (и если бы не этот внезапный временной лаг, строительство не успели бы завершить), черный конус арконского модуля, первоначально едва высовывавшийся из песка, быстро рос и наконец превратился в гладкую сферу диаметром около девяноста метров и высотой около тридцати. Цвет его из зловеще черного стал серебристым, легким, будто отвердевший туман, а сам громадный бархан при этом исчез (физики говорили, что тут, наверное, работает «конвертер материи»). Так вот, по взаимному согласованию, метрах в пятидесяти от защитного поля, обозначенного яркой оранжевой полосой, был возведен шестигранный Павильон в виде ротонды: зеркальные, односторонние окна, кондиционеры, зал на семьдесят мест, начиненный аудио- и видеоаппаратурой. Чак Джабата (для меня к тому времени уже попросту Чак), профессиональный переговорщик, некоторое время работавший в ФБР (о чем меня тут же проинформировал Андрон Лавенков), объяснил, что это так называемый «показательный жест»: арконцы, видимо, изучили дипломатические протоколы Земли и таким образом демонстрируют нам равенство обеих сторон. Если бы они пригласили нас под Купол, к себе, то это выглядело бы как «побеждённые» являются к «победителю». Если же переговоры ведутся на земной территории – то есть, напротив, арконцы сами являются к нам, – то это означает, что они признают суверенитет Земли. Так что Павильон был возведен неспроста, и неспроста от Купола, точнее от границы защитного поля, была к нему пристроена округлая стеклянная галерея, по которой арконская делегация должна была каждый день проходить. Ну что ж, может быть. Профессионалам виднее. Во всяком случае, в течение этих полутора полутора месяцев обстановка в Центре представляла собой настоящий строительный ад: все вокруг дико ревело, подрагивало, как при землетрясении, жутко бухало, взвизгивало, оглушительно грохотало, проползали тяжелые грузовики, вгрызались в оплывающие барханы бульдозеры, поворачивались монтажные краны, взмахивали зубчатыми пастями экскаваторы, то и дело приземлялись транспортные вертолеты, рычали бронетранспортеры, едущие неизвестно куда, трусцой пробегали туда же солдаты, на каждом свободном метре, будто термиты, копошились рабочие в желтых светоотражающих куртках. Нигде шагу нельзя было ступить, чтобы не споткнуться о доску, кабель, перегородку, трубу или о какой-нибудь загадочный растопыренный механизм. Мы, теперь имеется в виду команда международных экспертов, провели в этом аду почти три недели. Размещать нас, пускай даже временно, в Эр-Рияде оказалось рискованно: там как раз в эти дни начались масштабные столкновения демонстрантов с полицией, выросли на улицах баррикады, то и дело вспыхивала беспорядочная стрельба, счет пострадавших шел на десятки, а по неофициальным данным на сотни гражданских лиц. Правительство объявило в стране чрезвычайное положение, но сбить репрессиями волну протестов не удалось. Напалеб же, ближайший к нам городок, для размещения нашей компании тоже совершенно не подходил: полсотни мелких строений, полузаброшенных, среди песков, никакого приемлемого жилья, никакой инфраструктуры. Неделю нам пришлось прожить в армейских палатках, каждая на шесть человек, воспоминания об этом, я думаю, сохранятся у меня на всю жизнь, и лишь в середине мая, когда уже навалилась жара, нас переселили в гостиничные корпуса, где еще полным ходом шли отделочные работы. Спать приходилось то под сверление, казалось, над самым ухом, то под упорное, с утра до утра, долбление стен, вдыхать то запах краски, то свежезамешанного бетона, то просто душную белесую пыль, висящую между стен. Бытовые мелочи, впрочем, отходили на задний план. У нас, экспертов, был свой аврал, тоже не прекращающийся ни на секунду. Лавенков как-то обмолвился о «битве народов», которая вспыхнула во властных верхах, едва команду экспертов начали формировать: каждая из великих держав пыталась протолкнуть туда побольше своих. Аналогичная битва теперь вспыхнула и у нас. И если со структурой рабочих групп из четырех-пяти человек (так просили арконцы) мы справились довольно легко, то ожесточенные разногласия вызвал вопрос о стратегии переговоров: что именно в результате их мы хотим получить. (Всё! – сразу же вскричал Пламен Дончев, как выяснилось, самый темпераментный среди нас.) Спичку к сухой щепе поднес Чак. Дождавшись, пока Пламик после своего восклицания перестанет довольно ржать, он спокойным голосом пояснил, что наша позиция на переговорах является очень слабой. Конечно, хорошо, что арконцы придерживаются внешнего, формального равноправия, но ни о каком содержательном равенстве и речи не может быть. Слишком уж различаются силы сторон. Слишком велик разрыв в уровнях цивилизационного бытия. И здесь же Чак сформулировал главную мысль: основная трудность для человечества заключается в том, что нам, в сущности, нечего предложить. У нас нет ничего, что могло бы арконцев заинтересовать. И потому базовая стратегия переговоров, если выражаться простыми словами, должна быть такой: брать, что дают, и непрерывно за это благодарить. Модель – детский сад, куда заглянула проверочная комиссия. Мы не должны надоедать взрослым людям своими капризами и нытьем. Мы не должны дергать их за полы одежд и клянчить всякую привлекательную мишуру. Нам следует наивно радоваться и лопотать, тогда есть надежда на горсть вкусных орешков, пряников или конфет. Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь