А потом я с замиранием сердца почувствовала, как ботинок все того же СПП ударил меня по плечу и руке и впечатался в стол прямо перед моим носом. – А вот эти ботинки, – медленно промурлыкал он, пнув пластиковый контейнер с выполненной работой, – ты зашнуровала? Если бы я не знала, какое за это бывает наказание, то заплакала бы. С каждой секундой я чувствовала себя все более глупо и сконфуженно, однако сказать ничего не могла. Не могла даже двигаться. Мой язык словно усох вдвое, зубы плотно сжались. Мысли в голове назойливо жужжали, сливаясь в одно мутное облако. Перед глазами все расплывалось. Позади захихикало еще несколько человек. – Шнуровка просто отвратительная. Другой рукой он взял меня за левый бок. Теперь наши тела прижались друг к другу так плотно, что не осталось ни одного свободного сантиметра. Во рту у меня появился привкус кислятины. За столами воцарилась тишина. Мое молчание лишь сильнее распаляло СПП. Без единого слова он схватил контейнер и перевернул его. Сотни ботинок раскатились по всему столу с ужасающим грохотом. Теперь все взгляды были обращены на меня. Словно на нас направили огромный прожектор. – Дрянь, дрянь, дрянь, дрянь, дрянь! – выкрикивал он, раскидывая обувь. Ботинки были хорошими. Идеальными. Обычные ботинки, хотя я знала, чьи ноги будут в них ходить. – Зеленая, ты не только тупая, но еще и глухая? А потом, словно гром посреди ясного неба, отчетливо прозвучал голос Сэм: – Это мой контейнер. У меня в голове пронеслась лишь одна мысль: «Нет, только не это!» Я почувствовала, как СПП от неожиданности отпрянул назад. Они всегда реагировали так, крайне удивленные тем, что мы умеем говорить, использовать слова против них. – Что ты сказала? – рявкнул он. Я видела, что Саманта собирается сделать. Она смаковала слова, точно лимонную конфетку. – Ты меня слышал. Или от запаха полироля у тебя мозг отказал? Подруга не отрываясь смотрела на меня, и я знала, чего она ждет. Сэм требовалась моя поддержка. Я сделала шаг назад, обеими руками держась за живот. Не надо, – мысленно пробормотала я, – не надо. Она сама справится. Храбрости Сэм было не занимать, тайн не имелось, но каждый раз, когда подруга вставала на мою защиту, я в ужасе пятилась назад, чувствуя себя предательницей. Теперь это повторилось снова. От ужаса я не могла говорить. Если они заглянут в мое досье, если увидят бланки и начнут их изучать, ни одно наказание Сэм не сравнится с тем, что они сделают со мной. Так я себя успокаивала. Парень криво усмехнулся. – У нас тут одна живая. Давай Руби, давай! Эти слова ясно читались в наклоне ее головы, в напряженных плечах. Сэм не понимала, что будет со мной после этого. Я не была храброй. Но хотела быть. Так хотела! И все же не могла. Произнести слова вслух оказалось выше моих сил. Сэм легко прочитала это по моему лицу. В глазах подруги мелькнуло понимание, а затем СПП подошел и взял ее за руку, уводя прочь от стола и от меня. Обернись, – молилась я. Ее собранные в хвост светлые волосы с каждым шагом раскачивались из стороны в сторону, взлетая выше головы солдата. Обернись. Мне нужно было, чтобы Сэм увидела, как я сожалею, поняла, как мне плохо: как больно в груди, как тошнит и лихорадит. Каждая мысль наполняла меня еще большим отвращением к самой себе. Зрители отворачивались один за другим. Солдат не вернулся. Не осталось никого, кто бы видел, как я плачу. Я научилась делать это беззвучно много лет назад. Так с чего бы кому-то поворачиваться в мою сторону? Я вновь оказалась в тени Сэм. Как обычно. Наказанием тому, кто заговорил без разрешения, был день изоляции. Преступника наручниками пристегивали к воротам. Температура и погода не имели значения. Я видела детей, сидящих в сугробе, с синими от холода лицами, и никто не дал им даже одеяла, чтобы укрыться. Видела обожженных солнцем, покрытых грязью и отгоняющих мух свободной рукой. Не удивительно, что наказанием за ответ СПП или лагерному инспектору было все то же самое, но без пищи, а порой и без воды. Сэм вернулась в бокс через два дня. Наказание за грубый ответ оказалось настолько ужасным, что она не могла о нем говорить. Одежда подруги промокла, Сэм дрожала и выглядела так, словно спала так же мало, как и я. Спрыгнув с койки, я бросилась ей навстречу. Сэм едва успела пройти половину пути до кровати. Я крепко взяла ее за руку, стараясь поддержать, но подруга отшатнулась, поджав губы. Лицо Саманты было жестоким. От ветра нос и щеки Сэм стали ярко-алыми, однако на теле не было ни ран, ни порезов. Мои глаза опухли от слез, ее – нет. Саманта едва заметно прихрамывала, но если бы я не знала, что случилось на самом деле, то решила бы, что она вернулась после долгого рабочего дня в саду. – Сэм, – произнесла я, всей душой ненавидя себя за дрожь в голосе. Сэм не остановилась. Она снизошла до меня, лишь когда мы оказались возле коек. Одной рукой подруга взялась за край матраса, готовая запрыгнуть наверх, в свою постель. – Пожалуйста, скажи хоть что-нибудь, – умоляюще сказала я. – Ты стояла там. – Голос Сэм прозвучал так низко и хрипло, словно она не разговаривала несколько дней. – Ты не должна была… Сэм опустила голову так, что подбородок прижался к груди. Длинные спутанные пряди упали ей на лицо, скрывая его выражение. И все же я почувствовала: Сэм стала какой-то безразличной. Меня охватило странное чувство. Я словно плыла все дальше и дальше в никуда, не имея возможности зацепиться за опору. Я стояла за спиной Сэм, но расстояние между нами увеличилось до размеров каньона, перепрыгнуть через который было не в моих силах. – Ты права, – в конце концов произнесла Сэм, – я не должна была. – Она прерывисто вздохнула. – Вот только что тогда произошло бы с тобой? Ты просто стояла там и позволяла ему делать это. Ты же вообще не собиралась защищаться. Сэм посмотрела на меня так, что мне захотелось отвернуться. Глаза ее пылали, казались темнее, чем когда-либо. – Они могут говорить ужасные вещи, даже ударить, но ты никогда не отвечаешь. Я знаю, Руби, знаю, что ты чувствуешь, но иногда мне начинает казаться, что тебе просто все равно. Неужели ты не можешь постоять за себя, хотя бы один раз? Ее голос опустился до шепота, однако резкость, с которой говорила Сэм, подсказывала, что подруга вот-вот сорвется на крик или ударится в слезы. Я смотрела, как Саманта отчаянно теребит края шорт. Руки двигались так быстро, что ярко-красные отметины на запястьях едва можно было разглядеть. – Сэм, Саманта… – Я хочу… – Сэм тяжело сглотнула. Глаза ее наполнились слезами. – Я хочу побыть одна. Хотя бы немного. Дотянуться до нее я уже не могла. По крайней мере, сейчас. Меня охватило чувство безнадежности, по телу прошла лихорадочная дрожь. Скорее всего, это была дрожь ненависти к самой себе. Тем не менее я считала, что, попытавшись сказать подруге правду, все объяснить, рискую потерять Сэм навсегда. Она знала, должна была знать, что меньше всего на свете я хотела, чтобы она пострадала из-за меня. Сэм – это все, что у меня тогда было. Когда я коснулась ее плеча во второй раз, меня словно выбило из реальности. Я почувствовала, как покалывает кожу головы, огненные искры вспыхнули у корней волос, проникая внутрь черепной коробки. Лихорадочный жар стал сильнее, и все вокруг окуталось сероватой дымкой. Я видела бледное лицо Сэм, а потом она исчезла, сменившись раскаленными добела воспоминаниями, которые принадлежали не мне. Белая школьная доска, исписанная сложными уравнениями, копающийся в саду золотистый ретривер, земля, уходящая из-под ног, а затем несущаяся навстречу – как у того, кто катается на качелях, сбор овощей в саду, кирпичная стена столовой перед глазами и удары, обрушивающиеся на мое тело со всех сторон. Картинки сменяли друг друга, точно кадры из кинофильма. Когда я наконец пришла в себя, мы по-прежнему смотрели друг на друга. На мгновение мне показалось, что в остекленевших глазах Сэм я вижу собственное отражение. Саманта смотрела не на меня. Она глядела на пыль, проплывающую в воздухе над моей головой. Я уже знала этот пустой взгляд. Такой же много лет назад был у моей матери. – Ты новенькая? – спросила она, испуганная и удивленная одновременно. Сэм оглядела меня сверху донизу, а затем глубоко вздохнула, точно человек, который надолго задерживал дыхание. – Должно же быть у тебя какое-то имя? – Руби, – прошептала я. Это было последнее слово, которое я произнесла почти за год. Глава четвертая Очнулась от того, что кто-то вытирал мне лицо влажной прохладной тканью под звуки мягкого женского голоса. – Все в порядке, – сказала она. – Все будет хорошо. Не знаю, кого незнакомка хотела купить своей сладенькой ложью, но со мной этот номер не прошел. Я позволила вновь положить себе на лоб влажное полотенце. Женщина наклонилась ближе, и я почувствовала исходящее от нее тепло. Пахло розмарином и чем-то давно забытым. Ее рука на секунду легла поверх моей, и это оказалось больше, чем я могла вынести. Мы не дома, и эта женщина не моя мама. Я тяжело задышала, пытаясь сдержать нахлынувшие чувства. Плакать нельзя. Ни перед этой женщиной, ни перед другими взрослыми. Нельзя доставлять им такое удовольствие. – Тебе все еще больно? Я открыла глаза, но лишь потому, что женщина поочередно оттянула мне каждое веко, посветив в зрачки фонариком. Я хотела закрыться руками, однако запястья оказались пристегнуты к кровати с помощью липучек. Бороться было бесполезно. Женщина цокнула языком и отступила назад, унося приятный цветочный аромат вместе с собой. В воздухе запахло перекисью и антисептиком. Теперь я точно знала, где нахожусь. Звуки накатывали волнами. Ребенок кричал от боли, по белому кафельному полу шлепали чьи-то ботинки, скрипели колеса каталок… Я чувствовала себя так, словно лежу над тоннелем, прижав ухо к земле, и вслушиваюсь в шум проезжающих подо мной машин. – Руби? Женщина была одета в голубой медицинский костюм и белый халат. Учитывая бледную кожу и светлые волосы, она становилась едва различима на фоне белой, окружающей койку занавески. Поймав мой взгляд, незнакомка улыбнулась. Приятной, открытой улыбкой. Это был самый молодой врач, которого я когда-либо видела за время пребывания в Термонде. Хотя, по правде сказать, количество моих посещений лазарета не превышало число пальцев на одной руке. Первый раз я слегла с кишечным гриппом и обезвоживанием после того, что Сэм окрестила «впечатляющим извержением кишечника», и еще раз с растяжением запястья. Причем и в тот, и в другой раз после ощупывания старыми морщинистыми руками я чувствовала себя гораздо хуже, чем до попадания в лазарет. Ничто не излечивает быстрее, чем мысль о старом извращенце, от рук которого пахнет лимонным мылом. Эта женщина – она была почти нереальна. Все в ней. – Меня зовут доктор Бегби. Я волонтер из «Леда корпорейшн». Я кивнула, глядя на значок в виде лебедя, приколотый к нагрудному карману ее халата. Девушка придвинулась ближе. – Мы представляем собой большую компанию, которая проводит исследования и присылает докторов, для того чтобы помогать таким, как ты, в лагерях. Если хочешь, можешь звать меня просто Кейт, без всяких формальностей. Конечно, мне хотелось. Я уставилась на протянутую руку. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь биением крови у меня в ушах. Неловкий момент миновал, и доктор Бегби убрала руку обратно в карман. Однако перед этим она успела провести пальцами по моей левой руке, пристегнутой к поручню кровати. – Ты знаешь, почему находишься здесь, Руби? Помнишь, что произошло?