Часть 16 из 44 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Она откинулась назад, расправила плечи и нахмурила брови. Ее взгляд был устремлен на динамик автомобиля.
— Что значит, ты работаешь над этим? Ты знал, что я здесь? Ты знал все это время? — Ее голос перешел от надежды к отчаянию.
Он проигнорировал ее вопросы: — Просто делай все, что он скажет, хорошо.
Ее глаза наполнились слезами, когда она опустилась на свое место.
Я вмешался, потому что разговор был окончен. Она услышала достаточно, и ему пора было заткнуться. Я не был одним из них. Мне не нужен был раб. Мне нужен был рычаг: — Тик-так, Ваше Высочество. К сожалению, в отличие от беспомощных молодых девушек, у вас не так много времени, — я сильно надавил на газ. Медленно движущийся грузовик переместился на правую полосу, пропуская меня. — С этого момента у тебя есть пять дней, чтобы все сделать. — В машине стало тихо, когда я нажал на красную кнопку и завершил разговор.
Эннистон смотрела в окно, пока мы проезжали одну машину за другой. Огни города мелькали в темноте и подчеркивали грусть в ее глазах. Быть мудаком — это то, что я делал. Это было то, кем я был. Но это не значит, что это всегда было легко.
Время от времени ее дыхание сбивалось, и я улавливал, как она глотает всхлипы, молча смахивая слезу со щеки. Наконец, она заговорила.
— Он знает, что я здесь. Он знал все это время. — Ее голос был едва слышным шепотом, борьба, начавшаяся ранее, полностью вытекла из ее вен. — Теперь я понимаю. Я не принцесса в этой истории. — Она медленно моргнула, как будто потерялась. — Я пешка.
Я не сводил глаз с дороги и старался не обращать внимания на то, как сжался мой желудок от ее слов. Я хотел ее сломать, и вот она здесь. Так почему, черт возьми, я не был рад этому?
ГЛАВА 18
Все тело дрожало, и мне потребовались все мои силы, чтобы не показать этого. Было ощущение, что меня бросили на холоде, голую и босую. Даже мои кости были ледяными. Все это время я была так сосредоточена на том, чтобы связаться с отцом. Я знала, что если смогу рассказать ему о случившемся, он сделает все возможное, чтобы освободить меня. Я ошибалась.
Он все знал с самого начала.
Просто делай все, что он скажет.
Между ним, Греем и Чендлером шла битва, и я была разменной монетой. Кто-то мог бы даже назвать это сопутствующим ущербом.
Я была побочным ущербом.
Огонь в моей душе погас, оставив меня смотреть, как горстка пепла ускользает из моих пальцев. Больше не было причин бороться.
Чендлер не потрудился сказать, я же тебе говорил. Мы оба знали, что он был прав. Я не была готова к этому.
— Что ты имел в виду, когда сказал беспомощные молодые девушки?
Он резко повернул, пересекая полосу движения, и посмотрел на меня. Вокруг нас раздавались автомобильные гудки.
— О чем ты говоришь? — спросил он, затем снова сосредоточился на дороге. Слава богу.
— Когда ты разговаривал с моим отцом, ты сказал, что в отличие от беспомощных молодых девушек, время — это то, чего у него не так много. Какие беспомощные молодые девушки? Что это значит? Почему ты дал ему пять дней? — О каком сообщении говорил Чендлер? Почему моему отцу нужно было больше времени?
— Может, тебе стоит спросить его.
Я продолжала смотреть в окно.
— Возможно, я бы спросила, если бы хотела поговорить с ним прямо сейчас.
Он усмехнулся про себя, но это было недолго. Его рука вцепилась в руль, а выражение лица стало жестким.
— Он не тот человек, за которого ты его принимаешь, Эннистон. Не спрашивай больше ни о чем, потому что это все, что я собираюсь сказать.
Без шуток. Человек, за которого я его принимала, спас бы меня, как только узнал, что я пропала, или хотя бы попытался это сделать. Он бы точно не оставил меня одну. Всю свою жизнь я считала себя сильной. Никогда еще не чувствовала себя такой беспомощной. От всех этих вопросов у меня разболелся мозг, и было очевидно, что от Чендлера я больше ничего не добьюсь.
Он использовал мое имя, мое настоящее имя, вместо Принцессы. Это был единственный луч света посреди бури, и я цеплялась за него, пока могла.
— Я Эни, — я посмотрела на него, пытаясь понять, может быть, я каким-то образом проникла в него так же, как он проник в меня. — Большинство людей зовут меня просто Эни.
Вернувшись в пентхаус, высокий худощавый мужчина в темно-синем костюме встретил нас в холле. Он протянул Чендлеру коричневый бумажный пакет. Что бы ни было внутри пакета, он пах корицей, свежеиспеченным хлебом и раем.
Чендлер дал ему чаевые, а затем повел нас к лифту. Стоявший на страже громоздкий парень ухмыльнулся, увидев меня. Он захихикал, когда мы прошли мимо него.
— Пинай камни, засранец, — пробормотала я, когда двери закрылись. Я была не в настроении терпеть его презрение.
— Он просто делает свою работу, — сказал Чендлер, не обращая внимания. Как-будто его работа заключалась в том, чтобы закрывать глаза на похищение.
— Я не знала, что самоуверенный засранец — это настоящая карьера.
Его жесткое выражение лица не изменилось: — Ты будешь удивлена тем, как некоторые люди зарабатывают свои деньги.
Казалось, что в его словах был скрытый смысл, но мой резервуар был на исходе от сарказма и энергии.
Как ты? Я хотела спросить, но не стала. Я все еще понятия не имела, чем занимается Чендлер и как он смог позволить себе пентхаус в Нью-Йорке, но если бы мне пришлось гадать, я бы поставила на то, что это как-то связано с кровью на его рубашке вчера. Серийный убийца приходил мне в голову раз или два.
Когда двери лифта открылись, мой желудок уже издавал неловкие звуки. Двадцать один этаж сладкой пытки корицей. Безвкусные макароны — это еще куда ни шло.
Он поставил пакет на кухонную стойку, затем начал вынимать его содержимое.
— Я заказал ее по дороге в аэропорт. Я подумал, что из-за беготни у тебя разыгрался аппетит.
Это была... человечность, которую я услышала в его голосе?
Не может быть.
После всего, через что прошли мои эмоции за последние два дня, возможно, это был способ моего разума ухватиться за позитив. В любом случае, я приветствовала это.
Он поставил два пластиковых контейнера с прозрачными крышками рядом с пакетом.
— И это дерьмо действительно съедобно.
Возвращаемся к реальности.
Я закатила глаза и села на один из металлических барных стульев вокруг кухонного острова. Самые вкусные французские тосты, которые я когда-либо видела в своей жизни, атаковали мои чувства, когда я сняла крышку. Толстые ломтики, покрытые сахарной пудрой по бокам. Я открыла маленький круглый контейнер с сиропом и вылила его сверху. От одного взгляда на это у меня потекло изо рта.
Чендлер сел на стул рядом со мной: — Я обещаю, что он не отравлен.
Я подняла бровь, разворачивая пластиковые столовые приборы: — Так говорит каждый, кто когда-либо пытался кого-то отравить.
Он отрезал уголок своего тоста, обмакнул его в сироп, затем поднес вилку к моему рту.
— Вот. Можешь взять мой.
Я замерла, вспомнив, как в прошлый раз он подносил что-то к моим губам. От одного его присутствия по моим венам разлилось тепло.
В его глазах был вызов, как будто он тоже это чувствовал. Он провел вилкой по моим губам, размазывая сироп и сахарную пудру по моему рту. Затем он сделал то же самое с собой. — Вот так. Теперь мы умрем вместе.
Как Ромео и Джульетта.
Боже мой. Я официально потеряла свой чертов разум. Это была не романтика. Это было безумие. Час назад я хотела убежать от него. Теперь я хотела попробовать сахар на его губах.
Его язык высунулся и провел по нижней губе, вбирая сладкую белую пудру. Он вернул вилку ко мне. Его напряженный взгляд не ослабевал: — Ешь.
Я наклонилась, губы разошлись, рот открыт, язык готов. Я не могла остановиться. Да и не хотела. Нас притягивало друг к другу, как два магнита.
Чендлер поднес вилку к моему рту и с горячим взглядом наблюдал как я жую. Потом он протянул руку и отрезал уголок моего тоста, а затем отправил его в рот. Призрачная улыбка коснулась его губ, когда он жевал, первая искренняя улыбка, которую я видела с тех пор, как приехала сюда. Эта улыбка растопила каждый дюйм моей души.
Мое сердце было в беспорядке.
Билось.
Колотилось.
Грохотало.
Я была слишком уязвимой сейчас. Это было слишком свежо, слишком ошеломляюще. Казалось бессмысленным притворяться, что того, что только что произошло, не было.
Я откусила еще кусочек.
— Я знаю, ты просил не спрашивать тебя больше ни о чем, но...
Он отложил вилку: — Мы действительно собираемся сделать это снова?