Я полагал, что действительно украл ее и утащил во тьму. Я поднял ее со стойки, обхватив ее задницу обеими руками, пока нес ее к лестнице. К черту еду. Мы поедим позже. Я смотрел ей в глаза, когда она обвила руками мою шею. — Величайшая гребаная история любви всех времен. ЭПИЛОГ Год спустя — Если Лео будет продолжать в том же духе, нам понадобится еще один дом, — сказал Линкольн, его голос звучал по громкой связи в моем домашнем офисе. Он не лгал. Мы разговаривали по телефону во время еженедельного совещания, и я уже двадцать минут записывал заметки в блокнот на спирали. С тех пор как был уничтожен сайт «Багровый грех», Лео впал в ярость, обшаривая даркнет в поисках всего, что мог найти. Этот ублюдок вынюхивал торговцев людьми быстрее, чем золотоискательница вынюхивает миллионеров. Эннистон всегда умоляла помочь ему, но я не хотел, чтобы она приближалась к этому озабоченному ублюдку. Кроме того, она была занята более важными делами, королевскими делами. О которых я ничего не знал, но мне быстро приходилось учиться. Каждый раз, когда Лео расправлялся с кем-нибудь из них, мы получали полный дом девушек. Эннистон всегда настаивала на том, чтобы быть в доме, когда мы их забирали. Она ждала нас с великолепной улыбкой, охапкой книг и всем необходимым, чтобы они тоже почувствовали себя принцессами. Мы держали девочек в убежищах, пока их тела и разум не переставали быть сломленными. Некоторым требовалось больше времени, чем другим, даже благодаря консультациям, которые мы предлагали. Линк и Лирика переехали в Теннесси, чтобы помогать на постоянной основе, при одном условии — дома должны были называться «Священное место». — Зло никогда не вторгается на священное место, — сказал он. Я позволил ему высказаться, потому что лучше заткнуть его, чем разозлить. Если бы вы спросили меня, причина была в пирсинге. Тот, у кого в кончике члена торчит кусок металла, просто обязан быть угрюмым. После третьего дома мы официально стали некоммерческой организацией. Может быть, в наших темных душах все-таки был какой-то свет. — Эй, Линк, я тебе перезвоню, — сказал я ему, когда лицо моего отца мелькнуло на экране телевизора, висевшего на стене. Я спустил ноги со стола и выпрямилась в кресле. Где, черт возьми, был пульт? Я включил телевизор, чтобы посмотреть счет, когда работал дома, но громкость оставлял приглушенной. Звук отвлекал. Мне хватало отвлекающих факторов, когда я знал, что Эннистон ходит где-то по квартире, возможно, босиком и в одном из этих платьев, потягивая бокал вина, ее соски проглядывают сквозь ткань, потому что она никогда не носила лифчик. Черт. От этого образа я застонал. Я открыл верхний ящик и нашел пульт, увеличив громкость как раз вовремя, чтобы услышать, как ведущий новостей говорит. — Сегодня утром миллионер Пирс Кармайкл был найден мертвым в своем доме на Манхэттене. Согласно заявлению полиции Нью-Йорка, магнат недвижимости повесился, очевидно, покончив с собой. На месте происшествия была найдена записка, адресованная его приемному сыну Чендлеру Кармайклу. В начале этого года Кармайкл ушел с поста генерального директора «Кармайкл Энтерпрайз», а затем объявил о банкротстве, потеряв часть своей собственности, но причина самоубийства до сих пор не известна. Я выключил телевизор как раз в тот момент, когда зазвонил мой мобильный телефон. — Я слышал, — сказал я вместо обычного приветствия, которым обычно отвечал своему адвокату, когда он звонил. — Он оставил вам записку. — Это я тоже слышал. — Он также оставил вам дом. — Он мне не нужен, — я покинул этот дом в восемнадцать лет, поклявшись никогда больше не переступать его порог. — А как же моя мать? — Я использовала этот термин очень вольно. — О ней заботятся. И я полагал, что вы позволите ей остаться в доме. — Хорошо, что ты не азартный игрок, Джим. Ты отстой в предсказаниях, — я постучал карандашом по блокноту, делая паузу, чтобы подумать. — Поищите финансовые записи моей семьи и найдите горничную. У меня нет имени, но она работала у моего отца примерно двадцать семь лет назад. Светлые волосы. Зеленые глаза. — Когда эти слова сорвались с моих губ, у меня скрутило живот. Это был первый раз, когда я просила кого-то найти мою мать. — Хорошо.... — Он протянул это слово, словно ожидая от меня подробностей. — Выгони мою мать и отдай дом той горничной. — Чендлер, ты не можешь просто... Конец разговора. Я бросил мобильный телефон на свой стол. — Да, — я выдохнул. — Я могу. Я откинул голову назад и уставился в потолок. Его больше не было. Мой отец был мертв. Причина самоубийства до сих пор неизвестна. Я знал. Шесть месяцев назад он умолял меня остановиться. Перестать строить. Перестать покупать. Перестать расти. Пятнадцатилетний мальчик, который стоял перед ним и умолял его брать с собой на гольф по воскресеньям, чтобы не пришлось оставаться в этом доме; тот, кто пытался рассказать ему, что происходит, но его игнорировали; кому лгали всю жизнь и относились к нему так, будто он не имеет значения, посмотрел ему в глаза, протянул ему веревку и сказал, чтобы он шел на хрен. Я сделал это. Я был бомбой, которая упала и взорвала все изнутри. Я должен был плакать. Разозлиться. Почувствовать что-то. Что угодно, кроме облегчения, которое наполнило мои легкие свежим воздухом. Как можно оплакивать человека, который всю жизнь был призраком? Его присутствие преследовало меня и при жизни. Я не собирался позволить ему мучить меня после смерти. Дверь со скрипом открылась, и Эннистон заглянула внутрь. Ангел, проверяющий своего дьявола. Босиком, в сарафане, без лифчика. Я знал это. Даже после целого года ежедневного бодрствования рядом с ней, это лицо все еще заставляло мой член напрягаться. Я никогда не рассказывал ей о ее матери и не собирался. Я не понаслышке знал, как несправедливо перекладывать грехи родителей на ребенка. Это был не ее демон. Это не было ее наказанием. Я потратил впустую достаточно времени на Эннистон из-за мести. Королева была мертва. У меня была моя девочка. Не было необходимости заливать кислотой рану, когда она уже закрыта. Она и так пережила достаточно дерьма со своим отцом. — Я подумала, что тебе нужно выпить. — Эннистон держала в одной руке бутылку бурбона. — Ты мне нужна. Она усмехнулась, проходя через комнату, бутылка болталась между ее пальцами. — Я пришла с выпивкой. Я провел ладонью по брюкам, вниз по длине своей эрекции. — Я бы предпочел, чтобы ты просто кончила (прим. «come», пришла/кончила — игра слов). Она обошла мой стул, провела кончиком пальца по подлокотнику и спинке, затем взяла в руку мои волосы и откинула голову назад. — Открой, — сказала она, держа бутылку над моим лицом. Хорошо, Маленькая Бунтарка. Я подыграю тебе. Пока что. Я открыл рот, и она наклонила бутылку. Теплая янтарная жидкость потекла как река по моим губам и подбородку. Вниз по горлу и груди. Я открыл рот шире, наслаждаясь мягким вкусом, который вливался мне в рот. Она поставила бутылку на стол, затем что-то нажала на своем телефоне. Блюзовое вступление к песне Рианны «Love on the Brain» эхом разнеслось по моему кабинету. Какого черта? Она, должно быть, подключилась к моей звуковой системе. Она спланировала это. Вот подлая маленькая дрянь... Эннистон обошла вокруг моего стола, убрала ноутбук, блокнот, карандаши и положила их на пол. — Если это твой способ попросить меня трахнуть тебя на моем столе, то ответ «да». — Это всегда было «да». Рабочий стол. Кухонный стол. Стол в ванной. Это не имело никакого значения. Если ее киска была там, чтобы взять, я брал ее. У меня, блять, перехватило дыхание, когда она забралась на мой стол на четвереньках, затем опустила локти, наклонившись передо мной. Задница в воздухе, сиськи у моего лица, ее глаза устремлены на меня. Гребаная львица, готовая убивать. — Ты играешь с огнем, детка. — Я крепко сжал челюсти и поерзал в кресле, борясь с каждым гребаным первобытным инстинктом внутри меня. Она поднесла палец к моим губам, заставляя меня заткнуться. Заткнуть меня, твою мать. — Хорошо. Я люблю погорячее, — ответила она с ухмылкой. А потом она встала и начала танцевать под музыку. Она крутила бедрами в такт, также как она каталась на моем члене. Ее рука скользнула по бедру к низу платья и задрала его над одной ягодицей. Без трусиков. Бляяяять. Я потер свой член через штаны, сильно сжимая его и отталкиваясь от стула, представляя, как зарываю свой член в ее тугую, горячую киску. Она схватила прядь своих волос, смахнув с шеи, и прикусила губу. То, как она двигалась, как закрывала глаза и раздвигала губы, пока ее руки блуждали по ее телу. Она танцевала так, словно я прикасался к ней, словно она чувствовала мои руки на своем теле, мой рот на ее коже, мой член в ее киске. Она танцевала, как одна из моих девушек в клубе. Заметьте: лучше, чем мои девушки в клубе. Где, блять, она этому научилась? Черт побери. Я вскочил со стула. Она прижала крошечную ножку к моей груди, толкая меня обратно вниз. Мои глаза сузились. О, детка, ты за это заплатишь.