— Чего это ему так рано? — подыграл Герман. — Да поди пойми его, — сказала Марина и легким движением смахнула белокурую прядь с плеча. Девушка суетилась на кухне. Подпевая под нос знакомую мелодию, проворно крошила лук. — Он был старше ее, она была хороша. В ее маленьком теле гостила душа… парам-паба-пам, пара-ру-ру-ра, — пританцовывая, она пропускала забытые слова, — он любил ее, она любила летать по ночам. Сковорода накалилась, квартира наполнялась разжигающими аппетит запахами. — Я такая голодная! «Как же она прекрасна и естественна в своей лжи!» — любовался Герман. Еще один бесплодный день уступал надвигающейся ночи. Герман проклинал себя, пытался забыться во сне, не слышать… Желтые ногти отбивали умеренный такт, стук исходил из самого нутра, поднимался от глубин груди и бил в виски. С каждой попыткой закрыть глаза у него возникала омерзительная картинка: эти руки, руки не человека. Он встал с постели и побрел в кабинет. — Слушать, слушать, слушать… — Кто это? Кто здесь? — Герман всматривался в темноту, но никого не видел. «Откуда эти звуки, — мысли бились в его сознании, ускоряясь с биением сердца, — кто здесь может быть?» — Слушай! — прошептал кто-то совсем рядом. Герман подошел к ноутбуку. Немой приказ исходил от него, неимоверная сила, которой невозможно сопротивляться. И как сопротивляться невидимому противнику? Как бороться, если враг твой — ты сам? Вдруг в сознание ворвался крик, истошный женский крик. Герман помчался в спальню. — Марина, Марина, ты в порядке? — В безумном припадке Герман тряс жену, крепко схватив за плечи. — Да что с тобой? — пробормотала девушка. — Я уснула уже. — Ты кричала? Что-то случилось? — Я спала, ты что? Совсем? — Марина смотрела на него удивленно, с лица еще не сошла пелена сна. — Ты ничего не слышала? — спросил Герман, немного успокоившись. — Нет, все было тихо, — произнесла Марина, — спят уже все. Ты совсем с ума сошел со своими ночными похождениями. Она отвернулась и вскоре уснула. А Герман остался сидеть у ее ног, прислушиваясь к каждому шороху, скрипу и вздоху. Иногда сон брал верх — Герман ронял голову, но резко вздрагивал, открывал глаза и продолжал бдеть над спящей женой. Он чувствовал взгляд за спиной, чье-то присутствие рядом. Некто здесь, дышит на пороге, ждет, выжидает. — Герман! — тихо позвала Марина. — Что? Что, дорогая? — отозвался он. Девушка приподнялась над подушкой и повернула голову в сторону мужа. Он видел блеск ее прекрасных глаз, а через мгновение они вылились влажным сгустком на сорочку, оставив мокрые следы. — Марина… — еле выговорил он. Она протянула к нему руки. Бледная кожа ссохлась, бурыми пятнами расползлась по черепу и истлела, осыпавшись, словно листва с деревьев. Темные глазницы в белой кости все еще продолжали смотреть на Германа. Нижняя челюсть безвольно отвисла, и вместе с дыханием смерти из нее вырвался звук: — Ты слышишь? Слышишь?.. Герман, да проснись же ты! Слышишь? Ты меня слышишь? — трясла мужа Марина. — Ммм… Марина? Что это? Что это было? Медленно сознание возвращалось к Герману. Картинка становилась реальнее — на него смотрели по-прежнему живые и голубые глаза жены. — Ты совсем уже спятил! — раздраженно выговаривала она. — Уснул прямо в одежде, да еще и орал что-то. Вставай давай! Обед уже скоро. — Что значит — спятил? Вообще-то я работаю, ты же знаешь! — Странное ощущение наполняло Германа, гнев распирал его и вырывался наружу, круша все преграды на своем пути. — Ты же сама мне твердила, что надо работать хоть по ночам! Что ты хочешь жить! Так на тебе! Пожалуйста! Чем ты теперь недовольна? Он сам не заметил, как перешел на крик. Его голос звучал чужим, словно затертая запись на магнитной ленте. — Успокойся! — И лицо Марины скривилось в брезгливой гримасе. Презрением повеяло от этого небрежно кинутого слова и словно лезвием полоснуло по сердцу. — Успокойся, говоришь? — распылялся Герман. — Не нравится? А мне, думаешь, нравится, когда ты врешь в лицо? — Что? — Нашла себе спокойного? При деньгах? — Да ты! Ты совсем уже! — крикнула Марина и выбежала из комнаты. Но Герман не собирался оставлять это вот так, на полуслове. Уж коли зашел разговор, замалчивать не имело никакого смысла. Он не в состоянии мучиться догадками и делать вид, что все прекрасно. Он сжал кулаки и заглотнул воздух, словно хватил добрую порцию храбрости. — Тогда объясни мне, какие такие ты взяла дни без содержания, а? — Уперев руки в бока, он встал в дверях кухни так, что полностью перекрыл жене выход. — Откуда ты знаешь? — изумилась Марина. — Был на твоей работе, и Лена мне сказала. — Так ты за мной следишь, что ли? — Лицо Марины вмиг переменилось. Теперь на Германа смотрели холодные глаза. — Почему слежу? Просто гулял и зашел к тебе. — И почему не позвонил? Хотел проверить меня? — А есть повод проверять? — Ты меня обвинить хочешь? Да как ты… Как ты можешь? — Голос Марины дрожал, то поднимался на высокие ноты, то лопнувшей струной срывался до хрипотцы. — Это унизительно! Я и представить себе не могла, что ты на такое способен, параноик несчастный! — Ты дура, что ли? — не выдержал Герман. Пощечина обожгла лицо. Марина в слезах хлопнула дверью, а Герман остался один на один со своими мыслями и пустым домом. Левая щека пылала, в груди клокотало возмущение, а душу пожирала обида. Марина не вернулась. Напрасно он ждал. Даже после того, как стрелки часов перешли полуночный рубеж, входная дверь не шелохнулась. Черным пятном угрюмо стоял ноутбук. Фонарь опасливо заглядывал в окно сквозь щель тюлевой ткани. Тонкая материя служила незыблемой границей мира Германа и внешнего мира и в то же время так надежно скрывала его от реальности. Реальности, которая некогда наполняла его и называлась жизнью, а теперь стала совсем чужой. 3 глава Еще одна потеря Стены родного университета словно хотели исторгнуть его из себя, как только он переступил порог. Теперь, когда выстроили роскошное здание — новый корпус бывшей архитектурно-строительной академии, прежний ореол уюта рассеялся. И все чаще Герман вспоминал те дни, когда он начинал обычным преподавателем на кафедре финансов в старенькой, доставшейся от районной школы советской постройке. Несмотря на то что коллектив в те времена был не так и велик, дух энтузиазма тащил вперед, как попутный ветер гонит громадный корабль по капризным волнам. Все были одной семьей и студентов знали в лицо. А сейчас в составе Сибирского федерального университета строительная академия стала еще одним винтиком в большой махине, которая причесывает всех под единые стандарты образования, надев однообразные маски безразличия. Все, что теперь требовалось — выполнять планы и следовать указаниям. Но все же это утро было иным… И не потому, что Марина не вернулась. Не потому, что не отвечала на звонки. Что-то иное готовили эти стены. — Доброе утро, Герман Петрович! — без привычной задоринки проговорила Ирка. Обычно громкая и розовощекая пятикурсница с экономического факультета сегодня была бледна как никогда. — Доброе, Кастинцева, — сухо ответил он и прошагал дальше, но все еще ощущал спиной цепкий взгляд, словно кто-то ухватился за полы пиджака. Поравнявшись с аудиторией, Герман Петрович вынужден был даже взглянуть на часы, так было бесшумно, что совсем несвойственно для предваряющих долгую и нудную лекцию минут. Что ж, время как раз подходит, и студенты собрались, но были они какие-то притихшие. — Здравствуйте, Оленька! — поприветствовал Герман аспирантку, войдя в кабинет кафедры финансов. — Что-то сегодня невероятно тихо у нас. — Да, Герман Петрович, — слегка растерянно отозвалась молодая девушка. Вид у нее был действительно несобранный. Помявшись у письменного стола, Оленька сделала шаг к Герману и произнесла почти шепотом: — У нас тут такое случилось, Герман Петрович! — Что же могло случиться с самого утра? — как можно бодрее попытался выговорить он. Уж больно хотелось приподнять дух бедной коллеге. Да и свое расстройство выдавать совсем ни к чему. — Ох, да это даже не с утра… Просто мы узнали только сегодня, — нижняя губа молодой девушки начала предательски дрожать, — вы же помните Олега Мартынова? Ну он у вас диплом собирался писать, такой очень сообразительный парень? — Конечно, помню! Мы уже начали. Он статьи да расчеты мои обрабатывал. — Так вот, — голос сорвался, и Оленька всхлипнула, — его больше нет. — Как нет? — Герман опустил портфель на стол и уставился на аспирантку.