Зубов раздраженно пожал плечами. — Это он? — кивнул Никитин на стол, где раньше лежал магнитофон. — Не знаю, ничего не знаю, — голос был глух и устал, и это «не знаю» следовало понимать как подтверждение. — Кто он? Где его найти?! — Не знаю, не скажу! Ничего не знаю! — Да пойми ты, следствие не может длиться бесконечно. Не найдем второго, пойдешь под суд один. Понял? За убийство! А это тебе... — Э-э... Ваш суд еще когда! Нет, ничего не знаю! — Ну, а если мы его возьмем, скажешь? — Его?! Возьмете?! Да он же — Тень! Понимаете, начальники, Те-ень! И есть, и нет его! Ищите, берите! — Тень, это что, кличка? — моментально от окна включился Понышев. — Не знаю, ничего не знаю, ничего не говорил! — Как Тень? — испугался Никитин. — А Хозяин? — Кому Хозяин, а кому и Тень! Ладно, начальники, — Зубов почти кричал. — Кончай волынку! Веди обратно в камеру, шабаш, ничего не скажу больше, гадом буду! Поймаете — тогда поговорим! Из управления Никитин позвонил в Пермь, доложил обстановку. — Да-а, — протянул полковник в ответ. — В нешуточное дело ввязались. Копайте, давайте, Тень, мы тут тоже посмотрим, подымем старое. Тут еще Геолог, Балаков, всплыл. — Где всплыл? — Да Анискин ваш любимый — Лызин откопал! Протокол осмотра места происшествия и автомашины Мною, инспектором ГАИ УВД Пермского облисполкома Носовым П. С., совместно с экспертом-криминалистом Зуевым В. И. произведены осмотр места затопления автомобиля «Жигули» ВАЗ 2103, автотехническая и криминалистическая экспертизы автомобиля. При обследовании места обнаружения автомашины установлено, что автомобиль был затоплен в омуте 3,5 м глубиной на расстоянии 8 м от берега, в 560 м от моста через р. Бисерть. Высота берега от уреза воды в этом месте достигает 2,5 м. Расчет траектории падения машины показывает, что подобное падение могло быть в том случае, если скорость автомобиля в момент отрыва составляла не менее 35-40 км/час. Автомашина находится в хорошем техническом состоянии, тормоза исправны, давление в шинах в пределах допустимых, люфт руля не превышает установленного предела. Повреждения: ударом твердого предмета на приборном щитке автомобиля разбит спидометр, показания счетчика километража уничтожены, помята решетка радиатора с правой стороны, облицовка правого фонаря, расколото стекло правого подфарника. Последние повреждения получены в результате удара автомашины о твердый предмет. Согласно показаниям очевидцев, обнаруживших и извлекших машину из воды (трактористы совхоза «Победа» В. П. Караваев и Н. К. Фотев), все дверцы, крышка багажника и капота были закрыты, опущены стекла передней левой и задней правой дверок. Номерные знаки на машине отсутствовали. Криминалистическая экспертиза выявила на сидении водителя несколько нитей синего цвета, которые направлены на физико-химическую экспертизу. Других пригодных для идентификации следов не обнаружено. 18. 07. 74 Инспектор ГАИ УВД капитан милиции Носов П. С. 3. Лызин Валерий Иванович. 23 июля 1974 г., г. Чердынь. Колотиловская пуля, правильно завинченный полет которой был прерван, отражен рикошетом, ударила Балакова в правое предплечье в тот самый момент, когда вскидывал он к плечу карабин, чтобы пугнуть неуемного опера, разорвала мышцу с такой страшной силой и болью, что выбила из лодки. Терял сознание или нет, он не знал, может, просто в шоке был, но ясность, мысль вернулись какое-то время спустя, когда река вынесла его в излучину за каньоном. Не захлебнулся и не утонул, видимо, чудом: то ли течение выбросило к берегу, то ли сам инстинктивно выгребался, ничего он не помнил, и, лишь коснувшись ногами дна, спохватился, выбрался на каменистую отмель. Студеная вода замедлила, почти остановила кровотечение, и усилилось оно уже в лесу. Пришлось останавливаться, рвать рубаху и перетягивать тугим жгутом руку. Кость, видимо, задета не была — так, по крайней мере, показалось тогда, но вид разорванных шальной пулей тканей был ужасен, и застонал он не столько от боли, терпимой еще в тот момент, сколько от страха и бессилия. Сориентировавшись, снова попытался бежать, но рука, пламенем горевшая, мешала, рвала приступами нестерпимо острой боли, цеплялась за кусты. Снова пришлось останавливаться и остатками рубахи приматывать ее плотно к телу. Силы стали оставлять, и бежать он больше не мог; подобрав толстый сук, опираясь на него здоровой рукой, постанывая и покачиваясь, брел остаток дня. Шел на север, туда, через водораздел, к Вишере, где искать не должны, где нет ни деревень, ни кордонов, ни другого человеческого жилья. Люди сейчас были всего опасней. Здесь его найдут, это ясно. Живого или мертвого, но найдут. Все дело сейчас во времени, его хоть и мало, но использовать нужно и этот резерв. И использовать до конца. Укрыться. Уйти за пределы области. Место удобное: сотня километров на север — и Коми, сорок на восток через хребет — Свердловская область. Он еще не решил, куда пойдет. Сначала нужно было добраться до Вишеры, а уж оттуда или вверх по ее долине перевалить горы, или дальше на север, ориентируясь по обстоятельствам. Дойти до реки в этот день не удалось. От потери крови, от пережитого кружилась голова и подкашивались ноги. Высмотрев густо присыпанную желтой хвоей воронку, он упал в нее и заснул. Проснулся уже перед рассветом от холода и боли. Плечо горело и стреляло. Сырой промозглый туман жиденькими тонкими перьями, цепляясь за стволы и ветви, тихо плыл низко над землей. Река была где-то недалеко. Выходит, еще вчера он миновал водораздел и, сам того не заметив, вышел в долину Вишеры. Он встал и, чтобы согреться, побежал. Но рана тут же откликнулась острой болью, дыхание перехватило. Пришлось перейти на быстрый, но осторожный шаг. Ходить по тайге он умел. К воде вышел, когда солнце выплыло из-за близких увалов и облило пустынный берег теплом и ярким светом. Дальнейший маршрут не выбирал, а действовал скорее по наитию: оказавшись перед редким в верхнем течении горной реки спокойным плесом и заметив на галечнике у воды несколько сухих кряжей, скатил, охая и едва сознание не теряя, два из них в воду и, усевшись верхом, обхватив крепко ногами, погреб здоровой рукой к другому берегу. Идти вверх по долине, петлять по каменным ее извивам и переваливать через хребет не решился — могло не хватить сил. Да и люди на реке встречаются чаще, чем в тайге. Переправившись, пошел медленнее — здесь его будут искать еще не скоро. Голова снова кружилась, и хотя голода он еще не ощущал — привык к многодневным разгрузочным тренировкам еще со студенческих времен, — силы и кровь нужно было восстанавливать, и целый час он провел на ягоднике. Потом двинул дальше. К избушке вышел на третий день. Она, неприметная и замшелая, с проросшей травой кровлей, дождями выбеленными низкими стенами, до половины присыпанными землей и обложенными дерновиной, распласталась по склону неглубокого овражка, по дну которого журчал быстрый ручей, присела, вжалась в землю, прячась от чужого нескромного взгляда. О том, что где-то рядом таежное жилье, он понял загодя, по нахоженным следам, сломанным и срубленным кустикам, еще по чему-то почти неуловимому; опытом старого полевика угадал, чутьем, которое вырастает исподволь за многие годы бродячей жизни. Поэтому и нашел ее, а иначе бы прошел мимо в десятке шагов, не приметил. Вышел не сразу, а подкравшись, обойдя краем, хотя и понимал, что пуста — ни запаха дыма, ни следов свежих не было, разглядел сперва замотанную ржавой проволокой дверь. Внутри было сыро и затхло. Почти пол-избушки занимали нары, закиданный прелым сеном и осыпавшимся лапником невысокий настил из березовых жердей; в углу у двери глиной обмазанная, кособокая раскоряка с железной плитой и трубой, уходящей в бревенчатый накат потолка; напротив — под единственным в избушке грязным оконцем в три ладони размером — покрытый куском изрезанной фанеры стол из колотых плах. К стене над нарами и столом, под потолком, была пристроена широкая, топором тесанная полка, а на ней — закопченный серый алюминиевый котелок, несколько темных туесов и большая квадратная жестяная коробка. Охапка дров, лежавших возле печи, тронулась белой плесенью. В котелке он нашел два коробка спичек, сточенный нож с деревянной ручкой, белый пластмассовый пенальчик с солью, саморезную ложку, початую пачку чая и несколько кусков комкового сахара. В коробке — с килограмм сухарей и полотняный мешочек с пшенной мукой. В туесах, в таких же мешочках из старого цветастого застиранного ситца обнаружил рисовую крупу, пачку махорки и несколько горстей табака. Под нарами лежал ржавый топор. Становье это никто, видно, кроме хозяев не знал — ни туристы, хоть и редко, но все же забредавшие в эти края, разоряющие из озорства да по непонятной беспричинной злобе такие вот промысловые убежища, ни друзья-охотники, ни геологи. Припасы же оставлены были, наверное, по искренней заботе о заблудшем, оборвавшемся и оголодавшем в тайге человеке, а может, в память об исчезающей древней традиции или в откуп незваному гостю, чтобы не порушил со зла зимний охотничий лагерь. Посидев на порожке и похрустев прелыми сухарями, он осторожно выставил оконце, подпер поленом распахнутую дверь, чтоб продуло, проветрило сквозняком запустелое жилье, сходил за водой, насобирал щепы и хворосту, затопил каменку, пристроив котелок на железном листе. После принялся за поиски лабаза. Оглядев половицы и убедившись, что они не поднимаются, стал искать дальше. Нашел под крышей избушки старые, с вытертым мехом камусные лыжи, рваный брезентовый плащ и латанные многократно, избитые молью, проношенные до сплошных дыр белые валенки-самокаты. С трудом пристроив одной рукой бревенце-лестницу, слазил в чемью. Но там лежали лишь связки распялок да несколько плашек на куницу. Тайник оказался возле самой избушки — под пирамидой сухих жердин, составленных у наружной стены тамбура и прикрывающих дверь от ветра. Разбросав их и сгребя в сторону слой щепы и мусора, он обнаружил плотно подогнанный люк, а под ним — укрепленный срубом амбарец. Оттуда извлек десятка два консервных банок с тушенкой, сгущенкой, рыбой в томате, связки капканов, бензопилу, мотки медной и сталистой проволоки, пару плотницких топоров, большой охотничий нож в деревянных, сыромятным ремнем обмотанных ножнах, двое брюк, куртку, несколько скатанных кусков брезента, большие жестяные банки с остатками круп и вермишели, пакетами супа и наконец то, что искал больше всего, — коробку с аптечкой. Теперь можно было переждать здесь несколько дней. Прожить в избушке пришлось дольше, чем думалось. Поначалу все шло хорошо. Варил густую похлебку, грибницу, кашу, кипятил ароматный чай на травах, собирал и съедал каждый день по котелку ягод и живо чувствовал, как набирает ушедшие с кровью силы. Даже с рукой было ладно: отмочив грязную повязку, обработал рану йодом, растолок несколько таблеток стрептоцида, присыпал и забинтовал туго стерильным индивидуальным пакетом. Боль стала спадать. Дня через два смог пошевелить пальцами. Поисков уже не опасался — далеко ушел: чтобы прочесать тайгу, не хватило бы и дивизии, да и тихо — ни вертолета, ни самолета, даже в отдалении. Привел в порядок одежду: как мог вымочил в ручье и отшоркал «энцефалитку», найденную в лабазе куртку. Экипировка по таежным меркам получилась вполне приличная. Приготовил свои документы, которые запаянными в полиэтилен носил в специально подшитом изнутри кармане. Продумал легенду. Температура подскочила на четвертый день. Сначала подумал, что застудился, обмываясь в ручье, — хоть и приучен был, но сейчас, ослабевший... Напился чаю с малиной, выпил горсть таблеток и лег спать со спокойной душой. Утром снова заныла рука. Менял повязки, толок стрептоцид, сыпал на рану пенициллин — напрасно. Рука начала пухнуть. Пальцы снова потеряли подвижность и чувствительность. Ничем, кроме раны, он больше не занимался. Промывал марганцем, обрабатывал йодом, собирал, какие помнил еще, травы, отварами кропил потемневшую плоть и бинты, делал компрессы. Ничего не помогало. Лихорадило все больше. А когда в нос ударил гнилостный запах, понял: все, пора, надо уходить, или он навсегда останется здесь, на корм куницам и лисам. Через два дня в полуобморочном состоянии вышел к какой-то почти пустой верхнеколвинской деревеньке, откуда на лодке его переправили в ближайший фельдшерский пункт, а оттуда вертолетом санавиации в Чердынь, прямо на хирургический стол, в больницу, где его давно уже ждал Лызин, обзвонивший все сельсоветы и лесоучастки, связавшийся и с геологами, и с рыбаками не только своего района, обложивший скрывавшегося в тайге Геолога густой плотной сетью. И сейчас капитан, успевший за то недолгое время, пока Балаков приходил в себя после операции, отыскать его пристанище в тайге и проследить маршрут от Кутая до становища, восстановить до мельчайших подробностей — сам был когда-то, когда свободного времени было больше, охотником, — отдельные моменты балаковской одиссеи, а где и додумать, понять умом, чутьем, интуицией, как там могло быть; так что не осталось для него в блужданиях раненого ничего тайного, неведомого; получив и изучив информацию по первой балаковской судимости, сидел теперь на стуле подле той самой кровати, на которой немногим ранее лежал Шпрота, и, явно скучая, слушал легенду об одиночном туризме и встрече с осатаневшими браконьерами. — Ну ладно, Балаков, хватит, — оборвал наконец. Зрачки у того дернулись. То, что этот далеко не щеголеватый капитан явно местного производства знает настоящую фамилию, было неприятным сюрпризом. — Ну да, — подтвердил Лызин. — Знаем. И имя, и все другое, что знать положено. — Ну и что тогда? — буркнул Балаков. — Все! Все, что делали на Кутае. Зачем золото мыли? Откуда у вас документы на имя Малышева? И другие тоже, кстати? Все, что связано с вашими работами в наших краях. Балаков молчал. Молчал так же угрюмо и хмуро, как и говорил. Потом, поморщившись, потянулся и взял с тумбочки сигарету. Недорогую. Без фильтра. Лызин зажег спичку. — А ведь вы не курили. На Кутае у вас сигарет не было, и в зимовье табак не тронули. Балаков усмехнулся криво. — Все, значит, разнюхали? Слетали? Быстро... Не курил, а теперь курю. — Ну так я слушаю.