— Не на что нам… — Я чего-нибудь придумаю. — Ну, думай… кузнец. — Женщина усмехнулась и принесла от печи невысокую пузатую крынку: — Держи, замаялся небось. Олег повел носом. Увы, это было никакое не пиво, а всего лишь простокваша. Людмила отправила детей спать, потом присела у лучины, осматривая их рубахи. — Не прожгли? — пересел рядом с ней Середин. — Надо бы им тоже передники смастерить. А то ведь работа огненная. Окалина летит, угли, осколки. — Всё едино растут. Новые скоро надобно будет шить. Пусть покамест для работы остаются. — Пусть… — Ведун наклонился к ней через плечо и поцеловал в губы. Она улыбнулась, чуть наклонила голову, подставляя щеку и подбородок. Огонь добежал по лучине до державки и целомудренно погас. — Пойдем, — потянула его к топчану женщина. — А то опрокинем тут всё. Середин стащил через голову рубаху, распустил веревку штанов, приоткрыл край мохнатого одеяла, нырнул под него, протянул руку, ожидая ощутить грубую холстину, но наткнулся на мягкую бархатистую кожу и тут же перекатился на хозяйку, склонился низко над ней, ощущая грудью прикосновения горячих сосков, обнял ладонями голову, начал последовательно целовать: левый глаз — правый глаз, левая щека — правая щека, левый уголок губ — правый уголок. И тут вдруг на крыльце послышались тяжелые шаги, от которых затрясся весь дом: бум, бум, бум… — У тебя задвижка на дверях есть? — вскинув голову, спросил ведун. — Есть, — прошептала Людмила. — Но не закрыта. — Ква… — сглотнул Олег, пытаясь вспомнить, где лежит его пояс с оружием. Оставлял он его на сундуке в углу, но там сейчас постелено девочке… Бум! Бум! Трах… От сильного удара распахнулась дверь. В проеме показался светящийся призрачной зеленью силуэт, медленно двинулся к топчану: — Ты! Свояк! Обманул! Я пришла за платой… — Лицо еле светилось, но в полном мраке ночной избы образ Томилы угадывался без труда. — неправда… — отчаянно закрутил головой Середин, безуспешно пытаясь найти хоть что-то, способное сойти за оружие. — Я приносил… — Ты лжешь! — Я принес… И черевики твои с трилистниками, и сарафан красивый. — Лжешь! — медленно и неотвратимо приближалась к топчану мавка. — На берегу оставил! В том месте, где утопленник вылезал! Еще до полудня. — Ложь! — вскинула над постелью руки нежить. — Пра-а-авда-а-а!!! — отчаянно завопила женщина. — Клал! Клал! Клал! Я сама! Я сама свой сарафан отдала! С цветами! В котором за Беляша выходила! — Людмила? — склонила голову набок мавка. — Сарафан с цветами? Тот, красивый? — Да, да… — комкая шкуры, заплакала хозяйка. — Его отдала. — Сарафан с цветами… — задумчиво пропела болотная нежить. — Черевики с трилистниками… — Я же говорю, приносил я тебе всё, электрическая сила, — сглотнул ведун. — С самого утра всё собрал да на берег отнес. В осоку, где утопленник вылезал. Занимайся магией, не занимайся, знайся с нечистью, не знайся — а полуночный визит нечистой силы в спальню кого угодно в дрожь вгонит. — Приносил… — Томила наконец-то опустила руки. — Оставил… Она развернулась и медленно, словно тень от ползущей по небу луны, сместилась к дверям. — А-а-а-а-а… — Людмила сползла с постели, каким-то чудом запалила лучину, подступила к печи, трясущимися руками зачерпнула воды и поднесла к губам — но попасть в рот никак не могла. Олег в слабом красном цвете углядел на краю полатей свое снаряжение, кинулся к нему, сграбастал в кучу, прижал к груди, прикидывая, куда сложить, чтобы было под рукой. Увидел череду мокрых следов, тянущихся от двери к топчану, снова сглотнул. Женщина проследила за его взглядом и внезапно взорвалась: — Убирайся отсюда, колдун проклятый! Убирайся, чтобы и духу твоего близко не было! Уметайся прочь из моего дома! Середин увидел, как она нащупывает кочергу, и, подхватив одежду, выскочил за дверь, не дожидаясь продолжения. Позади немедленно щелкнула задвижка. — Ну, ни фига себе приключеньице… — отер он холодный лоб. Быстро оделся, опоясался саблей. Открыл клапан поясной сумки и проверил, остапась ли там заговоренная соль. Покачал головой: — Похоже, кто-то всё ж не удержался, прибрал мавкино подношение… Да, не завидую я этому типу. У мавки времени много, она найдет. Рано или поздно, а к воде каждый приближается… Немного успокоившись, он нащупал лестницу, что всегда лежала под свесом крыши, приставил ее к забитому сеном чердаку над сараем, забрался в сухую траву и закрыл глаза. Тут, наверху, пожалуй, еще и спокойнее будет. Проснулся Середин не от ласковых солнечных лучей, а от пронизывающего холода. Осень решила в очередной раз напомнить о себе инеем на траве и дворовых постройках, густым паром над еще не замерзшей водой. Впрочем, светлый горизонт указывал на то, что до рассвета осталось не так уж много времени. Поэтому Олег, хоть и не чувствовал себя выспавшимся, но ежиться в холодном сене не стал, спрыгнул вниз и, выведя лошадей из конюшни, принялся их седлать. К тому времени, когда петухи только-только начали выползать из теплых курятников, ведун уже поставил ногу в стремя и неспешным шагом выехал со двора, направляясь к дому старшего. — Что зенками хлопаешь, олух? — издалека донесся до него суровый голос Захара. — Он, смотри, нормальные люди уже верхом давно, а ты еще порток не подвязал! «Малюта уже у старшего, — моментально понял Середин. — В дорогу собирают». — Давай, давай, шевелись! Хорошо хоть, не девка ты, давно бы все с голоду завыли. — Утро доброе сему дому! — громко поздоровался ведун. — И ты здрав будь, кузнец! — моментально откликнулся мужик. — Как насчет сбитеня горячего? — Сбитеня в дорогу? А что, дело хорошее. — А расстегаев щучьих? — поинтересовался бородач, отворяя створку ворот. — Благодарствую тебе за петлю, Олег. Аккурат на старое место легла. Умелые у тебя руки, кузнец. Не то что у этого… — Захар закрутил головой: — Ты еще здесь? В хлев беги, сказываю, кобылу саврасую седлай. — А покушать? — с надеждой поинтересовался мальчишка с всклокоченными волосами, в косоворотке без единой пуговицы на вороте, опоясанный толстой веревкой с узлом на боку. — Коли собраться успеешь, обормот, пока Лабута не поспел, тогда и поешь! Олегу же хозяйка вынесла большой ковш горячего сбитеня и не менее горячий расстегай, из разорванной спины которого проглядывали белые кусочки рыбы, кольца лука и желтоватые ломтики репы. Похоже, Лада ухитрилась подняться еще раньше ведуна, коли снедь у нее такая свежая. Середин спешился, оставив лошадей за воротами, с удовольствием заморил червячка, после чего поклонился хозяйке в пояс: — Спасибо за угощение, Лада свет батьковна. Давненько такой вкуснятины не пробовал. — Да чего там, — зарделась хозяйка. Захар тоже заметно приосанился, услышав похвалу своей жене, и снова зарычал: — Да откуда же ты таким уродился?! Покладь мою котомку на место! Сума твоя на крыльце, и торба с ячменем. Ты почему в одном поршне? — Дык, развязался второй, дядя Захар. — Так шо теперь, всю жизть в одном сапоге ходить станешь? — Утопленника-то убрали? — отвернулся ведун, чтобы не видеть этой бестолковщины. — Есть такое дело, — сказал старший. — Под лещину татя зарыли. Мужики так прикинули, расти лучше станет. Орехи в хозяйстве сгодятся. Поршню надень, тютя! Громко захлопав крыльями, на воротный столб опустился черный с красным хвостом петух и закукарекал с такой радостью, что у ведуна заложило уши. Борясь с соблазном огреть его плетью, Середин покосился на хозяина и тихо зашипел на птицу: — Пошел вон отсюда! — Петух в ответ снова заорал. — Оседлал, дядя Захар! — радостно сообщил мальчишка. — Я пойду, поснедаю? — Пояс у Трети[6] возьми и косарь, — ответил старший. — Да стеганку найди в сундуке, что в сенях. Да не в окованном, а старом, с одной ручкой. Шапка твоя где? — У деда Рюрика забыл. — Тьфу, напасть. Ладно, тоды ушанку проси у Лады. Может, даст чего из старья. — А поснедать? — Сотоварищи накормят, коли заслужишь. Вон, Лабута едет. И правда, со стороны ворот на кауром скакуне приближался рыжебородый бортник в овчинной безрукавке, с заткнутым за пояс топором. — Здравы будьте, люди добрые, — поприветствовал он. — Вроде как с петухами трогаться собирались? — Ну уж нет, — покачал головой ведун. — Пусть этот горлодрал тут остается.