От стрел степняков русские охотники потеряли шесть коней. Или, точнее, трех — три лошади лежали на снегу, медленно орошая его белизну своей кровью, еще три смогли подняться на ноги — стрелы торчали у них из крупа, плеч, ног. Хозяевам досталось меньше: у одного ратника возле шеи торчала стрела, но он стоял на ногах и бодро ругался непотребными словами; двое сидели — видимо, что-то выбив или вывихнув при падении. Еще четверо выглядели совершенно не пострадавшими. — На вас коней и вещи оставляю, — натянул возле них поводья ведун. — То, что мы сейчас снимем, соберите, на других коней навьючьте, да по нашим следам двигайтесь. — Нечто мы калеки убогие? Мы тоже в сечу хотим! — попытался возразить один из них, но Олег отрезал: — Всё! Таков выбор богов — вы выбиты. Не лезьте поперек их воли к Калинову мосту. Скинуть с коней сумки и вьюки — дело быстрое. Уже через десять минут сотня русских ратников, удерживая рогатины у седла, а щиты повесив на седельные луки, широкой рысью устремилась через заснеженную степь. Глядя вдаль, Олег скрипел зубами, прекрасно понимая, что там, впереди, сейчас погибают его товарищи — но ведь они сами рвались в эту битву! И сами помчались за степняками, не слушая его приказов! Если бы не так — они бы неспешно, не выматывая лошадей, подошли к кочевью и ударили слитно, свежие против свежих. А теперь… Теперь нужно сделать так, чтобы случившаяся глупость хоть какую-то пользу принесла. Главное — сколько? Сколько нужно выждать, чтобы половцы устали, выдохлись в рубке? Будь это тяжелая рыцарская конница, то уже минут через двадцать бойцы еле бы по седлам сидели — подъезжай да бери тепленькими. А степняки всегда легкое оружие и доспех предпочитают, оттого и рубиться часами напролет способны. Но всё равно, степняки тоже люди. И тоже устают. Двадцать верст на рысях — чуть больше часа хода. На пути то и дело попадались мертвые тела, бесхозные лошади. Оно и понятно: кто-то из половцев, выручая родича, взял его на коня — под двойным весом скакун выдохся, охотники нагнали, да и срубили обоих. У кого-то конь оступился на всем скаку. Кувыркнулся степняк через седло, вскочил — а смерть вот она, рядом, всего в сотне саженей на всем скаку мчится. Лихие ребята, однако, в кочевье — не меньше двух десятков животы свои положили, жизни не пожалели, чтобы гостей незваных в ловушку заманить. Хорошо бы, чтоб зря… Память неожиданно кольнуло узнаванием: полынная горка. Здесь отчего-то полынь все прочие травы заглушила, в рост человека растет. Воин Азун здесь в детстве с мальчишками играл, просеки в пахучих травах протаптывал, лежбища тайные устраивал, охотиться на кузнечиков выходил. Значит, кочевье рядом. Совсем рядом — разве малыши далеко от родной юрты убегут? Олег вскинул руку и молча отвернул вправо, с натоптанной дороги на девственный наст. Ему было мало просто привести свежие силы в помощь товарищам. Кочевников нужно было ударить сильно и неожиданно. И лучше всего — в спину. Поэтому Середин, стараясь не слишком приближаться к Кривому колодцу, дабы не попасться раньше времени на глаза, по широкой дуге отмерил еще пяток километров и только потом натянул поводья: — Переседлаться! Охотники спешились, быстро сняли сумки и седла со скакунов, перенесли их на спины заводных коней, всё это время шедших налегке и почти не растерявших силы, и минут через двадцать снова поднялись в седло. — Никаких криков, никаких кличей и визгов! — сразу предупредил Олег. — Незачем раньше времени о себе упреждать. Разгоняемся молча, бьем смертно. Всё ясно? Одинец, Челку в левую руку возьми, правую для меча оставь. Ну, мужики, да пребудет с нами мощь великого Велеса. За мной! Чалый, зафыркав, легко помчался широкой рысью, словно только обрадовался весу седока, оторвался от остального отряда на десяток шагов, вздымая копытами мельчайшую чистую, искрящуюся на солнце пыль. — Вперед, вперед, вперед! Отряд миновал ложбину глубиной в рост человека, взметнулся на небольшой пологий взгорок, опять ушел вниз, вновь перевалил холмик. Впереди стали видны темные силуэты, донеслись крики, звон стали. Олег понял, что промахнулся — они шли не в тыл половцам, а сбоку, но менять что-либо было уже поздно. Еще ложбина, и они вынеслись на ровный простор, всего в километре от сечи. — Ну, давай, давай, родимый, — еще крепче сжал пятками бока чалого ведун, переводя его в галоп и прижимаясь к шее. — Давай! Несколько раненых степняков, которые каким-то чудом выбрались из сечи и теперь дожидались ее окончания в стороне, заголосили, пытаясь криками предупредить товарищей об опасности — но криков на этом пятачке промороженной степи и так хватало с избытком. — Привет, ребята, — прошептал Олег и опустил рогатину. Он нацелился острием не в крайнего половца, а в того, что сидел за ним с обнаженным мечом, вглядываясь вперед — туда, где в жуткой давке рубили друг друга многие десятки мужчин. Чалый на всем галопе врезался в живую массу — рогатина насквозь, от бока до бока, пробила степняка вместе с кольчугой и поддоспешниками, крайний всадник от удара просто опрокинулся набок, а ведун… Широко распахнув от неожиданности глаза и перебирая в воздухе руками, Середин пролетел метров пять и, со всего размаха врезавшись в какого-то половца, опрокинул его на соседа, а сам упал на шею вражеского коня. Степняк на миг растерялся, закрутил головой, вскинул меч и рукоятью со всей силы дважды ударил Олега по голове — колоть длинным мечом в упор было несподручно. К счастью, шлем выдержал — а Середин, выдернув свой «столовый» ножик, вогнал его противнику снизу в подбородок. Полилась кровь, половец начал заваливаться прямо на Середина. На миг наступила необычайная легкость — и в следующее мгновение ведун тяжело грохнулся спиной о землю. От удара он на какое-то время даже оглох, но всё равно спихнул с себя предсмертно хрипящего половца, приподнялся. Со всех сторон были конские ноги, ноги, ноги, брюхи, брюхи, брюхи… Степняки — ратники сюда еще не пробились. Олег рванулся вперед, вспарывая животы вражеским скакунам одному за другим, через минуту выкатился на свободное пространство, вскочил, оглядываясь, торопливо отер нож о снег и загнал назад в ножны. Линия, по которой он выскакивал из самого пекла, определялась без труда: кочевники в неизменных стеганых халатах вместе с конями друг за другом валились на землю, возмущенно вопя и не понимая, что происходит. Однако из заднего ряда степняков какой-то мальчишка в халате с металлическими пластинами на груди заметил невесть откуда взявшегося русского и направил коня к нему, высоко над головой вскинув меч. Кто же так делает, дурачок? Ему же опускаться целую вечность! — Х-ха! — вкладывая всю свою силу, начал длинный, размашистый удар половец и отвернуть его, перекинуть на другую сторону уже не мог. Ведун поднырнул под шеей коня, затем просто и банально, рукой, приподнял щит мальчишки и всадил клинок ему в беззащитный живот чуть ли не на всю длину. Пальцы бедолаги разжались — и у Середина появился щит. Жизнь, можно сказать, налаживалась. Краем глаза Олег заметил, что брешь, прорезанная им в конской массе, начинает заполняться. Похоже, ратники всё-таки теснили хозяев степи. В этот момент на него налетел еще один половец — бородатый, что Илья Муромец с картины Васнецова, — и попытался, прикрывая щитом свою ногу и лошадиный бок, опустить свой клинок Олегу на плечо. Ведун еле успел отвести удар саблей, отбежал на несколько шагов. Степняк кинулся вдогонку, опять заходя с левой стороны — но тут Олег вскинул щит и окантовкой саданул скакуну меж ноздрей, в самое болезненное для лошадей место. Взвыв чуть не человеческим голосом, коняга встал на дыбы, и на несколько секунд половцу стало не до схватки — лишь бы в седле удержаться. Ведуну как раз хватило времени, чтобы сделать три шага вперед и быстро, но сильно уколоть врага в спину, чуть ниже лопатки. К сожалению, подняться в освободившееся седло Олег не успел: на него насели сразу два половца и он еле успевал прикрываться от ударов одного щитом да отмахиваться от меча второго саблей. Но тут промелькнуло что-то темное, левый половец поник головой — Середин, пользуясь моментом, перекинул щит, принял на пего меч, и из-под низу резанул половцу брюхо. Хлынула кровь. Ведун облегченно перевел дух, оглянулся. За поникшим половцем улыбался Буривой. — Спасибо, брат! — Олег за рукав сдернул степняка с лошади, поднялся в седло вместо него и наконец-то огляделся. Сеча заканчивалась. Последние из окруженных ратниками кочевников гибли один за другим, в каком-то странном исступлении не желая просить пощады. Похоже, внезапный удар серединской сотни достиг своей цели: прежде чем степняки поняли, в чем дело, каждый охотник успел убить хоть одного врага, мгновенно переломив ход сечи в пользу русских. Ну, а потом немногих оставшихся, что еще пытались что-то сделать, добили, выстлав землю десятками тел. Большинство половцев оказались зажаты между теми, кто сражался перед ними, и теми, кто зашел сбоку и сзади. В такой ситуации ни у кого из них не имелось ни единого шанса. — Где мой вымпел? — спохватился Олег. — Где Багряная Челка? Одинец где?.. У него перед глазами встало лицо — только почему-то лицо не мальчишки, а Людмилы, — в животе екнуло смертным холодком: — Одинец!!! — Середин поехал вдоль наполненного стонами поля, вглядываясь в мешанину человеческих и конских тел, заметил знакомый красный цвет на меховой полоске: — Одинец! Ведун кинулся к Челке, ухватил возле перекрестья, вытянул из-под тяжелой конской туши, огляделся. Кольчуги, стеганки, кровь, торчащие из тел мечи — ничего приметного. Ну же! Олег вспомнил, что шелом для парнишки ковал сам, стал заглядывать на головы тех, кто в кольчуге. Наконец увидел знакомый шлем, зацепил бармицу, откинул, открывая лицо, прижал пальцы к горлу… Пульс есть. Тугой, наполненный. Ну, стало быть, живой. А что без чувств — так одет тепло, замерзнуть не должен. Бой затихал. Сталь звякала всего в паре мест, а пока Олег, сжимая в руках Челку, дошел до половецкого коня и поднялся в седло — так и вовсе умолкла. Ведун немного подождал, глядя вперед и слушая, как за спиной, по сторонам начинают фыркать кони, раздаются веселые голоса, притоптывают на месте копыта не меньше людей возбудившихся скакунов. — Не нам, смертным, перечить воле богов. Они выбрали, кто остается, а кому надлежит завершить святое наше дело. Посему: всех, кого в сече спешили — в гасильщики! — громко приказал Середин. — Остальные — за мной! Он пустил скакуна с места в карьер, мчась по натоптанному вражеской ратью следу, и буквально через пять минут оказался на краю пологой низины глубиной метров в пять, со всех сторон укрытой от ветров. Там, внизу, вокруг каменного купола колодца, стояло больше трех десятков юрт, блеяли овцы, горели возле длинных яслей крохотные дымные костры. Там, с тревогой поглядывая в сторону, откуда недавно доносились звуки битвы, ходили с мешками и корзинами женщины, беззаботно бегали дети. И еще до того, как поднимающаяся изнутри знакомая тошнота смыла его сознание, ведун ощутил, как на губах появилась зловещая ухмылка. — Батя, батя, ты научишь меня рыбок ловить? — Конечно, научу, Милена. — А когда? — Вот работу обещанную сполню — и научу. — Батюшка, у тебя завсегда работа! — Сегодня немного. — Значит, сегодня научишь? — радостно захлопала в ладоши девочка. — Не знаю, — вздохнул он. — Как получится. — Ты же обещал! — Тут, Милена, не токмо со мной, тут и с рыбками уговариваться надобно. — А ты уговорись, ты умеешь, я знаю… — Хорошо, — засмеялся он, — попробую. — Сегодня? — Сегодня. — Ой, какая я счастливая! — запрыгала она. Олег поймал ее, поцеловал в милые глазки, потом вышел через заднюю калитку. А ведь правда, одну повозку всего смолоть надобно — двенадцать мешков, причем четыре уже под мукой. Он улыбнулся, вспоминая улыбающиеся дочкины глаза. Милена… Ладно, если успеет, можно попробовать. Жернова под напором стекающего по колесу ручья вращались мерно и неустанно. Середин принес из-под навеса шесть мешков, поставил возле воронки, развязал. До темноты нужно сделать обязательно. После пятого мешка он вышел на улицу, развернул тряпицу с кусочком убоины и куском хлеба, что жена дала на случай, если проголодается, поел. Возле плотины, раздергивая упавшую в воду хлебную корку, закрутилась сибилья мелочь. Рыбешки вкусные — да только по одной их таскать замучишься. Коли ловить, то косынкой частой надобно, чтобы вытянуть — так всю стаю. Он кинул в воду еще корку, улыбнулся появившейся мысли — ведь и вправду, давненько он рыбы у мельницы не ловил! Вот Милене радость-то будет, коли ей это дело поручить. Будет она добытчица. Олег повернул голову, убедился, что колесо крутится мерно, ничто ему не мешает, зашел в сарай, сыпанул в ворот жерновов с полмешка гречи, затем торопливо потрусил вверх по тропинке — и вдруг услышал от дома грозные мужские выкрики… — М-м-м… — простонал Олег, открывая глаза, увидел над собой розовый от отблесков костра войлочный потолок, удерживаемый решеткой из толстых, с большой палец, прутьев, рывком сел. — Никак ты проснулся, воевода? — буркнул кто-то сбоку. По голосу вроде — Захар. — Слушай, старшой, — тряхнул его за плечо ведун. — Сколько я в беспамятстве был? — Дык, не был ты вроде в беспамятстве, — повернулся на спину мужик. — Дурных слов не кричал, ни к кому не цеплялся. Стариков половецких рубил, баб старых, что детей дурных нарожали… Потом в колодец их всех, покидал. Девок хотел тоже посечь, но мужики их от тебя утащили баловства ради. Детей, кто орал громко, тоже в колодец покидал. Дабы, сказывал, охоты у степняков не стало воду из нее пить. Потом те сообразили, разбегаться начали, попрятались от тебя. Ты навоз стал туда же бросать, пока там совсем не затихло. Потом кумыс пили, девок тискали. Но ты не стал, все Свету поминал да плакал слезами горючими. — У-у-у… — Олег стиснул ладонями виски, закачался. — А наши как, кто на поле остался? — Увечных гасильщики подобрали, привезли. Добра собирать не стали, завтра соберем. Княжич уже выведать успел, где стада половецкие, завтра своих пошлет, дабы пригнали да пастухов порубили. То ты приказал — дабы ни единого семени на развод в кочевье не осталось. Да ты спи! Тут добычу собирать дня два потребно, спешить ни к чему. — Хана нашли? — Сказывали, увечен изрядно, но дышит. Ратники твой наказ припомнили, гасить не стали. Повязали да завернули в попоны и халаты порченые, дабы не замерз. — Побитых наших много? — Изрядно, — вздохнул Захар. — Насмерть, почитай, десятка три, да увечных еще полста. Кто оклемается, а кто, может статься, и нет. Но суравских за Калинов мост мало ушло, за то тебе поклон от нас. Токмо те, кто с Княжичем в погоню помчался. Малюта да Путята не утерпели. Путята, правда, дышит еще, но плох. — А Одинец? — Рука у него левая порублена до кости и сломана, да пол-уха нет, и ноги отдавило, пока лежал. Но не сломаны вроде. Может статься, поутру сам ходить сможет. — Хоть это нормально… — облегченно откинулся обратно на кошму Олег. Снова закрыть глаза он, стараниями мельника, побаивался. Но хоть за всё остальное можно было не бояться, за время его беспамятства ничего страшного не случилось — и то ладно. У дальней стены юрты послышался какой-то шум, женский вскрик, рычание, потом недовольный мужской голос: — Пошла вон, карга старая! — Опять шум, тихий плач: