Это просто счастье, что жертва у нас Ашлин, а Люси — свидетель, а не наоборот. Поскольку к этому моменту я уже была готова отхлестать Ашлин одним из ее полотенчиков в клеточку. — Вы, наверное, очень обрадовались, когда она начала встречаться с Рори, — сказал Стив. — Хороший парень, не женат. Из-за него вы с Ашлин наверняка не поссоритесь. Правда? — Да. — Но ответ задержался на какую-то долю секунды. Что-то еще промелькнуло в голове у Люси, и об этом с нами ей говорить не хотелось. Я спросила: — Как вам кажется, она покончила с прошлыми отношениями до того, как начала встречаться с Рори? Или у нее было два романа параллельно? — Откуда мне знать. Как я уже говорила… — Ее планы остались столь же непредсказуемыми? Она по-прежнему все отменяла в последнюю минуту? — Мне кажется — да. — Так вы поэтому волновались за Ашлин? Люси по-прежнему мяла в пальцах комочек краски, локти уткнуты в бедра, голова низко опущена. — Как же не волноваться? Жонглировать двумя парнями, один из которых к тому же женат. Это не может хорошо закончиться. Аш, она… она в каких-то вещах очень наивна. Не понимала, в какой ситуации оказалась. Я лишь хотела, чтобы она это осознала. В этом уже был какой-то смысл, но явно недостаточно. — Вы сказали, что Рори не вызывал никаких подозрений. А как насчет того, другого? — Я сказала, что НЕ ЗНАЮ о нем ничего. Вот что я сказала. Но мне очень не нравилась вся эта ситуация. Она снова напряглась, локти плотнее вжались в бедра. Не знаю, вокруг чего мы ходили, но ей явно не нравилось находиться поблизости от этого. Мне и самой не нравилось. Люси не дура, она должна понимать, что сейчас не время пудрить мозги. Я предприняла еще одну попытку: — И все-таки это еще не объясняет, почему вы подумали об Ашлин, как только мы здесь появились. Хотите попытаться объяснить еще раз? — Да я же все сказала! А что еще могло случиться? Может, я веду слишком пресный образ жизни, но большинство людей, с которыми я общаюсь, не делают ничего такого, из-за чего два детектива могут появиться на моем пороге. — Ага, — сказала я. Потом слегка наклонилась и подтолкнула пепельницу в сторону Люси. Пепельница скользнула по столику, и в воздух поднялось облачко пепла. — Так. Попытайтесь еще разок. Люси подняла голову и выдала еще один настороженный взгляд. Стив рядом со мной заерзал. Я знаю, что его ерзанье означает «прекрати это». Я уже хотела врезать ему локтем под ребра, но тут подумала, что он прав. Ведь для Люси я была хорошим копом, а если продолжу в том же духе, потеряю ее расположение навсегда. И я сказала, уже мягче: — Мы не хотим навредить вам. Нас интересует Ашлин. Ее взгляд сделался чуть менее настороженным. Стив, быстренько втиснувшись в излюбленную шкуру доброго копа, ласково попросил: — Расскажите нам о ней. Как вы познакомились? Люси закурила следующую сигарету. Я люблю никотин. Он возвращает свидетелей в зону комфорта, когда приходится задавать неудобные вопросы; он не дает родным и друзьям жертвы потерять разум; он позволяет нам довести подозреваемого до белого каления, а потом кинуть ему успокаивающую никотиновую пилюлю, чтобы немного остыл. С некурящими все сложнее. Нужно искать другие подходы, чтобы их контролировать. Будь моя воля, каждый замешанный в деле об убийстве курил бы по пачке в день. — В средней школе, — сказала Люси. — Нам тогда было по двенадцать лет. — А… Так вы жили поблизости? Где? — Грейстоунс. Это рядом с Дублином. Городок небольшой, но довольно населенный. Значит, Люси и Ашлин дружили, потому что нравились друг другу, а не потому что больше было не с кем. — А какой Ашлин была в детстве? — продолжал Стив. — Если бы надо было описать ее одним словом? Люси задумалась, по лицу ее опять скользнула тень нежности. — Застенчивая. Очень застенчивая. Это, может, было не самой основной ее чертой, но тогда заслоняло почти все остальные. — Для застенчивости имелась какая-то причина? Или это было свойство характера? — Отчасти характер, отчасти возраст. Но в первую очередь, думаю, из-за матери. — А какой была ее мать? Вот что я имела в виду, говоря, что Стив умеет работать со свидетелем. То, как он подался вперед, то, как кивал головой, то, каким тоном говорил, — даже я готова поверить, что интерес у него не формальный, а личный и очень искренний. — Она была не в себе, — ответила Люси. — Миссис Мюррей, понятно, а не Аш. У нее по-настоящему было не все в порядке с головой. Ей бы на терапию или таблетки попринимать. А может, и то и другое. — А что с ней случилось? — Аш рассказывала, что когда-то, еще до того, как мы познакомились, ее мать была здорова. Но когда Аш должно было исполниться десять, от них ушел отец. Мы вроде бы удалились от убийства, от тайн и от того, что она там скрывает, так что Люси могла бы расслабиться, но нет, пальцы по-прежнему стискивают сигарету, а ступни так крепко уперты в заляпанный краской пол, что можно подумать, она в любую секунду готова сорваться с места и сбежать. — Они так и не узнали, почему он ушел. Он ничего не сказал. Просто… исчез. — И это сломило миссис Мюррей? — Да, она так и не оправилась. Начала скатываться вниз и не смогла остановиться. Аш говорила, что это от стыда. Миссис Мюррей считала, что она сама во всем виновата. — Люси скривила рот, не выпуская сигарету из губ, но на этот раз в ее лице не было и тени нежности. — Вы же знаете это поколение. Женщина всегда и во всем виновата. А если не виновата, значит, молилась недостаточно истово. Мама Аш просто изъяла себя из жизни. Отдалилась ото всех. Она ходила в магазин и к мессе, но не более. Словом, к тому времени, когда мы познакомились, Аш уже два года как сидела дома, в компании своей мамаши и телевизора. Братьев и сестер у нее не было. Я не любила ходить к ним, от одного вида ее мамаши меня просто в дрожь бросало. И я слышала, как она плачет у себя в комнате, а то встанет посреди кухни и смотрит в пустую тарелку, пока у нее на плите что-то подгорает. И шторы вечно задернуты, чтобы никто, не дай бог, ее не увидел и не… я даже не знаю… не подумал о ней плохо, что ли. И Ашлин приходилось во всем этом жить! Стив явно нажал на клавишу «пуск». Люси говорила все быстрее, и ясно было, что она не остановится, пока мы ее не остановим или пока не обессилет. — А еще всякие мелочи… Поскольку мать никуда не выходила и денег у них было совсем мало, Аш вечно одевалась странновато, не как все. У нее не было обычных вещей, которые носили остальные. Вечно какие-то тряпки из благотворительных магазинов, старые и совсем ей не по размеру. Я давала ей поносить кое-что из своего, но у нас был разный размер, да и это тоже не добавляло ей уверенности в себе. Аш была… нет, не толстой, но такой… пухленькой, моя мама изредка ей что-нибудь покупала, но нас в семье было четверо, и лишних денег у нас тоже не водилось. Наверное, это не так уж и важно, но ведь если все кругом знают, что отец тебя бросил, а мать чиканулась, то последнее, чего тебе хочется, — это выглядеть пугалом огородным. Стив обожает подобные излияния, а меня они напрягают. Он считает, что так мы лучше узнаем жертву. Я же думаю о тех фильтрах. Я уже поняла, что у Люси есть нечто, чем она с нами делиться не желает. И потому Ашлин, которую нам здесь выдают, это целиком и полностью творение Люси — она представит нам Ашлин так, как ей нравится. — Люси, простите меня за прямоту и резкость, но я не понимаю, почему вы стали подругами. Пытаюсь представить это себе, но не вижу между вами ничего общего. Что вас сближало? — Так и знала, что вы об этом спросите. — Люси улыбнулась уголком рта, не мне, но тому, что стояло у нее перед глазами. — У нас было полно общего. Я тоже не то чтобы в школе кайф ловила. Я не была изгоем, но то пропадала в плотницкой мастерской, то ковырялась в электросхемах, и все эти коровы, королевы класса, вечно смеялись надо мной и обзывали лесбой, а все остальные им, конечно, подпевали. Пыткой это не назовешь, но вся эта школа была для меня полным отстоем. Но мы же про Аш говорим, верно? Она считала меня крутой ровно по тем же причинам, по которым остальные считали уродцем. Она прямо восхищалась мной, словно я какая героиня, и только потому, что я постоянно говорила этим девкам, чтобы отвалили, и занималась тем, что мне нравилось, не сверяясь с их мнением. Аш полагала, что круче этого не бывает. Улыбка больше напоминала спазм. Ей даже пришлось вытащить сигарету изо рта, чтобы справиться с губами. — Конечно, сначала я тусовалась с ней потому, что мне было приятно ее восхищение, но очень скоро мне просто стала нравиться ее компания, она сама стала нравиться. Многие считали ее дурочкой, но только из-за того, что она была очень застенчивой, как я уже сказала. Выглядело так, будто она ничего не соображает, ничего не знает. Но кем-кем, а тупицей она точно не была. Наоборот. Она была очень проницательная. Стив энергично кивал, пока Люси говорила. Я тоже слушала с интересом, но рассказ мне не нравился. Люси хочет, очень хочет, чтобы мы поближе познакомились с Ашлин, с ее версией Ашлин. Иногда нам приходится такое выслушивать: друзья и близкие пострадавшего суют нам под нос его святую невинность, чтобы мы, не дай бог, не подумали, что жертва сама во всем виновата. Как правило, это происходит, если жертва и в самом деле хотя бы отчасти повинна в случившемся. Уже то, что Ашлин крутила роман с женатым, может быть достаточной причиной, чтобы Люси выдала нам трогательную мелодраму. Но не скрывается ли тут нечто иное? — Она даже самые мерзкие истории умела превращать в смешные. Помню, как-то раз я поцапалась со здоровой кобылой из нашего класса. И вот я стою такая вся на взводе и адреналине, типа: «Что эта сучка о себе возомнила?! Я ей сейчас всю харю разобью!» — и тут Аш начинает хохотать, а я ей: «Что? Ничего смешного!» — и уже почти готова вмазать и ей тоже, а она: «Ты была офигенная, маленькая разъяренная кошка, прогнавшая огромную злую гиену», — и принимается показывать это в лицах, подпрыгивая, будто норовя ударить кого-то, кто гораздо выше ее, и при этом вопит: «Если бы дело дошло до драки, ты бы мигом загнала ее в угол, а она хныкала бы и молила о пощаде, пока ты уделывала бы ее. А вокруг собралась бы толпа, и все скандировали твое имя…» И в этот момент я начала хохотать вместе с ней, и все это говно больше не волновало меня. Все превратилось в крошечную неприятность. Люси рассмеялась, вот только смех был напряженным, как натянутая пружина, будто просто не давал боли утащить ее за собой. — В этом вся Аш. Она делала мир вокруг себя лучше. Может, это из-за опыта, который она приобрела, пытаясь сделать жизнь с матерью выносимой для них обеих. Не знаю. Свою жизнь она, наверное, и не могла улучшить, но другим точно улучшала. Пожалуйста, прошу вас, как вы не понимаете… Та женщина и вправду походила на двенадцатилетнюю девочку, которую описала Люси, — неуверенную, неловкую, одетую в какие-то шмотки, которые не подошли бы никому и уж точно не подходили ей. Но женщина, которая сегодня умерла, была совсем другой. — Но ведь жизнь все исправила, — сказала я. — Она выросла, стала красивой, и элегантной, и уверенной в себе. Так ведь? Люси затушила сигарету, покрутила стакан, но пить не стала. Мы вернулись в настоящее, а к ней вернулась осторожность. — Не так быстро, как хотелось бы. Даже после окончания школы она продолжала жить дома, считала, что не вправе покинуть мать. И хотя я думала, что это ужасно, я ее понимала. Если бы не Аш, мать просто наложила бы на себя руки. Поэтому она каждый вечер возвращалась в дом, где прошло ее детство. Это не давало ей… — Люси все вертела в руках стакан, глядя, как играет свет на поверхности воды, — это не давало ей повзрослеть. У нее была работа, которую она нашла сразу после школы, секретаршей в конторе, снабжавшей туалетной бумагой и жидким мылом всякие офисы. Может, это и неплохая работа, вот только Аш мечтала заниматься чем-то совсем иным. Но чем, она понятия не имела. У нее просто не было возможности обдумать это. Знаете, мне страшно за нее тогда было. Я представляла — вот нам уже тридцать, сорок, а Аш вкалывает все в той же конторе, после работы возвращается все в тот же дом, к матери, и вся ее жизнь просто… — Люси щелкнула пальцами, подняв руку к солнечному пятну, — проходит. И она же все это понимала. Просто не знала, что с этим делать. — И что же изменилось? — спросил Стив. — Миссис Мюррей умерла. Три года назад. Я понимаю, что так говорить дурно, но это самое лучшее, что могло произойти с Ашлин. — Как она умерла? — Вы спрашиваете, покончила ли она с собой? — Люси покачала головой. — Аневризма головного мозга. Аш вернулась с работы и нашла ее. Поначалу она себя не помнила от горя, но мало-помалу отошла, и с этого момента началась ее настоящая жизнь. Она продала дом и купила себе квартирку в Стонибаттере. Сильно похудела, покрасила волосы, сменила одежду, начала ходить куда-то… — быстрая улыбка, — и не куда-то, а только в самые модные места. Вот была себе девушка, которую приходилось силком тянуть выпить пивка в дурацком театральном баре, а тут она заявляет, что нужно пойти в выпендрежный клуб, о котором вычитала в какой-то колонке светских сплетен, а когда я говорю, что нас туда попросту не пропустят, заявляет спокойно: «Я все устрою, надень что-нибудь из моего, и никаких проблем на входе не возникнет». — Снова улыбка, уже пошире. — И ведь действительно не возникало. Но все эти модные клубы с мажорами, старающимися перекричать друг друга, — это не мое. Но туда стоило пойти только для того, чтобы посмотреть на Аш. Как же она оттягивалась! Танцевала, флиртовала с каким-нибудь перцем, потом отшивала его… Она была словно ребенок, впервые попавший на ярмарку. — Улыбка пропала. Люси глубоко вдохнула и медленно выпустила воздух, явно стараясь взять себя в руки. — У нее наконец-то появилась возможность подумать о самой себе. Она ведь только-только начала набираться уверенности в себе, осознавать, что впереди жизнь. Только начала… «Она начала, она думала, она была…» Люси уже говорила об Ашлин в прошедшем времени. До нее доходило. И в любую минуту она могла сорваться. — Она собиралась бросить работу. За все эти годы ей было не на что особо тратить деньги, и она скопила приличную сумму. И Аш хотела сделать перерыв на год или два, чтобы понять, что же она хочет делать дальше. Она говорила… — еще один судорожный вздох, — она говорила, что мечтает отправиться в путешествие, она ведь никогда не выезжала за пределы Ирландии, говорила о колледже. У нее от этих мыслей просто дух захватывало. Аш будто вышла из комы, в которой провела пятнадцать лет, и теперь не могла наглядеться на солнце. Она… — Голос Люси дал трещину. Она опустила голову и принялась скрести еще одно пятно краски с таким остервенением, что могла расцарапать колено сквозь ткань. Уж не знаю, какую игру она затеяла, но эта игра ее доконала. Люси прекратила терзать колено и, внимательно разглядывая свои ногти, спросила: — А как… Ну этот человек. Что он с ней сделал? — Мы не можем раскрывать детали по соображениям следствия. Единственное, что я могу сказать, — она не страдала. Люси открыла было рот, чтобы добавить еще что-то, но это усилие оказалось ей уже не по силам. Слезы закапали на штаны, расплываясь пятнами. Порядочней было бы уйти, оставить ее одну, дать справиться с первой волной горя, которая накрыла ее. Мы не тронулись с места. Она держалась еще почти минуту, а потом разрыдалась.