— Вы ведь не убивали Хяюринена? — неожиданно произносит он. Между нами происходит обмен беззвучными репликами, которые летят через стол, словно в комиксах моего детства. Я не берусь судить об их содержании, однако в результате этого молчаливого обмена информацией через какие-то доли секунды я понимаю, что наши отношения уже нельзя назвать прежними. Поэтому я честно говорю: — Нет, я не убивал. Осмала мгновение выжидает. — Тем не менее Ластумяки и Салми считают убийство ваших рук делом. Не знаю, как вам, но мне показалось, это интересный взгляд на проблему. Прежде, чем ответить, прокручиваю в голове слова Осмалы. Хочу быть уверенным, что правильно все расслышал. — Да уж, — говорю я, — чрезвычайно интересный. — И, если принять во внимание все обстоятельства, это, вероятно, означает одно: вам нужно доказать свою невиновность, — продолжает Осмала, — прежде, чем они смогут доказать обратное — что вы все-таки виновны. Я толком не знаю, что означает термин «сдвиг тектонических плит» в применении к собственной жизни или к событиям в жизни близких, но он лучше всего описывает происходящее сейчас у меня в кабинете. — Понимаю, что обстоятельства складываются именно так. Осмала задумчиво кивает. — Думаю, вам будет весьма полезно узнать, что Ластумяки и Салми, похоже, в своем расследовании не проявляют ни малейшего интереса к людям, стоящим за «Сальто-мортале». Скорее, даже наоборот: у них словно шоры на глазах и они полностью исключили их из числа подозреваемых. — Мне это кажется во многих отношениях странным, — говорю я. — Да, такие мысли посещали и меня, — соглашается Осмала. Дальнейшие разговоры излишни. Я наконец понимаю, на что он намекает. Во всяком случае, почти уверен, что понимаю. — Ластумяки и Салми, — говорю я. — Вы интересуетесь ими, потому что… — Насколько я помню, — решительно прерывает меня Осмала, — художница Лаура Хеланто делает множество эскизов, прежде чем приступить к воплощению своего замысла. — Да, это так, — отвечаю я, — зачастую десятки эскизов. В зависимости, разумеется… — Мне очень импонирует такой обстоятельный подход к делу, — говорит Осмала. — Сначала посмотреть, за счет чего достигается эффект, какие элементы выделяются и что сильнее всего воздействует на зрителя. Какой вариант в конце концов окажется лучшим… Конечно, я не могу быть полностью уверен, что понимаю, чего Осмала добивается своими разглагольствованиями, но мне кажется, что понимаю я достаточно. — Если они явятся снова, я постараюсь все выяснить и сообщить вам, — говорю я. — С вашей стороны это было бы очень любезно, — кивает Осмала. — И полезно для дела. Это помогло бы сложить все фрагменты в общую картину. Затем Осмала просит меня передать художнице — имея в виду, конечно, Лауру Хеланто — горячий привет и выражает надежду, что его, Осмалу, снова пригласят на открытие выставки. Осмала подчеркивает, что это, конечно, необязательно. Но в сложившихся обстоятельствах понятно, что уклониться нельзя. Затем Осмала поворачивается — итальянские туфли, которые все еще кажутся комически миниатюрными, издают визг — и выходит. В дверях он не задерживается, как часто случалось прежде. Я слышу его удаляющиеся шаги. Потом снова наступает тишина. 5 Пять часов и восемнадцать минут спустя слова Осмалы все еще эхом отдаются в моей голове. Ситуация, мягко говоря, новая и неожиданная. Вдобавок к тому, что я должен раскрыть убийство и организовать поездку школьников в Центральную Европу, мне еще нужно докладывать в полицию о действиях полиции же, стараясь при этом оградить от неприятностей мою новую семейную жизнь. А пока что я сижу в служебном «Рено» на парковке парка «Сальто-мортале» и мой телефон заполняется сообщениями от взволнованных папаш. Я совершил очевидную фатальную ошибку, прямо написав в Le Groupe Paris, то есть в «Парижскую группу», как она называется в Вотсапе, что ввиду известных обстоятельств я вижу серьезные и даже непреодолимые проблемы в организации поездки — как по срокам, так и по финансам. Часть отцов потребовала срочно созвать кризисное совещание, некоторые папаши — в тот же вечер. Все, не сговариваясь, настаивали, чтобы я подготовил новый бюджет. Предложенное время для совещания мне категорически не подходит. И не только сегодня вечером. При этом я не могу рассказать разгневанным отцам почему. Не объяснять же им, что в дополнение к управлению парком приключений я по вечерам (и возможно, даже по ночам) должен заниматься слежкой, а также шпионить за полицейскими. И кажется, мне пора приступать к этому прямо сейчас. Я припарковал «Рено» там, где вообще-то парковаться запрещено. Но не думаю, что сильно выделяюсь среди остальных, которые поступают так же. По крайней мере, моя машина не стоит поперек дороги или почти вертикально в кювете, как у некоторых. Преимущество этого места в том, что мне хорошо видна задняя часть здания: открывается обзор на зону погрузки и разгрузки, а также на окна и три двери офисного крыла. Подозреваю, что работники пользуются в основном средней дверью. Нико Орел выходит на улицу, ярко освещенную фонарями, и я сразу узнаю его. Он выглядит так же, как в прошлый раз, — как будто его вырезали из каталога мужской одежды модного магазина и вдохнули в картинку жизнь. Решительным шагом Орел направляется к белому внедорожнику «Вольво», садится в него, и почти сразу машина срывается с места, делая быстрый, крутой поворот. Я следую за Нико на своем «Рено» до светофора на выезде с парковки, после чего мы вливаемся в поток машин и направляемся в сторону Хельсинки. В течение следующих трех дней, вечером и ночью, мой блокнот заполняется записями. Я заношу в него районы города, адреса, события, встречи, их время и продолжительность — самую разную информацию, даже визит Нико Орла в парикмахерскую, состоявший из двух частей, — после стрижки молодая парикмахерша, единственная в заведении, отвела Нико Орла в заднюю комнату, из которой они вместе вышли через тринадцать с половиной минут. Случай характерный. Нико Орел общается с людьми на удивление прагматично и всегда старается извлечь для себя выгоду. Большинство встреч заканчивается тем, что Нико Орел, довольно улыбаясь, уходит с самоуверенностью кинозвезды, оставляя других людей смиренно смотреть в пространство перед собой либо изучать пол, стену или землю, по которой им, так и быть, позволено ступать. Дважды мне удалось воспользоваться устройством для прослушки, которое я одолжил у Эсы. Даже не знаю, с чего он взял, что мне это нужно. Тем не менее Эса неожиданно зашел ко мне в кабинет и, ни о чем не спрашивая, положил устройство мне на стол. Первый подслушанный мной разговор состоит из обрывков фраз, перемежающихся шипением и треском, и происходит поздним вечером в сгустившихся сумерках перед многоэтажным домом с дорогими квартирами. Судя по результатам прослушки, Нико Орел недоволен практически всем, в основном — ростом расходов на ремонт. Его собеседник, явно немолодой мужчина, объясняет увеличение расходов необходимостью обеспечить качество. Нико Орел сначала дает указания весьма сомнительного толка, предлагая засунуть качество в место совершенно бесполезное с точки зрения ремонта. Наконец он приказывает продолжать работы, несмотря ни на что. Но суть разговора заключается не в этом, во всяком случае для меня. Главное, Нико Орел неоднократно подчеркивает, что теперь всем командует он, а не Хяюринен, и Хяюринен никаким начальником больше не будет. Несмотря на то что прибор в моих руках и наушники производят много помех, основная мысль Нико Орла совершенно понятна: он очень доволен своим начальственным положением. Чувствуется, что он получил то, что хотел. Второе мое наблюдение — не менее важное — связано с каратэ. Нико Орел — каратист. У него черный пояс по этому виду спорта. И хотя в моем подслушивающем устройстве с трибун спортивного центра на севере Хельсинки слышны в основном хрипы, пыхтение, рев толпы и невнятные, возможно, иностранные слова, эта прослушка важна во многих отношениях и, я уверен, будет иметь в конечном счете решающее значение. Удивительно, насколько моя работа в качестве шпиона похожа на работу страхового математика. Я собираю «сырые» необработанные данные, ранжирую их по степени важности, пытаясь выработать соответствующие критерии, и извлекаю из собранного материала необходимые сведения. Наконец, свожу массив данных воедино — и передо мной результаты. Пока что они кажутся бесспорными. Конечно, мне предстоит еще большая работа по оценке вероятностей, но я не могу не испытывать удовлетворения от того, как все начинает складываться в общую картину. В случае с Нико Орлом теория и практика дополняют друг друга идеально, если так можно выразиться — без швов. Наблюдения и расчеты «бьются» между собой безупречно. Он стройный, подтянутый, сухопарый. Насколько я могу судить по тренировкам, за которыми мне довелось наблюдать, Нико Орел обладает гибкостью балетного танцора и в то же время прочностью стали. Он, безусловно, может поместиться в хвосте «Бобра» и пролезть через узкий проход, он вынослив и способен нанести резкий удар, а также стремительно перемещаться по обследованному мною маршруту и поднять тяжелый предмет. В качестве руководителя парка он справляется с обязанностями директора без сучка и задоринки. Нико Орел прекрасно подготовлен к своей новой роли, и вряд ли этот пост стал для него неожиданностью. Кажется, пересесть в директорское кресло для него оказалось не труднее, чем перейти через улицу. Вывод становится все очевиднее с каждым километром заснеженной дороги, исчезающей под колесами моего автомобиля. Я подъезжаю к перекрестку с шоссе на Херттониеми, когда наконец говорю это самому себе вслух. Нико Орел подходит по всем пунктам. Нико Орел — убийца. Я оставляю машину на обочине и запираю двери. В свете фонарей поднимаюсь по дорожке к дому, пыхтя, как паровоз и поглядывая наверх. Окна у нас в квартире темные, как и следовало ожидать. Половина третьего ночи, а Лаура не привыкла бодрствовать в такое время. Еще чуть-чуть, и можно будет забыться сном. Сейчас я мечтаю только об одном — вытянуться рядом с Лаурой и уснуть, ощущая ее тепло. Я чувствую усталость во всем теле. Я провел несколько вечеров и ночей в компании Нико Орла. Конечно, общение это не доставило мне большого удовольствия, но оно того стоило. Моя версия не возникла сама по себе, это результат долгих наблюдений и размышлений, и теперь я испытываю что-то вроде восторга. А это в свою очередь делает усталость даже приятной. Как после победы в гонках на выносливость. Перед входом в подъезд я стряхиваю с ботинок снег. Лестничная клетка ночью — это особенный безмолвный мир, похожий на туннель в космосе. Вот я и дома. Закрываю за собой дверь. Снимаю куртку и ботинки, выключаю свет в прихожей и делаю несколько шагов, направляясь в спальню. По дороге заглядываю в гостиную. Окна выходят в зимнюю ночь, которую разрезают на две половины огни на набережной Арабианранта на противоположном берегу залива. Невозможно сказать, где темнота гуще — над полоской огней или под ней. Поворачиваюсь в сторону приоткрытой двери спальни и замечаю, что в гостиной что-то не так. Потом понимаю — прямо передо мной, посреди темной комнаты, кто-то сидит на диване. Нетрудно догадаться, кто передо мной, хотя я вижу только профиль. Лаура Хеланто не поворачивает головы. — Который час? — тихим голосом спрашивает она. Отвечаю, что сейчас без двадцати три. Продолжаю стоять на месте, словно мои ступни приросли к темно-коричневому ламинату. — Откуда ты пришел? — спрашивает Лаура. — В такое время? Этот вопрос из двух частей абсолютно уместен и понятен. Я не хочу врать Лауре, но и подробно отчитываться о ситуации, в которой оказался, у меня тоже нет желания. В то же время я вспоминаю разговор, который давным-давно слышал на своей предыдущей работе; я не был согласен с выводами, к которым пришли собеседники, но, думаю, почерпнул из их беседы кое-что полезное. — Занимался делами парка, — говорю я. — Так и не научился поручать другим то, с чем могу справиться сам. Мне по-прежнему легче сделать, чем объяснить. То, что я говорю, чистая правда. Лаура ничего не отвечает. И по-прежнему не поворачивает головы. Я заставляю себя сдвинуться с места, стараясь не шуметь, и осторожно сажусь на диван рядом с Лаурой. Не знаю, следует ли мне что-то сказать или лучше помолчать. Как в таких случаях должен вести себя с женой подозреваемый в убийстве муж, когда они среди ночи сидят в темной комнате? Есть ли какие-то правила на этот счет? — Я так хотела, чтобы ты был дома, — говорит Лаура. — Мне нужно было тебе кое-что рассказать, это было очень важно. Я не хотела говорить по телефону. Надеялась, что сегодня ты будешь... Тебя не было дома уже много ночей. — Три ночи, если быть точным. — Если быть точным? — Именно так, — говорю я. — Давай посчитаем вместе… Лаура поворачивает голову, и в окружающем нас царстве неподвижности это движение похоже на цунами. — Я получила заказ, — говорит Лаура. Ее лицо скрыто во мраке, но я вижу, как блестят ее глаза. Понимаю, что она одновременно и улыбается, и плачет. Думаю, мне больше не стоит предлагать ей считать ночи или еще что-нибудь. — Поздравляю, — говорю я, — это… Я не успеваю закончить фразу, как Лаура бросается ко мне. В первый момент мне кажется, что она хочет напасть на меня, но через долю секунды до меня доходит, что это совсем не так. Лаура обнимает меня и одновременно рассказывает: — Они позвонили мне уже сегодня, потому что поняли, что все решили и больше не имеет смысла ждать. Бюджет почти такой, как я просила. Мне придется кое на чем сэкономить, но это не проблема. Они хотят получить мою работу! Мою! Мое произведение! Я понимаю, что редко бывал так счастлив. И всякий раз, когда испытывал счастье, это оказывалось связано с Лаурой Хеланто. Мне кажется, я радуюсь ее успехам даже больше, чем своим, и понимаю, что тут дело не только в наших чувствах. Это действительно важно для меня. Я это знаю. — При составлении бюджета… — начинаю я, когда Лаура наконец выпускает меня из объятий и продолжает. — У них особые требования к срокам, — говорит она, и я понимаю, что ей не терпится поделиться подробностями. — Они хотят, чтобы я закончила работу на месяц раньше, чем указано в условиях конкурса. А это означает, что мне придется задерживаться и подолгу отсутствовать дома. И в свою очередь… Лаура вздыхает.