Нико Орел посмотрел сначала налево, потом направо. Когда он снова заговорил, вернувшись к своему нравоучительному тону, в его голосе мне послышалась некоторая нервозность. — Ты известный доктринер, — сказал Орел, — и мы о тебе наслышаны… — Полагаю, вы использовали не совсем точное слово. Доктринер, как я понимаю, в значительной степени подвержен стереотипам и обращен в прошлое, — прервал я Нико Орла. — Именно этого я и стараюсь избегать. Прежде всего, я стремлюсь заранее все предвидеть, чтобы не оказаться, как говорят, крепким задним умом. Эта ваша «бесплатность» и есть тот принцип, опираясь на который вы собираетесь руководить своим парком? — А парк никакой не его, — вставил Йонас. Я получил ответ на вопрос, даже не успев его задать. Меня он, пожалуй, удивил, но Нико Орел был им просто сражен. Что-то изменилось в его лице. Было нетрудно заметить, что он утратил всю самоуверенность. — Могу ли я в таком случае поговорить с владельцем? — поинтересовался я. — Мне сходить за Вилле-Пеккой? — в ту же секунду спросил Олави. — Да, спасибо, — тотчас ответил я. Олави встал прежде, чем Нико Орел успел что-то сообразить, открыл дверь и вышел в вестибюль. Вместо того чтобы хотя бы взглядом проводить его исчезнувшую за дверью фигуру, Нико Орел повернулся ко мне. Голубые глаза смотрели недобро. Мы немного подождали, и я услышал приближающиеся шаги. Олави вернулся в переговорную и сел на свое место. Затем снова раздались шаги, и в комнату решительной походкой вошел человек и встал у окна, за спинами троицы, сидевшей за столом. Он был примерно моего возраста, среднего роста и комплекции, и ничто в его внешности не обращало на себя внимания, кроме наряда. На нем были узорчатые ковбойские сапоги из змеиной кожи, черные джинсы и рубашка с орнаментом — подобные одеяния я видел разве что у всадников на родео и исполнителей кантри. Костюм довершала широкополая ковбойская шляпа из кинофильмов о Диком Западе. Присмотревшись, я заметил еще и шнурок, повязанный у него на шее. И почувствовал себя на каком-то маскараде. — Вилле-Пекка Хяюринен, — представился вошедший. — В чем дело? Хяюринен стоял за спиной моих собеседников, так что они его не видели. В свою очередь, и Хяюринен не видел выражения лица, скажем, Нико Орла. Меня это более чем устраивало. Я назвался и повторил все, что уже рассказал, — чем грозит отказ от взимания платы. Вилле-Пекка явно прислушивался к моим словам, поэтому я обосновал свою позицию более подробно. На этом я закончил. Вилле-Пекка Хяюринен дотронулся правой рукой до края шляпы. Я напомнил себе, что нахожусь не в вестерне, а на деловой встрече, причем не самой комфортной. — Затраты немалые, — произнес Вилле-Пекка, выдержал короткую паузу и продолжил: — Но за это отвечает Нико. И он считает, что таким способом мы обанкротим и вас, и ваш парк, целиком и полностью. И тогда мы останемся единственным парком приключений в городе. Ничто не изменилось в лице Нико Орла, но я был уверен, что он улыбается. Я снова посмотрел на Хяюринена и подумал, что, пожалуй, правильно рассчитал расклад полномочий внутри этой четверки. — А Нико не говорил вам, что это не сработает? — спросил я. — И что деньги, которые вы сейчас бросаете в топку, вы теряете навсегда? Ваши действия крайне далеки от рентабельных инвестиций. Независимо от того, сколько вы готовы ждать. На лице Хяюринена, которое пряталось под широкими полями шляпы, впервые появилось нечто похожее на осмысленное выражение, — возможно, легкая неуверенность, тень сомнения. Я взглянул на Нико Орла. Он больше не улыбался. — Почему я должен выслушивать разглагольствования конкурента? — задался вопросом Хяюринен. — Потому что у меня есть опыт и представление об индустрии парков приключений, — сказал я. — И я добился результатов. Кроме того, я актуарий. — Простите? — Актуарий, страховой математик, — пояснил я. — Предвидя следующий вопрос, сразу скажу, что страховая математика — это сочетание математики и статистики, позволяющее оценивать вероятность события и риски, что, в свою очередь, дает возможность рассчитать размер страховой премии страховщика, чтобы его деятельность оставалась рентабельной. Эти расчеты не связаны напрямую, скажем, с вашим гигантским «Бобром» или «Кенгуриными скачками», но в принципе можно рассчитать и их рентабельность тоже. Я умею оценивать риски и рассчитывать вероятности. Я посмотрел по очереди на каждого из мужчин и добавил: — Не хочу обидеть никого из присутствующих, но смею заверить, что из всех нас я тут самый квалифицированный и опытный специалист. — Повторю свой вопрос, — сказал Хяюринен. — Почему я должен выслушивать ваши рассуждения? — Потому что, помогая вам и вашему парку, я помогаю и своему парку тоже. Хяюринен потер подбородок, поправил концы шнурка, заменявшего ему галстук, и произнес: — Нико, ты говорил Эльсе и мне, что Хенри Коскинен — интроверт-математик, лишенный воображения и вряд ли знающий, какой сегодня день, а может быть, и год. У меня что-то не складывается такое впечатление. Хяюринен обратил взгляд на затылок Орла, а Орел уставился на меня. — Так Хенри Коскинена описал его брат, — пояснил Нико Орел. — И, по-моему, правильно описал. Надо обладать очень слабым воображением, чтобы явиться сюда, говорить подобные вещи и не предвидеть последствий. Йонас засмеялся, затем, словно опомнившись, снова посерьезнел. Олави с трудом сдерживал себя. Хяюринен молчал, переводя взгляд с затылка на затылок, потом посмотрел на меня. Затем как будто что-то вспомнил и взглянул на часы на руке. — Эльса ждет, — сказал Хяюринен, — мы едем смотреть новую лошадь. Вы же знаете, для Эльсы нет ничего важнее, она помешана на лошадях… Все трое за столом одновременно кивнули. — Хорошо, мы разберемся… — начал было Нико Орел, но я перебил его: — Надеюсь, вы все-таки пересмотрите свое отношение к бесплатным услугам, — сказал я. — Готов помочь вам разобраться в этом вопросе как математик. Хяюринен взглянул на меня, словно хотел что-то сказать, но промолчал. Он снова поднял руку и еще раз бросил взгляд на часы, затем развернулся на каблуках своих ковбойских сапог и направился к двери. Уже на пороге он вдруг остановился. — Нико, — сказал Хяюринен, — не мог бы ты подготовить мне и Эльсе все эти… цифры? — Безусловно, — ответил Нико Орел, даже не повернувшись к двери и не сводя с меня глаз. — Передам лично в руки. Мы еще некоторое время слышали удаляющиеся шаги Вилле-Пекки, пока они не стихли. Я встал со стула и сказал: — Благодарю за этот содержательный разговор. И вышел из комнаты. Уже в вестибюле меня догнал сзади голос Олави. — Эй, страховой агент, — крикнул он, — посчитай-ка вот это! Я даже не обернулся. 6 Эпизод в переговорной «Сальто-мортале» преследовал меня день за днем, как набирающая силу океанская волна. Эта волна держала меня в тонусе и тогда, когда я подбадривал сотрудников на собраниях с глазу на глаз, и тогда, когда искал выход из нашей отчаянной ситуации перед лицом не вселяющих надежды перспектив. И хотя я пока не нашел решения и не мог предложить Йоханне, Минтту К, Эсе, Самппе и Кристиану план выхода из западни, в которую проваливался парк, во мне крепла уверенность, что мы выживем и на этот раз. Она основывалась как на моем личном опыте (в особенности недавнем), так и на очевидности фактов, которые я изложил конкурентам, сидевшим по другую сторону стола. Как мне показалось, я заставил их задуматься. Нет смысла бояться математики. Возможно, потому-то я не испугался и даже не удивился, когда заметил Олави, знакомого мне по «Сальто-мортале». Он следил за мной. Я расценил это обстоятельство как естественное и логичное следствие случившегося. Слежка не взволновала меня именно потому, что я был уверен: все в конце концов образуется. Разумеется, я никому ничего не сказал ни об Олави, ни о догоняющей меня волне. К появлению Олави я отнесся как к очередному неоспоримому доказательству всемогущества математики. Но в пятницу вечером Лауре Хеланто удалось озадачить меня неожиданным вопросом: — Как дела в парке? Похоже, блестяще, — ты все время такой довольный! Вопрос заставил меня вздрогнуть. Мы сидели в гостиной на диване, Туули уже спала. Двадцать минут назад мы устроились у телевизора. Честно говоря, за сюжетом сериала я следил не слишком внимательно и не смог бы сказать, о чем он, в чем вряд ли была вина его создателей. Меня переполняло чувство, что Лаура рядом, а я дома — да, эта квартира стала моим домом. — Не знал, что это так заметно, — ответил я. — Ты целый час обсуждал с Туули покупку мобильного телефона, что-то подсчитывал, Туули хохотала от восторга, как ловко ты считаешь в уме, да ты и сам смеялся — я вообще впервые вижу, что ты смеешься, когда считаешь. Потом ты играл с Шопенгауэром, наверное, целых полчаса его вычесывал и все время улыбался. Сравнил мои новые наброски с вершинами творчества Писсарро, зная, что он один из моих самых любимых художников. Хотя наброски не имеют с Писсарро ничего общего. Все сказанное было истинной правдой. Но сам я ничего этого не замечал. — Ну, я… — Или на твои чувства повлияло очарование новизны? — перебила Лаура. Смена темы облегчила мое положение. Можно было говорить откровенно. — Фактор новизны я бы исключил, — сказал я прямо. — Трудно назвать его решающим. Скорее, как раз наоборот. Я предположил бы, что чувство обладает кумулятивным эффектом, как я уже отмечал ранее. Начисление процентов на проценты по вкладу — вот наиболее точная аналогия. Я ощущал взгляд Лауры на своем лице. — Что мне с самого начала в тебе понравилось и заставило так в тебя влюбиться, так это твоя романтичная манера изъясняться, — наконец произнесла она и, наклонившись, поцеловала меня в ухо. — Ты ведь сразу рассказал бы мне, если бы в парке или где-то еще у тебя возникли серьезные проблемы? — прошептала она. Ее губы двигались, едва касаясь меня, и каждое их прикосновение отзывалось дрожью. Я поймал себя на мысли, что думаю о гигантских размерах галактик, о возрасте космоса и Большом взрыве, произошедшем четырнадцать миллиардов лет назад, и об ускоряющемся расширении Вселенной. — Если бы возникли серьезные проблемы, — отозвался я, — то сразу рассказал бы. Утром в субботу Туули торопила меня с выходом из дома. Я заверил ее, что расчетных семнадцати с половиной минут на дорогу нам точно хватит, причем с поправкой на погодные условия и возможные дорожные работы. Туули в шапке сидела на низкой табуретке в прихожей уже минут десять или даже одиннадцать и все это время говорила о граффити, о том, что это такое, об известных граффитистах, направлениях стрит-арта и многих других смежных вещах. Объем информации был внушительным, хотя форма изложения и акценты иногда удивляли. Наконец я оделся, и мы вышли из дома. Утро было ясным, безоблачным и безветренным, снег осел, ноги не скользили, шагалось легко. Я и раньше замечал, что именно в такие январские утра, с неярким светом, просачивающимся сквозь облака, и легким морозцем, приходят мысли о весне, до которой на самом деле еще далеко. Бывает, размечтаешься, а потом вспомнишь, сколько впереди месяцев холода, снега, льда, слякоти, ветра и, конечно же, темноты. Туули не умолкала всю дорогу. Но ее разговоры никак не отвлекали меня от собственных мыслей. Когда две трети пути остались позади, я вдруг кое-что заметил. За мной по-прежнему следил Олави. Причем еще пристальнее… Но теперь не только за мной: он следил за нами. Я уже давно убедился в том, что предпринимательство в области парков приключений сопряжено со множеством опасностей и совершенно непредсказуемых вещей. А вот чего я пока не знал (да и не мог знать) — что этот бизнес в сочетании с только что созданной семьей представляет собой еще более серьезный вызов. Меня тревожил не Олави. А то, что Туули может услышать от него что-нибудь такое, что впоследствии создаст проблемы. Это вывело меня из равновесия настолько, что я почувствовал, как во мне закипает ярость. С тех пор, как я решил не пускать проблемы парка приключений в свою семейную жизнь, я всеми силами старался держаться выбранной линии. А этот Олави со своими жидкими усиками и в толстом зеленом пуховике бесцеремонно нарушал установленные мной границы.