На мгновение Мила усомнилась, правильно ли она поняла. Но тут же осознала, что Гуревич говорит совершенно серьезно. Терроризм? Чистое безумие. – В целом характер преступлений очевиден, – продолжал инспектор, подкрепляя свой тезис. – Третье убийство серии нам открыло глаза: поскольку мотив мести исключается, а связь между преступником и жертвой пока не прослеживается, остается только одно объяснение. – Гуревич обвел присутствующих взглядом, словно ожидая от них ответа. Потом произнес с пафосом: – Подрывная деятельность. Инспектор поднял руки, и тревожный ропот, раздавшийся было в зале, будто разбился об эту преграду. – Прошу вас, господа, – успокоил он присутствующих. – Удар наносят ячейки, состоящие из одного человека, и действует он, на первый взгляд, из мести, но в действительности их единственная цель – посеять панику, спровоцировать дестабилизацию установленного порядка. Нам хорошо известно, что страх сильнее тысячи бомб, – заявил он с апломбом. – Им нужна широкая огласка, но мы этому воспрепятствовали, установив режим абсолютной секретности. Эта версия – сплошное безумие, подумала Мила. Но в принципе у полицейских отлично получается искажать реальность: когда их припирают к стенке, они, вместо того чтобы признать встающие перед ними трудности, перетасовывают факты – пусть все видят, что они всегда на шаг опережают противника. К тому же они считают, что мотив преступления – головная боль для судей и адвокатов. Полицейских занимают два вопроса: кто и как, почему – вопрос праздный или заранее решенный. В этот миг за спиной Гуревича пошла запись с камеры над перекрестком, на которой видно, как Эрик Винченти идет по тротуару, останавливается на перекрестке вместе с другими пешеходами, но потом наклоняется к люку завязать шнурок на ботинке, наконец, снимает бейсболку и внаглую приветствует тех, кто на него смотрит. Миле стало смешно при одной мысли о том, что коллегу по Лимбу можно представить в роли фанатика, ведущего борьбу с обществом и его символами. Но и она не могла не заметить, что Эрик на этих записях кажется совсем другим. – Бесполезно игнорировать тот факт, что будет трудно предвидеть, какой окажется следующая цель, – продолжал Гуревич, заложив руки за чуть сутулую спину. – К этому нужно добавить, что три преступника, вступившие в игру, до настоящего момента никогда прежде не задерживались полицией, а значит, не числятся в базе данных. Личность Роджера Валина установили потому, что он открыл свое имя единственному, кто выжил в бойне, и благодаря описанию одежды, которая на нем была; на Ниверман вышли по обручальному кольцу на пальце жертвы. Эрика Винченти опознала коллега. Хорошо еще, подумала Мила с благодарностью, что инспектор не назвал ее имя. – Все это подкрепляет предположение, что речь не идет о профессиональных преступниках, так что и в будущем мы не должны рассчитывать на то, что в архиве вдруг всплывет совпадение с отпечатками пальцев, кровью или ДНК. Да нам это и не нужно, – уверенно провозгласил он. – С этого момента вступают в силу антитеррористические меры. Приоритетная задача – поимка преступников: мы должны схватить Роджера Валина и Эрика Винченти, узнать, кто их сообщники, кто поддерживает их и предоставляет укрытие. – Инспектор поднял руку и стал считать по пальцам. – Первое: Валин использовал полуавтоматическую винтовку «Бушмастер .223», чтобы расстрелять семью: где он ее достал? Простому счетоводу неоткуда взять такую игрушку. Второе: прочешем Интернет в поисках бредовых воззваний, проанализируем сайты, куда фанатики выходят, чтобы плести заговоры и обмениваться инвективами в адрес правительства либо практическими советами, как воплотить в жизнь свои безумные планы. Третье: я хочу, чтобы вы как следует прижали политических лидеров, торговцев оружием – всех, кого хотя бы смутно можно заподозрить в намерении нанести удар по существующему строю. Наш девиз: «Твердая рука и никаких поблажек». Мы поймаем этих ублюдков, будьте уверены! Зал взорвался аплодисментами. Но не убежденность в правоте оратора вызвала их, а неуверенность: хлопая в ладоши, люди пытались отогнать ее, но это все равно что пытаться положить ковер над пропастью. Мила прекрасно отдавала себе отчет: все присутствующие боятся оказаться в западне, накачать себе на шею расследование, в котором концов не найдешь. Гуревич показал им простой выход, и, хотя данных было недостаточно, чтобы окончательно принять его версию, сейчас коллеги чувствовали, что выбора у них нет. Но инспектор совершал грубейшую ошибку: если навесить на убийц ярлык «террористов», то это придавало уверенности только потому, что при таком раскладе уже никто не станет задавать лишних вопросов, а значит, и не попытается выяснить, вдруг происходит что-то другое. – Если земля будет гореть под их ногами, если мы поставим заслон любой их инициативе, у них не хватит духу нанести новый удар, – заключил Гуревич, вполне довольный собой. Сама того не осознавая, Мила замотала головой, да так энергично, что инспектор это заметил: – Вы не согласны, агент? Все повернулись к ней, и только тогда Мила поняла, что инспектор ее имеет в виду. Единственная женщина в зале, она вспыхнула, ощущая равномерный жар по всему телу, как будто попала в гигантскую микроволновку. – Да, сэр, но… – отвечала она, запинаясь. – Хорошо, Васкес. Может быть, вы можете что-то предложить? – Я не думаю, что это террористы. – Она сама удивилась своим словам, но отступать было поздно. – Роджер Валин всегда проявлял себя человеком слабым. Может, вместо того, чтобы задаваться вопросом, как он изменился за годы, прошедшие со времени его исчезновения, следовало спросить, что вызвало в нем такие изменения, довело до того, что он взял в руки боевое оружие и устроил бойню. Честно говоря, не верится, чтобы его месть можно было как-то связать с подрывной идеологией. Тут должно быть более личное, даже интимное объяснение. – Мне как раз кажется, что это типичный случай человека, затаившего зло и мстящего обществу, которое его отвергло, оставило на произвол судьбы. – Что до Нади Ниверман, – невозмутимо продолжала Мила, – то она даже не была способна восстать против мужа, который регулярно избивал ее чуть ли не до смерти. Говоря откровенно, мне трудно увидеть ее в роли исполнительницы теракта. В зале поднялся возмущенный ропот, Борис и Стеф, явно обеспокоенные, не сводили с Милы глаз. От Милы не укрылась враждебность окружающих, но все-таки она решила идти до конца: – Уже не говоря об Эрике Винченти, нашем коллеге, который всего себя посвятил поиску пропавших без вести и сам уже давно жил в окружении призраков. – Кого вы хотите разжалобить этими историями? Может, хотите подчеркнуть, что и они были жертвами? – Гуревич глянул на нее осуждающе. – Думайте, что говорите, агент Васкес, вы серьезно рискуете: вас могут превратно понять. – Я имела в виду, что, как вы сами сказали, никого из них не задерживала полиция, это были люди, которых мир оставил гораздо раньше, чем они оставили мир. – Вот именно. То есть они как нельзя лучше подходили для организации, ставящей перед собой подрывные цели: люди, которым практически нечего терять, вступившие в конфликт с обществом, желающие хоть как-то поквитаться за причиненные им обиды. Очевидно, что кто-то завербовал их и помог исчезнуть. Обеспечил прикрытие, вымуштровал. И наконец, дал задание. – Вы правы, цель существует, – согласилась Мила, окончательно сбив его с толку. – Но мы не должны совершать ошибку, довольствуясь первым решением, пришедшим в голову, только потому, что так нам подсказывает опыт. – В зале послышался жалобный хор голосов. Тогда Мила подняла взгляд на камеру видеонаблюдения, которая с самого начала, неподвижная и немая, следила за ходом дискуссии. – Я говорю вам: за всем этим определенно кроется какой-то замысел. Говорю вам: невозможно предугадать, кто будет следующей жертвой и следующим преступником. – Ей пришлось повысить голос, чтобы перекрыть возмущенные комментарии, раздававшиеся вокруг. – Говорю вам, что желаю всей душой, чтобы речь шла о терроризме. Ибо если это не терроризм, остановить это будет трудно. 23 Шины на «хендае» меняли целый час. Когда собрание закончилось, Миле не терпелось вернуться домой. Но на парковке ее снова ждал неприятный сюрприз: она и думать забыла о проколотых шинах. Пришлось вызывать эвакуатор, чтобы отвезти машину в ремонт. Теперь агент полиции следила за тем, как меняют проколотые шины, но на самом деле мысли ее были далеко, а спокойствие – чисто внешним. Милу не выставили с брифинга, но после ее выступления дискуссия продолжилась так, будто она вовсе и не открывала рта. Она уселась на место и, окруженная всеобщим презрением, молча ждала, пока встреча закончится. Поэтому злилась она на себя. Сама же и выставила себя на посмешище. И негодовала на Эрика Винченти, ведь ее подвел, обманул человек, которого она уважала. Был ты Ахавом или Моби Диком? Ни тем ни другим или обоими сразу, вот почему я ничего не заметила. Отсутствовал очевидный мотив убийства, которое совершил коллега, – если вообще можно назвать убийством, когда вырываешь у человека зубы и он от этого умирает. Милу смущала такая нарочитая жестокость. К тому же не было ничего, что навело бы полицию на очередное преступление. Еще и поэтому нервы у следователей были на пределе. Никто не знал, где и когда будет снова нанесен удар. Но все пребывали в уверенности: это так скоро не кончится. До сих пор цепочка преступлений раскручивалась благодаря точным указаниям. Знакам-загадкам, как в охоте за сокровищем: одежда Валина, зуб Хараша, видеозапись с Эриком Винченти… Да, но почему коллега по Лимбу позаботился о том, чтобы не оставить отпечатков пальцев и биологических следов на сцене преступления, и при этом устроил этакий парад перед камерами слежения? Может, решение настолько простое, что нам его не разглядеть, сказала себе Мила. Но вместо того чтобы сосредоточиться на следующем звене цепи, в Управлении предались безумным измышлениям. Террористы? Неужели они действительно думают, что достаточно дать страху какое-то имя? Вскоре ей вернули «хендай» с новыми шинами. Мила вынула из бардачка солнечные очки и поехала домой. День выдался великолепный, редкие облачка скользили по небу удивительной синевы, сея там и сям мимолетные пятна тени. Но Мила вела машину, глядя только вперед. Мысленно она прокручивала кадры видеозаписи с Эриком Винченти. Эпизод заканчивался и начинался снова, будто кто-то у нее в голове нажимал на повтор. В ней всегда жило убеждение, что в один прекрасный день коллега появится снова. Что тьма его выплюнет, как кусок, который ей не по зубам, и вернет в Лимб живое свидетельство того, что всегда можно отыграть назад. Мила воображала, как Эрик снова переступит порог кабинета, протянет ей кофе и, как будто и дня не прошло, усядется за собственный стол, включит приемник, настроенный на волну, передающую только оперы, и снова примется за работу. Но вместо того Миле довелось его встретить в самом неожиданном месте. Ей уже не изгнать из памяти фигуру, попавшую в объектив камеры слежения, установленной над перекрестком. Человек в плаще наклоняется к люку завязать шнурок на ботинке, а потом нагло, даже, можно сказать, с яростью, от которой она содрогнулась, снимает бейсболку и машет ею прямо в объектив. Для чего эта пантомима? Неужели только для того, чтобы его узнали? Похоже на протест, на акт возмездия, что подкрепляет версию о подрывных элементах. Но Мила видела другое на этих фотограммах: коллега – Миле трудно было называть его бывшим – прошел крещение тьмой. И мизансцена под глазом камеры означала прежде всего одно. Эрик Винченти уже танцует среди теней. В квартире Милы послеполуденное солнце, уже клонившееся к крышам домов, заливало гостиную золотистыми лучами, высвечивая пыль вокруг нагромождения книг, словно пытаясь выгнать ее. На другой стороне улицы пара великанов улыбалась всем, кто проходил под рекламным щитом, даже бродяге, который катил тележку из супермаркета, набитую пластиковыми пакетами и ветхими одеялами. Позже Мила снова оставит ему еду на крышке мусорного бака в начале переулка. Гамбургера сегодня нет – ну, может, куриный суп. Успокоившись, агент Васкес отошла от окна. Уселась перед ноутбуком, включила его. Через несколько минут софт, соединенный с микрокамерой наблюдения, заработал. На мониторе снова показалась комната девочки, за которой Мила следила издалека. Малышка сидела за круглым столиком и рисовала. Вокруг нее – собрание разнообразных кукол. Которая из них любимая? Длинные пепельные волосы, завязанные в хвост, закрывали половину лица. В руке цветной карандаш, – похоже, девочка полностью поглощена своим занятием – примерная барышня шести лет от роду, подумала Мила и усилила звук, но пока из колонок доносились только фоновые шумы. В кадре показалась та же женщина, что и пару вечеров назад, когда Мила в последний раз выходила на связь: в руках у нее был поднос. Женщина, хотя ей и перевалило за пятьдесят, была еще очень красива. – Полдник, – объявила она. Девочка обернулась, но тут же снова принялась за рисование: – Минутку. Женщина поставила поднос на столик. Стакан молока, печенье и цветные таблетки. – Ну, давай, потом закончишь. Пора принимать витамины. – Не могу, – упрямилась девочка, будто должна была завершить самое важное в мире дело. Женщина подошла и отняла у нее карандаш. Строптивица упрямо поджала губы, сочтя, что комментарии излишни. Ничего страшного, сказала себе Мила. Все хорошо. Малышка взяла куклу с рыжими волосами и прижала к себе, словно отстраняясь, а личико приобрело вызывающее, капризное выражение. Что я была бы за мать, если бы не знала, как зовут любимую куклу моей дочери? – Оставь эту штуковину, – строго проговорила женщина на мониторе. Она не знает, сказала себе Мила. Не знает, черт побери. – Это не «штуковина»! – возмутилась девочка. Женщина со вздохом вручила ей витамины и стакан молока. Потом повернулась прибрать на столике.