И довольно незамысловатая подпись, начинающаяся с буквы «А». Теперь можно было переходить к снимкам, и король взял первый из них. Палуба корабля, на ней в напряженных позах стоят Свифт с Темплом, а на заднем плане — городок, утопающий в тропической растительности. Это запечатлено еще на Филиппинах, понял Вильгельм. На втором снимке был какой-то остров посреди океана. Третий — старый, сделанный не Свифтом, с герцогом и австралийским императором на фоне огромного дворца. От этой фотографии Вильгельм не мог оторваться минут двадцать. Но все же отложил снимок и перешел к следующему, весь центр которого занимала пушка австралийцев. Сбоку от нее стояли два артиллериста и герцог с двойной подзорной трубой в руках. Наконец, последняя картина изображала горящий корабль, причем довольно большой, с не менее чем шестьюдесятью пушками в трех орудийных палубах. В самом деле, Темпл писал, что сразу после Гибралтара их попытался остановить португальский тяжелый фрегат, да примет Господь души его команды в полном составе. Оставался еще странный карандаш, который Темпл назвал «роллером», — именно им и был написан его рапорт. Уильям утверждал, что таким карандашом можно провести линию длиной в полмили, после чего его принято выбрасывать и брать следующий. Король повертел в руках занятную вещицу. Значит, полмили? Мне не написать столько и за год, но даже когда краска в этой игрушке кончится, я не стану ее выбрасывать, решил Вильгельм. Разобравшись с содержимым пакета, король приступил к обдумыванию прочитанного и увиденного. Итак, что это добавляет к ранее полученным сведениям? Первое — сам факт существования Австралийской империи можно считать доказанным, и ее техническое превосходство над европейскими странами тоже. Дальше Темпл утверждает, что ему косвенным путем удалось установить численность австралийцев, которая, по его прикидкам, никоим образом не превышает семи миллионов человек, а скорее даже ближе к пяти. Иными словами, у этой империи хронический дефицит рабочих рук при избытке земель, правда, малопригодных к заселению из-за очень холодного климата. Герцог в беседах неоднократно подчеркивал, что у Австралии нет интересов к колониям вне зоны ее влияния, каковая ограничена десятью градусами южной широты с севера, сотым восточным меридианом с запада и сто шестидесятым — с востока. Вильгельм сверился с картой. Что же, пока эти требования не задевают интересов Англии. Там почти сплошное белое пятно, посреди которого находится остров Вандименова Земля,[4] открытый пятьдесят лет назад Абелем Тасманом, и еще два, а по данным Тасмана, даже три примерно такой же площади, про которые вообще нет достоверных данных даже о месторасположении. Таким образом, один из важнейших вопросов — это насколько можно верить словам герцога об ограниченности австралийских территориальных притязаний. С первого взгляда они похожи на правду, потому как колонизация обозначенного на карте куска при таком населении займет как минимум лет сто, если не двести. Но это еще нуждается в уточнении. Король сделал пометку и перешел к следующему пункту. В чем торговый интерес австралийцев? Темпл пишет, что в покупке чугуна, железа, меди, олова и различных видов тканей за золото и драгоценные камни. Объясняет он такой выбор тем, что австралийцы, разумеется, все это могут делать и сами, причем гораздо более высокого качества. Особенно ткани, но и сталь у них выше всяких похвал. Однако такое качество нужно не везде, зато рабочие руки, коих хронически не хватает, все равно отвлекаются. И австралийцы хотят покупать то, что умеют делать и в Европе, сами же собираются сосредоточиться на производстве тех вещей, которых, кроме них, не сделает никто. Тоже довольно логично. И тоже, если это правда, никак не задевает интересов Англии. Наоборот, с учетом предложенных цен торговля с Австралией может оказаться достаточно выгодным делом, несмотря на огромное расстояние до нее. Следующим пунктом были военные аспекты взаимоотношений с неведомой империей, и вот тут Вильгельм не усмотрел ни малейших поводов для оптимизма. По словам Уильяма, пушки австралийцев могли стрелять почти на две мили, а только на «Чайке» их стояло восемь штук. Несчастный португалец был сожжен всего четырьмя выстрелами с расстояния семь кабельтовых, причем одна-единственная носовая пушка сделала их за две минуты, ни разу не промахнувшись при этом. Так близко фрегат был подпущен из-за первоначального желания герцога решить дело миром: «Чайка» открыла огонь только после выстрела из носовой пушки фрегата. Французский же корабль был ранее утоплен «Победой» — она стреляла с двенадцати кабельтовых и истратила пять снарядов. Как можно бороться с таким противником? Король взял лист бумаги, свежеприобретенный роллер и занялся подсчетами. Итак, пусть английские корабли смогут открывать эффективный огонь с пяти кабельтовых, хотя это и некоторое преувеличение. Австралийцы — с полутора миль. На уничтожение одного корабля у них уйдет две минуты стрельбы одной пушкой, если же учесть их общее количество, то пятнадцать секунд времени. Англичанам же для сближения на дистанцию эффективного огня при скорости в шесть узлов потребуется пятнадцать минут! То есть атака менее чем шестьюдесятью кораблями одновременно вообще бессмысленна. А ведь рассматривался самый выгодный для нападающих случай, когда противник вообще стоит. Учитывая же, что австралийские корабли могут развивать очень высокую скорость… Нет, вздохнул король, такое нереально. Они же не смогут атаковать все сразу, будут мешать друг другу, и «Чайка» просто расстреляет их по очереди. Значит, следует записать, что в открытый бой с австралийцами нельзя вступать ни под каким видом, и двигаться дальше. То есть решить, стоит ли приглашать гостей, причем если да, то куда именно. Или, наоборот, самому нанести им визит? Сам по себе вопрос не вызывал особых трудностей. Вильгельм всегда считал, что чем меньше о тебе знают другие — все равно, враги это или друзья, — тем лучше. Из этих соображений идеальным был бы вариант, при котором герцог вообще не покинет своего корабля, но такое пожелание вряд ли встретит благосклонное понимание с его стороны. Но желательно, чтобы посещению им Лондона, по крайней мере немедленному, препятствовали какие-нибудь трудности, состав и характер которых предстоит уточнить в ближайшее же время. Например, очень плохая погода, из-за которой дороги перешли в непроходимое состояние. Ну а в Дувр его не пускать нельзя, так что следует предупредить власти города и порта о максимальном гостеприимстве по отношению к австралийцам. Глядишь, им и не захочется ехать куда-то еще. Но, значит, тогда самому придется наносить первый визит. Причем именно на корабль, потому как в Дувре, конечно, найдется где устроить прием с королевской пышностью, — вот только кому это надо? Уж во всяком случае не ему, Вильгельму III. Гораздо полезнее будет своими глазами увидеть «Чайку». Да и герцог, судя по докладу Темпла, к подобным вещам равнодушен. Значит, решено, подумал король. Завтра с утра выезжаю в Дувр. С собой пока никого не возьму: по результатам первой встречи станет ясно, какие люди потребуются для продолжения контактов. Или все-таки захватить Папена — благо и живет, и работает он здесь, в Виндзоре? Когда год назад прибывшему в Лондон Папену показали рисунки филиппинского алькальда и объяснили, что на них изображена действующая модель паровой машины, он впал в восторг. — Гениально, — объяснял этот ученый француз вручившему бумаги секретарю, — просто гениально! Ведь самым узким местом паровой машины является поршень. Его вес, инертность, необходимость тщательной подгонки к цилиндру… расчеты показывают, что эта пара должна быть изготовлена с такой точностью, чтобы в зазор между цилиндром и поршнем нельзя было просунуть даже мизинца! И ведь надо будет при каждом ходе менять направление парового потока. А потом еще требуется преобразовать поступательное движение во вращательное. Этот же неведомый гений вообще отказался от поршня! Энергия пара, всегда движущегося в одну сторону, сразу преобразуется во вращение. Я уверен, что паровая машина по такой схеме может быть быстро создана и покажет высокие результаты. И действительно, всего за восемь месяцев Папен построил модель турбины и установил ее на небольшую лодочку, поднимающую одного человека. Она довольно шустро плавала по пруду около замка. Правда, шестеренки, которыми вращение передавалось от вала на винт, регулярно ломались, в чем француз обвинял королевских часовщиков, якобы изготовивших их слишком грубо. Кроме того, над этой же проблемой работал и сэр Исаак Ньютон. Он сначала занялся теорией и вывел уравнения, по которым, зная температуру и давление пара на входе и выходе турбины, можно было подсчитать ее мощность. Причем, приняв данные, уже полученные на модели француза, он получил совершенно фантастические результаты! Машина всего в пятьдесят раз больше изготовленной Папеном заменит две тысячи гребцов. Сделаем так, решил король. Сегодня же Папен совершенно случайно узнает, что в Дувр прибыли австралийцы и король завтра отправляется туда. Наверняка он попросит взять его с собой, в чем не будет повода отказать. Ни к чему показывать герцогу свою особую заинтересованность в их технических новинках. А ученый — совсем другое дело, он просто не смог сдержать врожденной восторженности натуры. Через полчаса в кабинет зашел королевский камердинер. — Натаниэль, — сообщил ему король, — завтра утром ты в сопровождении четырех гвардейцев едешь в Дувр. Камердинер кивнул. Это была принятая между ними фигура умолчания, означающая, что вообще-то поедет не только он, но и его величество. Не то чтобы инкогнито, однако не привлекая к поездке лишнего внимания. Например, неоднократные посещения поместья Уильяма Темпла проходили, как правило, именно по такой схеме. — Возможно, с тобой захочет ехать наш ученый механик, Дени Папен. В таком случае не нужно ему препятствовать. Слово «возможно» король несколько выделил, и это означало — ответственность за превращение данной возможности в факт возлагается на него, Натаниэля Мосли. Камердинер вновь кивнул. Он не находил ничего странного в манере Вильгельма даже доверенным людям не говорить того, без чего можно обойтись. В конце концов, невысказанное не может быть и услышанным лишними ушами, без каковых, как он точно знал, не обходится ни один королевский двор Европы. Глава 22 В своей… э… нет, не прошлой, как-то это звучит уж больно потусторонне. В своей старой жизни я неоднократно читал, как русские, волею судьбы заброшенные в жаркие края, вовсю тоскуют о зиме и снеге, уделяя этому занятию чуть ли не каждую свободную минуту. Но по опыту жизни новой я пришел к выводу, что это, наверное, были какие-то неправильные русские. Потому что иначе пришлось бы признать неправильным себя, чего мне почему-то не хотелось. В общем, то, что последние четыре года я не видел ни снега, ни минусовых температур на улице, меня не напрягало нисколько. Правда, лед я держал в руках, и неоднократно, сам получая его в наших холодильных установках. Кроме всего прочего и для показа курсантам школы имени Штирлица, а то видео все-таки давало не очень полное представление об этом состоянии воды. Так вот, утром второго декабря, выйдя на палубу «Чайки», я увидел, что она покрыта снегом, и никакого восторга это у меня не вызвало. Отвратные погоды стоят в Англии, с Австралией не сравнить, подумал я, до конца застегивая молнию куртки. А вот мориори были в восторге. На острове Чатем снег вообще-то иногда выпадал. Но редко — далеко не каждый год и даже не каждое десятилетие. И там имелось поверье, что человеку, хоть раз в жизни прошедшемуся босиком по снегу, от высших сил полагаются какие-то бонусы. Поэтому палуба «Чайки» была истоптана вдоль и поперек. Не простудились бы, подумал я и велел продолжать ремонт, который мы начали еще на ходу. Самый жестокий шторм, который я до сих пор видел, настиг нас вовсе не на ревущих сороковых, как вроде бы положено. Мы попали в него в Бискайском заливе, где нас трепало почти двое суток. Причем «Победа» пережила буйство стихии без последствий, а вот у «Чайки» расшаталось нижнее крепление фок-мачты, в трюме открылись две небольшие течи, и такелаж кое-где требовал ремонта или даже замены. Вскоре на палубе появились наши англичане, уже с баулами и в парадной одежде. Им не терпелось побыстрее ступить на землю Англии, покинутую более полутора лет назад. Впрочем, тогда они не надеялись вернуться домой столь быстро. Теперь же они радостно погрузились в надувную лодку, и через пять минут она запрыгала по мелким волнам в сторону порта. Мы бросили якорь немного в стороне от так называемой бухты, которая на самом деле представляла собой просто более или менее удобное место для подхода с суши к морю. То есть она была открыта практически со всех сторон, что мне в общем-то нравилось — всегда можно сняться с якоря и уйти в случае чего. Кстати, в Дувре я уже бывал, и не так давно — в две тысячи первом году. И сейчас смотрел, что тут изменилось по сравнению с теми временами. Естественно, замок Дувр никуда не делся, он торчал на своем месте, то есть километрах в четырех восточнее. А вот волнорезов не было, и собственно порт располагался там, где в двадцать первом веке был пляж. Мы же стояли там, где тогда был именно порт, а сейчас пока еще ничего. Я огляделся. Такое впечатление, что город разросся за минус триста лет, — помню, тогда он показался мне совсем небольшим. А вот знаменитые белые скалы выглядели весьма непрезентабельно, то есть имели совершенно явственный грязно-серый оттенок. Может, в этом была виновата погода. Или другой вариант — все-таки эти скалы в значительной мере символ, и вполне возможно, что в двадцать первом веке их как-то чистили для придания большей привлекательности. Или красили в белый цвет, хотя вот это, пожалуй, вряд ли. Убедившись, что лодка с англичанами благополучно достигла берега, высадила их и развернулась обратно, я отправился в трюм — посмотреть, на какой стадии там застрял ремонт нижнего крепления фок-мачты. К обеду я опять вылез на палубу и получше рассмотрел порт, благо дождь на время прекратился. Кажется, никаких соседей, которых следует всерьез опасаться, тут сейчас нет. В принципе наши боевые пловцы могли работать и в гидрокостюмах, так что у меня даже возникла мысль маленько потренировать их в реальных условиях холодного и мутного моря, но, подумав, я от нее отказался. Минировать в Дувре было совершенно некого. Но что это? На палубе стоявшей ближе всех к нам небольшой шнявы началась какая-то суета. Видя это, расчет второй бортовой пушки, не дожидаясь моей команды, занял свои места у орудия, а на «Победе» повернулся вбок ствол сорокапятки. Тем временем шнява снялась с якоря и, поймав ветер двумя кливерами, поползла к западному краю бухты. Где опять бросила якорь, но так, чтобы между ней и нами оказался какой-то обшарпанный лихтер. Небось Свифт с Темплом уже наябедничали, что мы любое несанкционированное приближение вооруженного судна рассматриваем как агрессию, подумал я. Но где у той шнявы пушки? Хотя хрен их знает, вдруг у нее орудийные порты замаскированы так хорошо, что их не видно. Тогда молодцы — вовремя проявили разумную осторожность. К вечеру ремонт был закончен, других новостей не появилось. Когда стемнело, то «Чайка», то «Победа» время от времени включали прожектора и обводили лучами прилегающую к нам акваторию. В первый раз это вызвало в порту что-то вроде небольшой паники, а потом народ привык. В общем, ночь прошла спокойно, а утро порадовало нас сразу двумя новостями. Первая — погода настолько улучшилась, что пару раз из-за туч даже показывался краешек солнца. Вторая же заключалась в том, что в Дувр прибыл гонец от короля с приказом относиться к австралийцам со всей возможной почтительностью, как того требует высокий ранг прибывших гостей из дружественной державы. Во исполнение чего капитан порта лично явился на «Чайку», долго рассыпался в любезностях, а потом сказал, что наши команды могут беспрепятственно сойти на берег, а ежели среди них окажутся персоны благородного происхождения, то он, капитан порта, готов лично принять их у себя. Я поблагодарил капитана за любезность, подарил ему зажигалку и сказал, что персоны действительно прямо сейчас и будут. Моим курсантам пора было начинать знакомиться с Англией, причем каждому в своей роли. Самый молодой из них, Василий Баринов, имел звание животновода второго ранга, специализируясь на лошадях. Вообще-то он начинал свою карьеру курсантом летной школы, но она была прервана тем обстоятельством, что фигурой и силой он пошел в отца. То есть в семнадцать лет, не имея в организме ни капли лишнего жира, Вася весил около девяноста килограммов. Вот ему-то точно найдется чему здесь поучиться, подумал я. Следующую персону звали Кеша Тамахи, он был простым флотским лейтенантом. А патриархом среди моих будущих разведчиков являлся тридцатилетний Уиро Мере-тики, бывший ученик шамана, а ныне гауптштурмпастырь Австралийской христианской церкви. В рясе, фуражке, со здоровенным алюминиевым крестом на груди и кобурой с револьвером на ремне он смотрелся очень импозантно. Револьверы имела вся троица, причем, в отличие от моих подарочных изделий, это были нормальные самовзводы. А ребята умели не только их носить, но и очень неплохо стрелять, так что в случае чего они смогут постоять за себя. И вскоре первая гуманитарная миссия Австралийской империи вступила на английский берег. Я же остался на корабле, ибо без приглашения от персоны рангом не ниже моего лезть на берег было, по моим понятиям, не совсем прилично. Да и как-то лень, честно говоря. В моей каюте тепло, чисто и сухо, а там все обстояло строго наоборот. Ближе к вечеру «Чайку» посетил еще один гость — Свифт. — Здравствуйте, Джонатан, — приветствовал я его, — вам настолько не понравилось в Дувре, что вы решили вернуться? Пожалуйста, ваша каюта не занята. — Что вы, — улыбнулся этот потенциальный писатель и уже вполне состоявшийся разведчик, — замечательный город. Который к тому же только что удостоился визита его величества Вильгельма Третьего. — Большая честь, — кивнул я, — и что теперь в связи с этим делать мне? Просветите, будьте добры, я ведь не силен в тонкостях вашего этикета. — Его величество остановился в гостинице «Южные ворота», куда и приглашает вас на ужин. Однако это я выражаю свое личное мнение — если вы пригласите его на «Чайку», он не станет отказываться. — Разумеется, приглашаю! Немедленно передайте ему это. И посоветуйте мне, какой именно ужин накрыть к прибытию столь высокого гостя, — вы ведь неплохо представляете себе возможности нашего камбуза. И на сколько персон? — Его величество обычно наносит частные визиты в компании своего камердинера. Правда, я надеюсь, что в данном случае и мне будет оказана честь сопровождать его. Насчет же кухни — наверное, лучше всего подойдет национальная австралийская. После чего Свифт отбыл, а я послал юнгу за дошираком, бычками в томате, порошковыми соками и самогоном. Соленые огурцы, к некоторому моему сожалению, у нас уже кончились. Король прибыл на «Чайку» через сорок минут, и вскоре мы с его величеством с интересом рассматривали друг друга. Само собой, у меня в ноутбуке имелись портреты всех хоть сколько-нибудь заметных политических деятелей этих времен, и в том числе два — Вильгельма Оранского. К их достоинствам относилось то, что оба принадлежали кисти каких-то довольно известных мастеров, а к недостаткам — весьма относительное сходство друг с другом. Впрочем, увидев короля, я вынужден был признать, что на оригинал эти портреты походили еще меньше. Вильгельм оказался невысоким мужчиной лет пятидесяти на вид, причем мне при первом же взгляде на него вспомнились пикейные жилеты из «Золотого теленка». Да уж, Вильгельм — это голова! И палец в рот ему лучше не класть, тут не может быть никаких сомнений. Потому как столь прямой и открытый взгляд может быть только у очень хитрого и осторожного человека. Я приподнял шляпу, поклонился и представился, король сделал то же самое, потом назвался сопровождавший его субъект с незапоминающимся лицом, вроде как камердинер, и мы прошли в мою каюту. Я показал гостям, куда повесить верхнюю одежду, и пригласил к уже накрытому столу. Под плащом у короля был черный костюм, шитый серебром, из-под которого выглядывали пышные кружевные манжеты и похожий на веер воротник. Кажется, он назывался жабо. А то, что я принимал за довольно пышную шевелюру, оказалось очень качественно сделанным небольшим париком. Свифт с Темплом тоже имели эти заменители шляп и даже пару раз надевали их за время плавания, но их парики были куда пышнее и даже с нескольких метров не вызывали никаких сомнений в своем искусственном происхождении. Мы выпили, закусили соленым тунцом, после чего я залил кипятком «доширак» и приступил к беседе. К чести короля, он не стал изображать из себя совсем уж простака и сразу сказал, что его в основном интересует как настоящее, так и прошлое политических векторов развития Австралии. Про всяких экзотических животных он тоже с удовольствием послушает, но потом, уточнил его величество. Я устроился поудобнее и начал свой рассказ. В моей интерпретации история человеческой цивилизации выглядела следующим образом. Давным-давно, когда по Европе еще бродили дикари в шкурах и с каменными топорами, и только в Египте имелось что-то похожее на зародыш государства, в мире уже существовали две могучие державы — Атлантида и Австралия. Причем атланты считали южные земли своей колонией, в незапамятные времена взбунтовавшейся и отколовшейся от метрополии, но австралийцы говорили то же самое про атлантов. Периодически между державами вспыхивали войны, и чем дальше, тем они были разрушительней. Число жертв в них исчислялось миллионами. Последняя война оказалось особенно яростной — обе страны воевали на уничтожение. Причем атлантам удалось создать оружие огромной силы, одним взрывом разрушающее все подряд на многих сотнях квадратных миль. Однако Австралия имеет очень большие размеры, и применение этого оружия, хоть и сопровождалось огромными жертвами, не привело к уничтожению всей страны. А вскоре атомные бомбы, как называлось это оружие, появились и у австралийцев. Более того, наши ученые смогли создать водородную бомбу, которая оказалась в сотни раз мощнее атомной. Так как Атлантида представляла собой сравнительно небольшой остров площадью всего в треть миллиона квадратных миль, то за несколько бомбардировок она была в буквальном смысле стерта с лица земли. Там осталось лишь несколько небольших островков, уточнил я и показал на карте Канары. Но победа обошлась Австралии слишком дорогой ценой. Почти вся страна лежала в руинах, девяносто процентов населения погибло, а среди оставшихся в живых почти не было здоровых. Начался долгий путь вниз, люди забывали знания предков в стремлении просто выжить, и это продолжалось около полутора тысяч лет. Тогда и начался первый период изоляции — он был вынужденным: ни на какие связи с внешним миром просто не оставалось сил. Но где-то во втором тысячелетии до Рождества Христова удалось оправиться от последствий войны. Вновь начали развиваться наука и техника, хотя и сейчас они еще далеко не достигли довоенного уровня. Корабли австралийцев опять вышли в мировой океан. Более того, предпринимались попытки восстановить утраченный секрет атомной бомбы, но они ни к чему не привели, кроме огромных затрат. И вскоре все исследования в данном направлении были запрещены, причем этот запрет действует и поныне.