– Конечно. Думаю, он не будет весь вечер сидеть в комнате. Обычно по вечерам народ собирается в баре. Кто не пьет, смотрит телевизор. В холле только маленький телевизор. – Я позвоню, когда выйду. – Буду ждать… Глава четвертая Генералу Кобылину позвонили, он вытащил трубку, бросил взгляд на определитель номера, попросил извинения у Кольчугина и, вопросительно глянув на собаку, не будет ли существенных возражений с ее стороны, вышел из дома, чтобы поговорить на крыльце. Собака не отреагировала, потому что угрозы от этого человека не чувствовала. Самого отставного подполковника такое поведение генерала не смутило и ничуть не задело, потому что служебные секреты никто не отменял, и, прослужив в военной разведке всю свою сознательную жизнь, Давид Вениаминович давно привык к тому, что есть военные тайны, которые тебя касаются, а есть, которые тебя не касаются. И если ты причастен к какому-то одному направлению деятельности разведки, то дела другого направления для тебя находятся под пудовым замком и не стремись удовлетворить свое любопытство. Кто бывает излишне любопытным, тот не живет долго. А Кольчугину жить пока еще не надоело. Но генерал быстро вернулся и, оправдываясь зачем-то, объяснил: – Жена волнуется, не голодный ли я. Третьи сутки дома не появляюсь. Больше пятидесяти лет вместе живем, а все никак привыкнуть не может к реалиям нашей службы. А я в командировках, наоборот, всегда вес набираю. Режим жизни нарушается, ешь и пьешь когда можешь и что можешь, без всякого порядка. Отсюда и лишний вес. Это объяснение даже слегка на правду походило, поскольку многие офицеры разведки знают за заботливыми женами привычку «доставать» своими заботами, но Кольчугина это мало волновало. Он сохранял серьезный настрой. – Ночевать у меня будете, товарищ генерал? – спросил он. – Нет, поеду. Дел еще много. Боюсь, завтра с утра в Сочи придется вылетать вместе с подполковником Известьевым. Хотя он, возможно, пожелает лететь без меня. Не знаю, не решили еще этот вопрос. По большому счету, мое присутствие там не обязательно. Там своих специалистов хватает. Тем не менее поеду в Москву. А вы, значит… – Отосплюсь, и завтра с утра тоже в Москву. Хотя сначала позвоню командующему. Как он скажет. Если занят, назначит мне время приезда. – Он для вас не будет занят, Давид Вениаминович. Полковник Мочилов в курсе событий и будет вас ждать. – Значит, можно не звонить? – Разве что в отдел или дежурному, чтобы пропуск заказали. – Спасибо, что предупредили. – Ваша собака как, на прощание лапу дает? – спросил Кобылин с улыбкой, таким образом ненавязчиво показывая, что он уже намерен уезжать. – Он же не цирковой, товарищ генерал… – Ну, тогда будем без этого прощаться. – Мы вас проводим до машины… * * * Проводив генерала и вернувшись с Валдаем в дом, Давид Вениаминович посмотрел на термометр. В доме было еще тепло, и печку на ночь можно было не топить. Но все же дров на утро отставной подполковник наносил сразу, памятуя, что в утренний холод обычно очень не хочется выходить из дома. Зимние вечера короткие, телевизора Кольчугин дома не держал, справедливо считая, что ничего хорошего современное российское телевидение показать не сможет, а все новости он узнавал из Интернета, и потому Давид Вениаминович уже привык ложиться рано, словно наверстывал свое хроническое недосыпание в годы военной службы. В спецназе ГРУ даже солдатам полагается спать только четыре часа. А офицерам порой выпадает и еще меньше, и от этого усталость накапливается, хотя со временем короткий сон входит в привычку. И только на пенсии, когда организм расслабляется, хочется отоспаться. Но в этот раз уснуть сразу Давид Вениаминович не смог. Он уже отвык от резкой смены ситуаций и втянулся в размеренный неторопливый ритм жизни. Но визит бывшего сослуживца автоматически пробудил воспоминания, и они приходили в голову сами, без потуг с его стороны. И не просто приходили, а будоражили сознание переживаниями того, что уже ушло и в историю страны, и в личную историю каждого, тем не менее в памяти каждого было все еще живо и порой кололо болезненно, стоило только начать вспоминать. Спустя время многое казалось иным, многие моменты, ранее казавшиеся почти примерными, осмысливались критически и получали переоценку. Ненужное и пустое память отбросила без жалости, а то, над чем стоило задуматься, наоборот, заострилось и обрело новые очертания. Так всегда бывает, и Давид Вениаминович не был исключением. Вместе с майором Габиани Кольчугин воевал в первую чеченскую войну, в самое трудное для Российской армии время. Тогда предательство, воровство и стремление жить только для себя часто в ущерб другим даже во время боевых действий – все это начало входить в повседневность и иногда даже считалось нормальным поведением. Конечно, не все принимали такой стиль жизни, но он навязывался обществу назойливо и нудно, без устали со всех сторон, всеми средствами пропаганды, которыми правительство располагало. Все делалось для того, чтобы разрушить в людях прежние идеалы. И трудно было противостоять этому. В спецназ ГРУ, правда, такие межчеловеческие отношения не вошли прочно, хотя и там иногда сталкивались с подобными проявлениями. И особенно это касалось времени, когда пришлось участвовать в боевых действиях и многие столкнулись с предательством бестолкового командования. Подразделения и части посылали непонятно с какой целью туда, куда посылать никого было нельзя без основательной поддержки. Иногда даже казалось, что посылали умышленно на гибель. Но потом уже стало понятно, что все бестолковые приказы стали следствием общего хаоса в стране, которой стали править дилетанты. Эти воспоминания ничего приятного не несли и только заставляли нервничать. И даже просто лежать без сна в кровати отставной подполковник не мог, и потому встал и начал шагами мерить свой небольшой дом, состоящий всего из двух комнат и кухни. Мебели в доме было мало: два дивана, в каждой из комнат, самодельный шкаф для одежды, оставшийся от прежних хозяев, два стола, самодельные тяжелые скамьи и табуретки. На кухне обычные для городской квартиры шкафы заменяли многочисленные полки, стоящие вдоль двух стен. Давид Вениаминович дважды прошел по комнатам и кухне, углубленный в свои воспоминания, которые наслаивались одно на другое, волновали и даже злили его. Затем, успокоившись, пошел спать. * * * Утром, поднявшись еще в темноте, Давид Вениаминович вспомнил, что натаскал с вечера дров, чтобы не выходить в обычный утренний мороз на улицу. Тем не менее, согласившись с предложением генерала Кобылина, он брал на себя уже какие-то обязательства, и эти обязательства требовалось выполнять. Но чтобы быть способным к выполнению боевых задач, следовало соответствовать не только боевому духу, но и физические возможности свои довести до необходимого уровня. И Давид Вениаминович решил приводить себя в боевую форму, даже не зная еще, насколько это может ему понадобиться и понадобится ли вообще, и потому по пояс голый вышел на мороз, чтобы умыться снегом и обтереться. Он не ежился на морозе и не совал ладони под мышки, а сразу стал растирать снегом свой торс, при этом довольно фыркая. Впрочем, переусердствовать с закалкой тоже не хотелось. Организм любого человека, даже некогда очень закаленного, не любит резких переходов от одного режима к другому. Вернувшись в дом и докрасна обтеревшись жестким банным полотенцем, Кольчугин не стал растапливать печь, потому что намеревался отправиться вскоре в дорогу и не знал, когда он вернется. Наскоро позавтракав, Давид Вениаминович накормил Валдая и отнес в машину початый мешок с сухим кормом и миску для собаки. Закрыв дом на висячий замок, неторопливо выехал за ворота. До Москвы еще нужно было добраться к вечеру, и, согласно всем расчетам, именно к вечеру он и должен был успеть… * * * В ГРУ дежурный, как только Давид Вениаминович представился по телефону, сразу сообщил номер заказа пропуска. Заходить пришлось почему-то через главный подъезд. То ли в вечернее время все отдельные управленческие подъезды стали закрывать, то ли какая-то пертурбация произошла после построения и заселения нового здания ГРУ, куда уехала добрая часть управлений. Но диверсионное осталось на старом месте. Путь Кольчугин хорошо помнил. По нему он ходил не один раз, потому сразу добрался до нужной двери в управление, но, не зная кода на цифровом замке, позвонил. Комната дежурного располагалась, как ей и полагается располагаться, рядом с дверью, и помощник дежурного почти сразу вышел к нему. – К полковнику Мочилову, – доложил Кольчугин. Помощник дежурного кивнул: – Проходите, командующий ждет, требует немедленно. Дорогу к кабинету, как я понял, вы знаете. – Не забыл еще. Кольчугин двинулся по коридору твердым и уверенным шагом. Полковник Мочилов встал и из-за стола вышел, чтобы поздороваться за руку с Кольчугиным. Но поздоровался так, словно они только вчера расстались. И сразу приступил к делу: – Как я понимаю, Давид Вениаминович, ты почти в курсе дела. Самолет уже ждет. Я только что позвонил подполковнику Известьеву из ФСБ. Зовут его Виктор Николаевич. Полетишь с ним и с тремя нашими офицерами. Это твоя поддержка. Вопрос с охраной туристической базы решен. Наши парни будут работать под видом охранников, в костюмах охранников, но не нести обычные дежурства наравне с другими. Иными словами, они будут постоянно тебя прикрывать. На этих парней можешь положиться. На двоих из трех. Третий… Тебе все объяснят. Третий – твоя связь. Что еще не знаешь, Известьев введет тебя в самолете в курс дела. Он же тебе передаст путевку на туристическую базу. Будешь там располагаться. Грубо говоря, отдохнешь в Сочи. Хорошая командировка. Мне бы на твое место… Это я шучу так неумно. Все организационные вопросы решай с подполковником Известьевым. В случае осложнений звони мне напрямую. Меня не будет, звони дежурному. Меня найдут. Все. Вопросы есть? – Есть, товарищ полковник. Один вопрос, но существенный. Я приехал на машине… – Нет проблем. Оставь ключи дежурному, загоним в наш гараж. Я распоряжусь. Опечатаем. Никто до твоего возвращения не прикоснется. – Машина не проблема. На стоянке ГРУ и так к машине никто не прикоснется. У меня в машине собака… – А… Да… У тебя, кажется, водолаз? – Ньюфаундленд. Чистых кровей. – Понятно. Знаю, что какая-то разница есть, но это не важно. Думаю, с собакой проблем тоже не возникнет. В случае чего Известьев и на туристической базе договорится. Вы летите из Жуковского военным бортом. С посадкой тоже проблем не будет. Мне так кажется… – Я готов, товарищ полковник. – Давид Вениаминович, хотя был не в военной форме, а в простом камуфлированном охотничьем костюме, щелкнул каблуками и принял стойку «смирно» – сказывались многолетняя привычка и выучка. – На выходе тебя встретит капитан Молочаев. Сережа хороший парень, покладистый и бесконфликтный. Он возглавляет группу твоей поддержки. Сработаетесь. Удачи. – Мочилов протянул руку, показывая, что задерживать вылет самолета не намеревается… * * * На верхнюю поляну возвращались уже на автобусе. После напряженной утренней разведки полковник Мартинес не желал утруждать себя в дополнение ко всему еще и долгим подъемом, да и спутники его не рвались идти пешком. До верхней поляны добрались за десять минут. Автобус не торопился взбираться в гору. Вышли на своей остановке, и на глаза полковнику сразу попался капитан Габиани, греющий на солнышке свою лысину. Глаза он прикрывал модными солнцезащитными очками. Капитан в одиночестве сидел на скамейке рядом с домиком, забросив ногу на ногу и растянув по спинке скамьи руки. Типичная поза отдыхающего, которого капитан усердно изображал. И не поспешил встать при появлении полковника, поскольку официально входил в его команду не в качестве ее члена, а именно в качестве контролера, от которого зависит многое, в том числе и будущее многих американских проектов в Грузии. Это капитана расслабляло, возвышало в собственных глазах, что явно не шло на пользу общему делу. А началось это с самого первого дня пребывания капитана в группе полковника. И продолжалось постоянно. И в этот раз при приближении Мартинеса Габиани лениво встал и приветственно поднял руку: – Поскольку мы находимся по эту сторону границы, господин полковник, официально я вас приветствовать не буду, – сказал капитан тоном вальяжного человека. Но, в принципе, он был, конечно, прав, и здесь, на туристической базе, явно не то место, где требовалось демонстрировать армейскую дисциплину. – Меня ждете, капитан? – спросил полковник. – Да. – Тенгиз посмотрел на часы и с трудом прокашлялся. – Мне пора отправлять донесение. Хочу получить от вас данные об утренней операции. Подробности с оценкой. Не самой операции, конечно, а действий ваших курсантов. – Это была не операция. Это были подготовительные мероприятия. А тебе нужно кашель лечить. У тебя настоящий бронхит. Вообще-то Тенгизу полагалось самому идти с группой и давать самостоятельную оценку действиям курсантов, но капитан, с одной стороны, ленился, с другой – ссылался на сильный кашель, который может выдать всю группу. Кроме того, он только поздно ночью пришел из туристического городка, как полковнику доложили, причем, мягко говоря, не совсем трезвый, и утром не пожелал встать. Это тоже раздражало Мартинеса, хотя подавать капитану готовые данные для него же самого и для его дела было даже более выгодно, чем таскать младшего Габиани с собой, не зная уровня его подготовки. Что после такого похода напишет он старшему Габиани, полковнику, который в основном и выступал вместе со своими сторонниками в пользу принятия для подготовки коммандос системы российского спецназа военной разведки, в котором полковник сам когда-то и служил. Именно по настоянию старшего Габиани к группе Мартинеса и прикрепили контролера. – Операция или не операция… Тем не менее ваши спутники ходят даже по комнатам так, словно их заставили неделю перед этим на корточках сидеть. Кто-то со стороны может подумать, что вы их долго между ног пинали. Наверное, вы их сильно загрузили, полковник. Тенгиз Габиани относился к северокавказским курсантам Мартинеса чуть свысока, не считая их нормальными бойцами, как, впрочем, все кадровые военные часто относятся к партизанам. Но эти партизаны были не из тех, что вышли из своего двора, закрыли дверь дома на замок, а калитку двора на задвижку и пошли воевать. Эти были, можно сказать, профессиональными партизанами, прошедшими подготовку в лагерях Афганистана, Пакистана и других мест, где их поддерживают, а потом уже попавшими в руки полковника Мартинеса. Они многое умели, хотя, конечно, не владели высокотехнологичными методами войны. Да и о физической их подготовке всерьез до Мартинеса никто не задумывался. Он задумался, и, как сам считал, хорошо их подготовил. Но у грузинского капитана, видимо, было собственное мнение, которое предстояло развеять. – Да. Я давал максимальные нагрузки в непривычных для них действиях. В общепринятом понятии они парни выносливые и могут потягаться с любым спортсменом. Но непривычные нагрузки им даются тяжело. Жалко, что вы, капитан, не пошли с нами. Могу вас уверить, что и вы сейчас с трудом передвигали бы ноги. Хотя, в принципе, такие специфичные условия, как сегодня и вчера, не всегда возникают. Вчера мы, конечно, не с такой нагрузкой передвигались. А сегодняшняя нагрузка оказалась для курсантов слишком великой. Но это с непривычки. Завтра утром разомнутся и смогут снова выполнять то же самое. Но здесь не их вина, а моя, потому что во время подготовки я этому способу передвижения уделял слишком мало времени. Да у нас и условий не было. В районе нашей базы, как вам хорошо известно, много болот, но отсутствуют заснеженные горы. Вы тоже, думаю, с подобными нагрузками не встречались, и потому вам было бы еще сложнее, чем им, хотя бы имеющим начальные навыки. И ходили бы вы еще хуже, чем они, если бы вообще ходили, учитывая ваши вчерашние перегрузки. Мартинес не удержался от укора. Но и капитан ответил ударом на удар, так легко задев больную струну полковника, словно хорошо знал о ней: – Вы же, господин полковник, передвигаетесь без труда. Думаю, что я, как более молодой, чувствовал бы себя не хуже, нежели вы, несмотря на мой кашель. Но сейчас вопрос не в этом. Я хотел бы знать, господин полковник, какие такие жуткие нагрузки вы дали курсантам. Это не мое любопытство, но необходимые данные для отчета.