Но моральное насилие в семье – это тоже настоящий ад! Его ни в коем случае не нужно терпеть и позволять вытирать об себя ноги: ни ради детей, ни ради финансового благополучия. Оно того не стоит, ведь жизнь одна и нужна прожить её любя, а не влачить жалкое существование ради кого-то другого, чтобы ему было удобно с тобой. Должно быть удобно тебе – в первую очередь. – Нет, на измене Эрик не был пойман, – отвечаю немного запоздало, но это же явно не тот ответ, который устроит мою маму. – Тогда что у вас с мужем произошло? Почему ты сейчас сидишь рядом со мной, а не со своим мужем? – Мам, давай без деталей. Я просто скажу тебе одну фразу: я устала, выжата, как лимон. Сил больше нет. – Ты хочешь развестись с Эриком, Дан? В глаза мои заглядывает с надеждой, ждёт, что я вдруг сейчас начну всё отрицать, а я не отрицаю. По этой грани мы с Гофманом давно ходим, но после каждой серьёзной ссоры муж всегда просил прощение и обещал измениться. Клялся, что любит, что жить без меня и сына не сможет. А ему верила, да. Потому что любила. Люблю ли сейчас? Увы, ответа на этот вопрос у меня нет. Внутри слишком много боли скопилось. А люди устроены так, что плохое они помнят гораздо дольше и лучше, чем хорошее. – Наверное, да. На этот раз я подам на развод, – произношу холодно без капли сожаления, а мама меняется в лице, становится белой как снег. – Ах, доченька… Не пожалеешь ли? Всё-таки Эрик неплохой человек, такой успешный мужчина, ты за ним как за каменной стеной. И вы же столько лет вместе, ты любишь его ещё со школы. Разве сможешь: взять и отрезать? – Мам, ты себя слышишь? К чёрту все достижения Гофмана, когда речь идёт о твоей единственной дочери! Я несчастлива с Эриком, ты это понимаешь? – Ну да, не зря говорят, что богатые тоже плачут, – заключает мама, а мне нечего ей сказать на эту фразу. Пусть будет так, переубеждать не собираюсь. Это моя жизнь. МОЯ! – Ладно, мам. Я плохо себя чувствую, пойду полежу. Может, получится уснуть. Оставив в раковине чашку с недопитым чаем, еле нахожу в себе силы переодеться в домашнюю одежду и смыть макияж. В спальне устраиваюсь на кровати. В руках зажат телефон, пытаюсь отвлечься, смотря короткие ролики в тик-токе. Сама не замечаю, как погружаюсь в сон. Посреди ночи меня будет мама. – Богдана, вставай! – испуганно тараторит, трясёт меня за плечо. Открыв глаза, в полумраке пытаюсь сфокусироваться на лице мамы. Ничего не понимаю. Что происходит? Пожар, что ли? Иначе зачем меня мама будит посреди глубокой ночи? – Мам, что случилось? – Там Эрик пришёл. Он нам сейчас дверь вынесет, разбудит всех соседей, – с тем же испугом в голосе произносит, а я сонно тру веки, прикрываю ладонью рот, когда зеваю. А где-то из коридора доносится разъярённый голос Гофмана: “Дана, открывай, блядь”. Надев в спешке халат, иду в коридор. Один оборот замка, второй. Дверь распахиваю настежь и вижу пьяного в дрова Гофмана, упирающегося рукой в стену. Он поднимает голову и смотрит на меня затуманенным взглядом, на лице застывший оскал, пугающей как у хищника. Дышит тяжело, грудь вздымается будто он только что после тяжёлого физического труда, но на самом деле нет. Просто все силы отставил, пока пытался выбить входную дверь в квартиру моей мамы. Эрик делает попытку зайти внутрь квартиры, но я блокирую проход, выставив ногу. Каким-то чудом мне удаётся справиться с бывшим мужем, вытолкав его на лестничную площадку. В подъезде прохладнее, чем в квартире. По ногам холодок. – Эрик, что ты себе позволяешь?! – мой тон грозный, но Гофмана вряд ли это парит. – Какого хера ты свалила из ресторана? Я же тебе запретил. – Что, значит, я тебе запретил? Я не твоя собственность, Гофман! – Ты моя жена, – чеканит каждое слово и больно хватает меня за руку: – Быстро собралась, одела ребёнка, и мы поедем домой. – Никуда я с тобой не поеду! Я у себя дома. И сына не трогай, он спит. – Так разбуди его! – Ты что больной, Эрик? Иди проспись! Завтра поговорим. – Хер с два! Моя жена и сын должны ночевать дома. Я так сказал. Я – глава семьи и моё слово для вас с Марком – закон. – Ты пьяный. На ногах еле стоишь. Ты своим видом только испугаешь ребёнка, – смею перечить. Запрокинув голову, Гофман гортанно и пугающе смеётся, отчего у меня на коже волоски встают дыбом. – А ты спроси: почему твой муж пьяный? – Мне это уже интересно. – Ну да, тебе теперь интересен мой друг. – Бред сейчас несёшь. Эрик, пожалуйста, уходи. Ты позоришь мою маму перед соседями. – Мне похуй на соседей твоей мамы. – Я так и думала. – Даю тебе пять минут, чтобы собраться. Не успеешь – к ебеням вынесу дверь в квартиру. Если не хочешь этого шоу, то быстро собралась и собрала ребёнка. Моя семья будет ночевать дома. Всё! Точка! – Нет, – цежу через дома. – Хватит мной манипулировать. Хватить меня прессовать. Мы с Марком – не твоя личная собственность, ты не можешь так себя с нами вести. Уходи, иначе я вызову полицию. – Полицию? – наигранно смеётся. – Ты совсем охуела, моя любимая жёнушка? – Ты больной. Психически нездоровый человек. Лечись, Эрик, иначе для тебя это закончится печально. Высказав то, что думаю на самом деле, круто разворачиваюсь, чтоб уйти. Но успеваю только ступить на первую ступеньку, как на моей руке чуть выше запястья смыкаются пальцы мужа. Меня словно клещами тянет назад. И я начинаю сопротивляться. – Пусти. Пусти меня, Эрик! – прошу настойчиво, пытаюсь ослабить на своём теле стальные тиски, но тщетно. Один миг и я подхожу слишком близко к краю лестницы. В этот момент Гофман меня отпускает, а я испуганно делаю шаг от него и кубарем качусь вниз, считая каждую ступеньку. Всего несколько секунд, но перед глазами проносится целая жизнь. Я вспоминаю всех, кого любила и люблю, а через мгновение, когда окончательно приземляюсь на холодный бетон, ощущаю во всём теле нестерпимую боль. Эпилог Через несколько дней Мне уже донельзя осточертела эта больница, хочется поскорее домой, но врачи не торопятся выписывать. Включив на планшете любимый фильм, пытаюсь хоть как-то скрасить своё поганое настроение. На больничной койке совсем неудобно лежать, слишком твёрдо. Плюс тугой корсет, который мне одели из-за сломанных несколько рёбер,сковывает движения. Даже дышать трудно. Предварительно услышав стук, в палате открывается дверь. Я отрываю взгляд от планшета и перевожу его на огромный букет белых роз, появившихся в дверном проёме. Сердце сразу же начинает скакать как сумасшедшее, будто собирается выпрыгнуть из грудной клетки. Я знаю, кто стоит по ту сторону двери, потому что такие шикарные букеты – это в духе Гофмана. Через несколько секунд в дверном проёме показывается Эрик. – Можно? – спрашивает он, успев обвести недовольным взглядом больничные стены. – Разве Гофману Эрику нужно какое-либо разрешение? – я без сарказма, просто констатирую факт. Оставив мою реплику без ответа, Эрик всё же входит в палату. Пока приближается к моей больничной койке, взглядом ищет, куда бы пристроить свой сраный веник. Примостив букет роз на пустую тумбочку сверху, Гофман имеет наглость сесть на край койки. А я смотреть на него не хочу, голову отворачиваю в сторону. – Мне твой лечащий врач сказал, что ты была беременна. Мне очень жаль, Богдана, – грустным голосом произносит. – Я дурак, прости меня, пожалуйста. Я в тот вечер столько дров наломал. Знала бы ты, как я сам себя ругаю. Это я виноват в том, что ты потеряла нашего ребёнка. Врач сказал, беременность шесть недель. Дана, почему ты мне ничего не сказала про ребёнка раньше? Если бы я только знал, что у тебя под сердце наш малыш, то этого бы ничего не случилось. Я молчаливо слушаю Гофмана, хотя слушать его вообще не хочется. Всё, что он говорит, уже неважно. После драки кулаками не машут. – Почему ты молчишь? Не ответишь на мой вопрос? – требует Гофман. – Я не знала о ребёнке, – это всё, что мне хочется ответить Эрику. – Дана, я… – замолкает, видно, у него ступор после моей фразы.