На половине Томаса стоял старый сарай. Порядком потрепанный, но удачно расположенный почти у самой воды, с живописной развесистой березой неподалеку. Такой домик идеально подошел бы семейству с детьми. После ремонтных работ сарай превратился в симпатичный дом с большими окнами и открытой планировкой. На мансарде оборудовали спальню. Узкая дорожка от входной двери спускалась к причальному мостику, возле которого поставили садовую мебель, чтобы можно было посидеть вечером. Дом полностью поглощал все свободное время и деньги. Зато и получилось все так, как они хотели. А потом семья распалась. Они не успели прожить здесь вместе и одно лето. Поскольку летний дом Томас унаследовал от родителей, дележ имущества не вызвал больших проблем. Пернилла получила квартиру в городе, а Томас участок на Харё. Это было так логично, естественно и справедливо. И в то же время так невыносимо. После развода Томас взял «двушку» в Густавсберге. Это казалось удобным, дорога до полицейского участка занимала всего двадцать минут. Но в Густавсберге он не чувствовал себя дома. Только здесь, на Харё. Томас достал из шкафчика в ванной бритву и мыло и налил теплой воды. Положа руку на сердце, он не испытывал ни малейшего желания садиться в лодку и отправляться на Сандханм. Но Нора пригласила его несколько недель назад, и Томас не хотел огорчать ее отказом, тем более почти накануне ужина. — Давай же, Томас, — говорила Нора. — Тебе не повредит немного развеяться на свежем воздухе. Нельзя же все время работать или торчать на Харё. Иногда нужно и с людьми пообщаться. И она, конечно, была права, но боже, как тяжело ему это давалось… Томас опустился за туалетный столик с бритвой в руке. Иногда самое трудное — сделать первый шаг. Последние пятнадцать месяцев его жизни выдались такими, что Томас не пожелал бы подобного и заклятому врагу. Ночами он видел Эмили и мучился от собственного бессилия. А днем не решался идти на работу, потому что боялся показать коллегам свою слабость. Их с Перниллой брак распадался на глазах, и Томас ничего не мог с этим поделать. После развода он еще долго избегал общества. Не то чтобы теперь ему были нужны другие люди, просто потребность в одиночестве всегда оказывалась сильнее. Почти все дневное время он посвящал работе. Томас потерял счет вечерам, которые допоздна просиживал в полицейском участке. Но темные пустые коридоры действовали на него успокаивающе. Одиночество исцеляло, хотя, если бы не коллеги, он вряд ли пережил бы это. Подъем с кровати каждое утро оборачивался мучительной борьбой с самим собой. Тем не менее Томас брал на себя все больше. Вызывался делать все, что только было можно. А потом часами сидел над протоколами и рапортами, как будто взял на себя обязательство так или иначе отметиться в каждом расследовании. И боль стала отступать. Ее место занимала усталость, одолевавшая Томаса все больше. Он не знал, что с этим делать. Весь день был чем-нибудь занят, а вечером падал на кровать без сил. Последние полгода он спал больше, чем всю предыдущую жизнь. Каждый вечер только о том и мечтал, чтобы лечь и забыться. И словно никак не мог насытиться этим бессознательным состоянием. Только в апреле, когда вернулось солнце, Томас постепенно стал оживать. Долгими майскими ночами он отдыхал, наполняясь силами. День за днем, ночь за ночью — и дышать, к его собственному удивлению, стало легче. Но расстояние между ответственным полицейским, стремившимся несмотря ни на что выполнить свой долг, и просто Томасом Андреассоном, который всего-то хотел, чтобы его оставили в покое, не стало меньше. Сейчас он сидел в ванной и пытался собраться с силами. До начала ужина оставалось совсем немного. Томас поднялся и взял флакон с жидким мылом. Сдержанно улыбнувшись своему отражению, провел бритвой по щеке. Кики Берггрен оглядела гавань, на которую уже опускались сумерки. Во рту все еще ощущался неприятно-терпкий привкус чая. Выходит, она не потянула даже на кофе, только на это мутное пойло. Кики хотела было отдохнуть в номере, но была слишком возбуждена, поэтому уже через час встала. Надела куртку и спустилась в гавань. Ей нужно было что-нибудь выпить, желательно покрепче. Немного еды тоже совсем не помешало бы. Кики прошмыгнула по лестнице, стараясь не попадаться на глаза разговорчивому менеджеру. Ей было о чем поразмыслить наедине с собой. Столики снаружи выглядели очень уютно, но приблизившись, Кики поняла, что все места заняты молодежью. Полуголые девицы в больших солнечных очках сидели рядом с раскрасневшимися парнями с маслянисто блестевшими зачесанными назад волосами. Похоже, здесь в почете было розовое вино. Во всяком случае, на каждом столе лежал подстаканник со словами: «Think pink, drink pink»[11]. Кики вспомнилось «Матеуш Розе» — когда она училась в гимназии, это вино тянули в каждой подворотне. Кики поежилась. Оно и тогда-то не казалось ей особенно вкусным, что уж говорить о сейчас. А похотливых пьяниц Кики вдоволь насмотрелась на Косе. Сейчас все это было тем более ни к чему. Кики огляделась в поисках альтернативы. В другом конце гавани находился отель «Сандхамн», выглядевший куда пристойнее. Кики развернулась и пошла к двери с вывеской «Паб». Открыв ее, Кики оказалась в полной темноте, а, когда глаза адаптировались, разглядела просторное помещение с темными деревянными панелями на стенах и уютной атмосферой. За коричневой барной стойкой молодой человек с длинными волосами, убранными в «хвост», делал заказ. Вокруг, то там, то здесь, за вытянутыми столами сидели мужчины и женщины перед наполовину пустыми бокалами. Людей было мало. Темный зал — не то место, куда стремятся по-летнему одетые туристы в такую погоду. За окном целая толпа терпеливо дожидалась, когда освободится место за столиком снаружи. Но то, что было внутри, подходило Кики гораздо больше. Ей требовалось некоторое время побыть в покое, да еще хоть чем-нибудь заесть отвратительный привкус во рту. На стене висела исписанная мелом доска с предложениями. Кики устроило бы любое из перечисленных, но она выбрала жаркое и большую кружку пива. Взяв пиво, устроилась в углу, подальше от барной стойки. Сняла куртку и положила на стул рядом. Потом вытащили из сумочки зеркальце и расческу, которой несколько раз провела по длинным волосам. Сунув расческу в нагрудный карман куртки, по старой привычке нащупала в сумочке пачку сигарет, — прежде чем вспомнила, что в Швеции действует запрет на курение в публичных местах. Краем глаза Кики заметила мужчину, который заказал у стойки пиво и, взяв бокал, направился в ее сторону. Кики улыбнулась. Это получилось у нее почти бессознательно, сказались долгие годы работы в казино. Собственно, парень ей сразу понравился. Возраст около сорока, худощав. Застиранная голубая футболка и джинсы, на ногах спортивные туфли. Волосы не мешало бы подстричь, но выглядели они чистыми. Кики вдруг захотелось с кем-нибудь поговорить. Когда их с мужчиной взгляды встретились, она облизнула губы и приоткрыла рот. — Садись сюда, — Кики показала на стул рядом. И приглашающе улыбнулась, когда он сел. — Живешь здесь? Он поднял глаза от пива и кивнул. — Ммм… У меня на острове дом. — Летний дом? — Нет, я живу в нем постоянно. Я родился на острове и прожил здесь всю жизнь. Он поднес бокал ко рту. Кики придвинулась ближе. — Меня зовут Кики. — Юнни. Он протянул было руку, но потом раздумал и ограничился кивком. — Чем занимаешься? — спросила Кики. — Всем понемногу — столярничаю, рисую… так, помогаю туристам. Юнни сделал хороший глоток и промокнул рот тыльной стороной ладони. Когда поставил бокал на стол, немного пива пролилось, но Юнни этого будто не заметил. — Что рисуешь? Кики интересовалась жизнью на острове. Кроме того, ей требовалось разогнать тягостные мысли. — Разное. Пейзажи в основном. Он смущенно хихикнул. Потом достал карандаш из заднего кармана, взял салфетку и несколькими штрихами изобразил Кики в профиль. Получилось потрясающе. Юнни удалось не только схватить черты ее лица, но и настроение. И всего-то за несколько секунд. Он протянул портрет ей. — Прошу. Можешь оставить себе. — Как здорово… — искренне восхитилась Кики. — Это и есть то, чем ты занимаешься? — Не совсем. Летом я больше плотничаю. В загородном доме всегда полно работы, а люди в отпуске хотят отдохнуть. Поэтому и платят хорошо. В общем, все в порядке. Юнни криво улыбнулся, как бы в подтверждение своих слов. К столику приблизилась блондинка с подносом. Поставила перед Кики тарелку и положила нож и вилку, завернутые в салфетку. Смотрелось, во всяком случае, аппетитно — поджаренное яйцо сбоку и много тертой свеклы. Официантка привычным движением приняла у Кики пустой бокал и приветливо улыбнулась: — Хотите еще чего-нибудь? Кики выжидательно посмотрела на Юнни. Тот выглядел довольным, немного смущенным, даже немного заинтересованным. В нем было что-то щенячье, и это импонировало Кики. Она перегнулась через стол, отбросив прядь с лица, и кокетливо улыбнулась: — Угостишь пивом? Наверняка тебе есть что рассказать о том, как проводят на острове вечер пятницы. Я здесь впервые. Глава 15 Получилось именно то, что Нора называла чудесным вечером на Сандхамне. Судя по доносившимся с разных сторон звукам, соседи тоже наслаждались ужином на свежем воздухе. Где-то вдалеке пела Дина Вашингтон, и при этом было так тихо, что можно было расслышать жужжание шмеля. Ласточки летали в небе высоко, и это тоже было хорошим знаком. Девять вечера, а тепло еще не спало. Филе окуня получилось превосходным. Когда приступили к десерту, разговор перекинулся на недавнего утопленника. — Как продвигается расследование? — поинтересовался Хенрик. — Ну… — замялся Томас, — похоже, это все-таки была ненасильственная смерть. Несчастный случай. Судя по всему, он свалился в воду с финского парома. Они ведь курсируют здесь каждый вечер. Томас взял кусок пирога с ревенем и продолжил: — Он был одиночка — ни семьи, ни родителей, ни друзей, которые могли бы его опознать. Единственной родственницей остается кузина. Они довольно тесно общались, тем не менее… жалкая участь, если мне будет позволено так выразиться. В ту же секунду Томас пожалел о сказанном. Параллели с его собственной жизнью были слишком очевидны. Ни семьи, ни детей… Почти сорокалетний холостяк в двушке, он в этом плане мало чем отличался от покойного. Что давало ему право называть участь Кристера Берггрена «жалкой»? — Почему же ты считаешь, что это была ненасильственная смерть? — спросил Хенрик, передавая миску с ванильным кремом. Вопрос вернул Томаса к действительности. Ему не без труда удалось собраться с мыслями. — Нет ничего, что указывало бы на противоположное. Он утонул. Единственной странностью остается канат, петлей обвязанный вокруг тела. Но мы не ставим перед собой цели объяснить все. Эта деталь может вообще ничего не значить.