Подыхал, держа лапу на желтой кнопке. Но Якубу откуда это было знакомо? Ну как откуда?! По Мазовше, например, по Прикарпатью, Поморью, Куявам. Только там были не шимпанзе, и никто не подключал их к электрокардиографу, а химическим веществом был не кокаин – официально оно называлось водным раствором этилового спирта, а в просторечии водкой. И поскольку это химическое соединение было не настолько вредным, «не шимпанзе» теряли сознание без мерцательной аритмии предсердий, однако «лап с желтой кнопки» не снимали тоже до самого конца. Якуб вспомнил об этом шимпанзе без страха и тревоги. Для таких чувств у него не было ни малейшего повода. Он понимал, что зависимость от такого чистого наркотика, как кокаин, не наступает после нескольких приемов. Правда, ему было известно, что кокаин убивает мозг гораздо тоньше, чем пневматический молот, но и по этому поводу особых опасений у него не возникало. Сейчас его мозгу было по пути с кокаином. Просто теперь иногда случается, что вместо кофеина он подбадривает себя кокаином. А скоро он возвратится в Польшу, и ему останется водный раствор этилового спирта. Ну а кроме того – и это всем известно, – шимпанзе сошли с дистанции в эволюционной гонке и, возможно, лупят по кнопке, оттого что им не хватает нескольких весьма важных генов. Он вновь чувствовал себя свежим, голова была ясная; усталость исчезла. Он любил работать в таком состоянии свежести и энтузиазма, когда в мозгу просто клубятся безумные идеи. Якуб поспешно встал с пола, взял клавиатуру, вернулся к столу и подсоединил ее к компьютеру. И в этот момент зазвонил телефон. То был Яцек. Якуб мгновенно узнал его голос. Он даже не пытался вспоминать, когда они разговаривали в последний раз. Впрочем, это не имело никакого значения. Стыдясь своей беспомощности, бессильный и отчаявшийся Яцек рассказывал ему про Аню. Яцек позвонил ему в четвертом часу утра из Польши по прошествии нескольких лет с их последнего разговора и рассказывал, что у его восьмилетней дочки Ани белокровие и она умирает. Просто рассказывал. Он даже не просил о помощи. Яцеку, насколько знал его Якуб, всегда было трудно просить. Он рассказывал, словно хотел покончить с этим. Якубу до сих пор непонятно, почему, слушая Яцека и расспрашивая о деталях, он все больше набирался уверенности, что сможет помочь. Наверное, причина была в кокаине. Ведь он был такой значительный и всегда был прав. А о белокровии со времен Натальи он знал все. Да и как ему было не знать? Если бы его Наталье чуть повезло, она умерла бы от белокровия. Но она погибла раньше. Якуб положил трубку. Он был потрясен услышанным. Подумав, он выключил компьютер и решил вернуться домой пешком. Шагая по пустой в эту пору Сент-Чарльз-стрит, он думал о предназначении. Он был почти уверен, что предназначение – это выдумка и предрассудок. У Бога слишком много важных дел в голове, чтобы еще предназначать судьбу каждому в этом многомиллиардном человеческом муравейнике. Да и не может быть такого предназначения, которое обрекает на смерть восьмилетнего ребенка. Когда Якуб пришел домой, в комнате Джима горел свет. Он обрадовался. Ему больше всего на свете нужно было с кем-то поговорить. Постучавшись, Якуб, не ожидая ответа, вошел и сразу же, без всяких предисловий, задал вопрос: – Как ты думаешь, Джим, сколько может здесь стоить пересадка костного мозга? Ей восемь лет, она сейчас в Польше и проживет не больше трех месяцев. Это дочка моего друга. Джим отреагировал так, как реагировал всегда на серьезные и значительные вопросы: на какое-то время замолчал, углубившись в свои соображения. Но на сей раз это продолжалось дольше, чем обычно. Потом он вдруг вскочил с кровати, подошел к Якубу и сказал: – О костном мозге я практически ничего не знаю. Подозреваю, что он находится в костях. И это все, что я могу сказать. Но если от этого умирают, значит, это стоит дорого. В Америке все, от чего умирают, но что можно вылечить, стоит дорого. Вспомни, в каких машинах ездит и где живет отец Ким, как с каждым годом растут и поднимаются груди ее матери. Не имеет никакого значения, стоит это сто или триста тысяч. Слишком большие цифры, чтобы иметь столько. Ты, наверное, таких денег и не видел. Я видел, но они были не мои. Но мы все равно не позволим, чтобы эта малышка умерла только потому, что родилась не в той стране. В понедельник ты встанешь с плакатом перед ректоратом университета. Я с таким же плакатом сяду посреди Бурбон-стрит. А прямо сейчас мы позвоним на радио у нас в Новом Орлеане. При сборе денег всего дороже реклама. Они, думаю, помогут. Перед и после рекламы тампонов дадут сообщение об умирающей от белокровия девочке из коммунистической Польши. Фирма, производящая тампоны, уверен, с радостью отстегнет. Завтра, а верней сказать, уже сегодня воскресенье. Ты пойдешь в церковь, расскажешь обо всем священнику. Иди туда, куда приходит больше всего туристов. Они, если их растрогать, щедрей всех кладут на поднос. Местные в этой церкви в основном цветные. Денег у них нет, а кроме того, для них у белокровия слегка расистское звучание. В понедельник Ким пойдет в Студенческий союз и не уйдет оттуда, пока там не пообещают устроить сбор пожертвований в кампусе. И напиши всем из твоей группы. Позвони тому гению из Гарварда. Белокровие – это ведь тоже гены. У него есть на это деньги. Только ему нужно это правильно оформить. Ты ведь работаешь на них своим мозгом. А мозг хорошо функционирует, только когда спокойна душа. За спокойствие души нужно платить. И он это прекрасно знает. Он ведь из этой страны. А в этой стране спокойствие души вписано в поправки к Конституции. Кроме того, позвони в польское посольство. Пусть они свяжутся со здешней клиникой. Врачи любят, когда их просят важные, но здоровые люди, особенно из посольств. И даже думать не смей, что мы не соберем этих денег. Слушая Джима, Якуб постепенно избавлялся от сомнений и набирался уверенности и энтузиазма. Слово «соберем» звучало как признание в дружбе. И он подумал, что все-таки предназначение, наверное, существует. В противном случае он не встретил бы Джима. Когда Якуб вернулся в свою комнату, у него уже был готов план. Не раздеваясь, он лег на потертый кожаный диван перед телевизором и стал ждать рассвета. Он был возбужден. Никак не мог дождаться утра, чтобы начать действовать. Вдруг в коридоре раздался какой-то шум. В щель под дверью проскользнул конверт. Якуб встал, поднял его, раскрыл. Между купюрами был небольшой, вырванный из тетрадки листок: «Ане – Джим». Из всего, что происходило в течение двух следующих невероятных недель, Якуб запомнил навсегда только несколько событий. Он практически перестал бывать в комнате, которую снимал, переселившись в свой рабочий кабинетик, писал сотни писем, посетил почти все крупные фирмы в Новом Орлеане, собирал пожертвования в церквях, автобусах, ресторанах, универмагах и ночных клубах. И сталкивался как с трогательной солидарностью, так и с отвратительным равнодушием. Он уже точно знал, что Аня сможет приехать, когда в один из вечеров примерно через неделю после начала акции ему позвонил отец Ким и сказал: – Все мои врачи и медсестры проведут эту операцию без гонорара. Кроме того, я связался с моим другом в Иммиграционном бюро в Вашингтоне, и он пообещал, что девочка получит визу. Завтра начнем искать донора костного мозга. Базой данных доноров в Миннеаполисе – а только там, как вам известно, можно что-то отыскать – занимается один из моих бывших аспирантов. Я уже переслал ему полную характеристику тканевого антигена Ани. Донор станет нам известен в течение трех дней. – Он сделал паузу, а потом добавил: – Моя дочь восхищается вами. Вы даже не представляете, как я вам завидую. Спустя три недели Якуб стоял в аэропорту и смотрел, как сотрудница ЛОТ’а катит инвалидную коляску, в которой сидела совершенно лысая перепуганная девочка в застиранном тренировочном костюме. Глаза у нее были зеленые, она была чудовищно исхудалая и прижимала к груди тряпичного паяца в красной курточке и красном колпаке. Это была Аня. Якуб подошел к ней и представился. – Меня зовут Аня. А его Кацпер, – указала она на паяца. – Мама сказала, что вы можете сделать так, чтобы я не умерла. Он стоял не в силах пошевельнуться и не знал, что сказать. Пришлось собрать все силы, чтобы не показать, как он глотает слезы. Аня не расставалась с Кацпером. Она спала с ним, разговаривала. Прижимала его к себе, когда плакала, тоскуя по дому. Этот тряпичный паяцик стал для нее олицетворением всего, что соединяло ее с прошлым, с родителями и с тем, что она понимала и что ассоциировалось у нее с безопасностью и домом в Польше. Медсестры рассказали Якубу, что даже перед самой операцией, когда ей уже дали наркоз, Аня изо всех сил прижимала паяца к себе, и лишь с огромным трудом его вынули из ее синих от уколов и невероятно худых рук. И еще ему запомнился совершенно омерзительный факт. Дня через два после звонка отца Ким Якуба в его рабочем кабинетике посетил невысокого роста человек с бегающими глазами, смахивающий на лиса. Он представился как сотрудник польского посольства в США и попросил предъявить паспорт. Хорошо, Якуб догадался поинтересоваться, на какой предмет. Вопрос этот вызывал приступ невероятной злобы. Якуб узнал, что он «разрушает образ народной Польши в глазах американских империалистов», что «собирает подаяние, как последний ободранный и обосранный цыган на паперти», что «компрометирует Польшу как ученый и гражданин». Он слушал этого типа с удивлением и отвращением. До сих пор Якуб не может понять, почему не вышвырнул его за дверь. Ему довелось еще раз встретиться с этим мужчиной. После счастливого завершения акции помощи Ане университет устроил пресс-конференцию. На ней присутствовало также местное телевидение. В числе других Якуб тоже принимал поздравления. И в тот момент, когда камеры были направлены именно на него, к нему подлетел тот сотрудник посольства и протянул руку, произнося поздравления. Но Якуб, глядя ему в глаза, промолвил: – Знаете что? Мне тут приснилось, что вы повесились. Проснулся я с большой радостью. Руку он ему не пожал. Запомнился Якубу и момент прощания с Аней: он сажал ее в Новом Орлеане на самолет «Дельты», отправляющийся в Чикаго, где ей нужно было пересесть на самолет ЛОТ’а до Варшавы. Ему не нужно было лететь с ней. «Дельта» в рамках своего участия в акции обеспечивала девочке полную опеку. Когда Аня, сидящая в инвалидной коляске, исчезла внутри самолета, Якуб нежданно ощутил пустоту, печаль и одиночество. Наверное, то же самое испытывала его мама, когда он, совсем еще мальчик, расставался с ней и ехал на другой конец Польши. Проталкиваясь сквозь толпу в аэропорту, он вдруг подумал, а не является ли вся эта возня с тифозной бактерией, судорожная и возбужденная работа и вся его суматошная жизнь лишь формой бегства от пустоты и одиночества. Аня заполнила на несколько недель эту пустоту радостью, волнением и чем-то поистине важным. Из задумчивости Якуба вырвала его фамилия, прозвучавшая из репродукторов. Его просили срочно подойти к информационному окошку компании «Дельта». – Тут вам кое-что передали, – сообщила ему практикантка в темно-синей униформе и подала пластиковый пакетик. Якуб тут же открыл его и вынул паяцика в красном колпачке. Он положил его на стойку и долго молча смотрел на него. «Это было так давно», – подумал он. Он выключил компьютер, допил «колу» из банки, собрал перепечатки и журналы, которые собирался прочесть в воскресенье. Идя к двери мимо соснового стеллажа, он на миг остановился и поправил красный колпачок на голове маленького тряпичного паяца, сидящего между книгами на самой верхней полке. ОНА: Опять она проснулась прежде, чем зазвенел будильник. Теперь она этому даже не удивлялась. Когда-то это было совершенно немыслимо, а сейчас стало будничной реальностью. Понедельник! Она улыбнулась.Она так тосковала весь этот уик-энд…Но теперь осталось недолго ждать: она приедет на службу, включит компьютер, прочитает мейл от него, и ей станет хорошо и спокойно.Она бесшумно выскользнула из постели и направилась в ванную.Стоя под душем, она задумалась: а хотелось бы ей, чтобы он сейчас оказался тут и увидел ее обнаженную.Она знала, что он всего раз взглянул бы на нее своими печальными глазами и все запомнил бы. Нет, сразу он ей ничего не сказал бы, но через несколько дней написал бы, что у нее трехмиллиметровая родинка под правой грудью и она такая сладостная, что левая бедренная кость у нее выступает чуть сильней, чем правая, и он хотел бы когда-нибудь удариться о нее лбом, что соски у нее гораздо коричневей, чем он себе представлял, а когда у нее все внутри потеплело бы от этих его комментариев, он опустил бы ее на землю, написав, что она ни в коем случае не должна мыться этим мылом, поскольку у того слишком высокий рН.Нет, пока еще она не была вполне уверена, что хотела бы, чтобы он увидел ее. Потому решила, что сейчас не будет «анализировать это желание», а займется этим на службе, гораздо позже, когда уже прочитает мейл от него, поговорит с ним по ICQ, выпьет пива, и ей начнет становиться – или уже станет – «блаженно».Подобные сомнения она любила разрешать именно в таком состоянии.Разумеется, ему она об этом не обмолвится ни словом.Она была уверена, что если бы она ему рассказала, он стал бы еще нежней, чем сейчас, тем самым провоцируя на написание «любовных писем», и все равно под конец написал бы ей, что нельзя «удерживаться от анализирования таких проблем», потому что даже если ей «блаженно» на рабочем месте, все равно она не нагая, а это трагически меняет положение вещей.Из этих раздумий ее вырвал муж, который вошел в ванную и сказал, что если она сейчас же не вылезет из-под душа, то они оба точно опоздают на работу.Муж был прав. Абсолютно прав. Как всегда, когда даже не был прав.Она быстро вытерлась и голая побежала в спальню к шкафу.С самого начала, когда он с обезоруживающей наглостью поинтересовался, какого цвета на ней белье, она каждое утро заранее обдумывала, что надеть.Само собой, ему она об этом не сообщала, потому что для нее это было слишком интимно. Но когда выяснилось, что его любимый цвет – зеленый, как-то так получилось, что она «случайно» купила три гарнитура в разных тонах зеленого.Сегодня она решила надеть темно-зеленый, наиболее «секси», с лифчиком, застегивающимся спереди, и кружевными трусиками с непристойно высоким вырезом.Она чувствовала, что этот комплект ему понравился бы больше всего.И вовсе не потому, что муж тоже, когда она сидела в спальне в этом белье, делая макияж, странно смотрел на нее.Она любила момент прихода на работу. Уже давно редко случалось, что она оказывалась не первой. В комнате было тихо и она была одна. Она обожала это одиночество с тех пор, как нашла Якуба. Заваривала кофе и, когда его аромат заполнял всю комнату, включала компьютер. Пока модем набирал номер их варшавского интернет-провайдера, она садилась, полная ожиданий, как одуревшая от любви девчонка, и ставила перед монитором чашку кофе. Включала почтовую программу и ждала, когда все мейлы будут пересланы с познаньского сервера их фирмы на ее компьютер. Потом поочередно открывала его письма и прочитывала.Это было так романтично и чудесно.Происходило так уже несколько месяцев, но она знала, что постоянно так быть не может. Знала: все мимолетно, недолговечно, и нужно переживать происходящее «здесь и сейчас», даже если оно виртуально, как их знакомство.Но сегодня сервер в Познани не отвечал.Она восемь раз пыталась. С трудом дождавшись прихода секретарши, она немедленно под каким-то дурацким предлогом попросила ее посмотреть пришедшую почту. Но и с компьютера секретарши невозможно было установить связь с Познанью.Она была разочарована и разъярена. Ей испортили утро, а для нее вот уже несколько месяцев утро понедельника было тем же, чем для многих пятничный или субботний вечер.Она позвонила в Познань.Там сказали, что кто-то атаковал их сервер и сейчас над ним работают, но все очень серьезно и сегодня его явно не отремонтируют, так как непонятно даже, что подверглось уничтожению.«Бездари! Он уже через несколько минут несомненно знал бы, что подверглось уничтожению», – со злостью подумала она.Она позвонила ему:– Якуб, здравствуй! Я скучала по тебе, – прошептала она. – Наш сервер в Познани не действует, так что я не смогла прочесть твои мейлы, а ты ведь знаешь, как они для меня важны. И я подумала, что ты мог бы прочесть мне их сейчас по телефону. Ты еще никогда так не делал. Ты даже не представляешь, как мне станет хорошо. Ты сделаешь это, ведь правда?Несколько секунд он молчал, а потом произнес нечто встревожившее ее:– Нет, не прочитаю, потому что не могу.– Якуб, но ты же написал их мне и послал, верно?– Да, написал и послал, но… потом… потом… я изменил решение, – сказал он.Она мысленно проанализировала эту фразу, и ее вдруг осенило:– Якуб! Прости, а после того как ты изменил решение, как ты изящно и деликатно это определил, ты случайно не прикончил сервер в Познани, чтобы он тоже «изменил решение» и не вручил мне твои письма? – с нервной интонацией осведомилась она.– Нет, не прикончил… Но только потому, что я не умею этого. Это сделал мой друг Яцек из Гамбурга. Пожалуйста, извини меня. Когда-нибудь я тебе все объясню.Ей стало страшно обидно, ощущение было, будто он нанес ей душевную рану, надо сказать, впервые с тех пор, как появился в ее жизни.– Что было в этих мейлах? – напряженным голосом поинтересовалась она.И она сразу же поняла: задать вопрос глупее было просто невозможно.– Не отвечай, – поспешно произнесла она. – Это был дурацкий вопрос. Позже я перезвоню тебе. А сейчас я должна успокоиться.Она положила трубку.Да, все уже было не так, как когда-то, «до него».Как она вообще жила «до него»?Человек посылает ей мейл, а потом разносит сервер, чтобы она не смогла прочесть. Кто делает такие вещи, вкладывая столько труда, и кому вообще такое приходит в голову? Понедельник! Она улыбнулась. Она так тосковала весь этот уик-энд… Но теперь осталось недолго ждать: она приедет на службу, включит компьютер, прочитает мейл от него, и ей станет хорошо и спокойно. Она бесшумно выскользнула из постели и направилась в ванную. Стоя под душем, она задумалась: а хотелось бы ей, чтобы он сейчас оказался тут и увидел ее обнаженную. Она знала, что он всего раз взглянул бы на нее своими печальными глазами и все запомнил бы. Нет, сразу он ей ничего не сказал бы, но через несколько дней написал бы, что у нее трехмиллиметровая родинка под правой грудью и она такая сладостная, что левая бедренная кость у нее выступает чуть сильней, чем правая, и он хотел бы когда-нибудь удариться о нее лбом, что соски у нее гораздо коричневей, чем он себе представлял, а когда у нее все внутри потеплело бы от этих его комментариев, он опустил бы ее на землю, написав, что она ни в коем случае не должна мыться этим мылом, поскольку у того слишком высокий рН. Нет, пока еще она не была вполне уверена, что хотела бы, чтобы он увидел ее. Потому решила, что сейчас не будет «анализировать это желание», а займется этим на службе, гораздо позже, когда уже прочитает мейл от него, поговорит с ним по ICQ, выпьет пива, и ей начнет становиться – или уже станет – «блаженно». Подобные сомнения она любила разрешать именно в таком состоянии. Разумеется, ему она об этом не обмолвится ни словом. Она была уверена, что если бы она ему рассказала, он стал бы еще нежней, чем сейчас, тем самым провоцируя на написание «любовных писем», и все равно под конец написал бы ей, что нельзя «удерживаться от анализирования таких проблем», потому что даже если ей «блаженно» на рабочем месте, все равно она не нагая, а это трагически меняет положение вещей. Из этих раздумий ее вырвал муж, который вошел в ванную и сказал, что если она сейчас же не вылезет из-под душа, то они оба точно опоздают на работу. Муж был прав. Абсолютно прав. Как всегда, когда даже не был прав. Она быстро вытерлась и голая побежала в спальню к шкафу. С самого начала, когда он с обезоруживающей наглостью поинтересовался, какого цвета на ней белье, она каждое утро заранее обдумывала, что надеть. Само собой, ему она об этом не сообщала, потому что для нее это было слишком интимно. Но когда выяснилось, что его любимый цвет – зеленый, как-то так получилось, что она «случайно» купила три гарнитура в разных тонах зеленого. Сегодня она решила надеть темно-зеленый, наиболее «секси», с лифчиком, застегивающимся спереди, и кружевными трусиками с непристойно высоким вырезом. Она чувствовала, что этот комплект ему понравился бы больше всего. И вовсе не потому, что муж тоже, когда она сидела в спальне в этом белье, делая макияж, странно смотрел на нее. Она любила момент прихода на работу. Уже давно редко случалось, что она оказывалась не первой. В комнате было тихо и она была одна. Она обожала это одиночество с тех пор, как нашла Якуба. Заваривала кофе и, когда его аромат заполнял всю комнату, включала компьютер. Пока модем набирал номер их варшавского интернет-провайдера, она садилась, полная ожиданий, как одуревшая от любви девчонка, и ставила перед монитором чашку кофе. Включала почтовую программу и ждала, когда все мейлы будут пересланы с познаньского сервера их фирмы на ее компьютер. Потом поочередно открывала его письма и прочитывала. Это было так романтично и чудесно. Происходило так уже несколько месяцев, но она знала, что постоянно так быть не может. Знала: все мимолетно, недолговечно, и нужно переживать происходящее «здесь и сейчас», даже если оно виртуально, как их знакомство. Но сегодня сервер в Познани не отвечал.