— Га!.. — Тю-у-у!.. — Постойте, станичники!.. — Куцый кобель тебе станишник! — Мужик! — Лапоть дровяной! — Дай ему, Яш! — По гляделкам ему!.. По гляделкам!.. Человек улыбнулся смущенно, но без боязни, снял шляпу, жестом беспримерной простоты вытирая лоб, улыбкой обезоружил вконец. — В чем дело? — Он махнул сложенной вдвое шляпой, указывая на черную, впитанную землей кровь у дверей весовой. — Хохлов били, — мирно ответил безрукий Алексей и подморгнул щекой и глазом. — Да за что били? — За очередь. Не залазь наперед, — пояснил Подкова, выступая вперед, широким взмахом вытирая красную соплю под носом. — Вложили им память! — Эх, догнать ба… В степе не зажгешь. — Сробели мы, а небось не посмел бы? — Человек — в отчаянности, зажег бы, как пить дать. — Хохлы, они огромадно сердитые, — усмехнулся Афонька Озеров. Человек махнул шляпой в его сторону. — А ты кто? Тот презрительно цвиркнул через скважину щербатого рта и, проследив за полетом слюнной петли, отставил ногу. — Я-то казак, а ты не из цыганев? — Нет. Мы с тобой обое русские. — Брешешь! — раздельно выговорил Афонька. — Казаки от русских произошли. Знаешь про это? — А я тебе говорю — казаки от казаков ведутся. — В старину от помещиков бежали крепостные, селились на Дону, их-то и прозвали казаками. — Иди-ка ты, милый человек, своим путем, — сжимая запухшие пальцы в кулак, сдержанно-злобно посоветовал Алексей безрукий и заморгал чаще. — Сволочь поселилась!.. Ишь поганка, в мужиков захотел переделать! — Кто это такой? Слышишь, Афанасий? — Приехал тут какой-то. У Лукешки косой квартирует. Момент для погони был упущен. Казаки расходились, оживленно обсуждая происшедшую стычку. Ночью за восемь верст от хутора, в степи, кутаясь в колючий плотный зипун, Григорий тоскливо говорил Наталье: — Чужая ты какая-то… Ты — как этот месяц: не холодишь и не греешь. Не люблю я тебя, Наташка, ты не гневайся. Не хотел гутарить про это, да нет, видно, так не прожить… И жалко тебя — кубыть, за эти деньки и сроднились, а нету на сердце ничего… Пусто. Вот как зараз в степе… Наталья глядела вверх на недоступное звездное займище, на тенистое призрачное покрывало плывущей над ними тучи, молчала. Оттуда, с черно-голубой вышней пустоши, серебряными колокольцами кликали за собой припозднившиеся в полете журавли. Тоскливо, мертвенно пахли отжившие травы. Где-то на бугре мерцала кумачная крапинка разложенного пахарями костра… Перед светом Григорий проснулся. На зипуне на два вершка лежал снег. В мерцающей девственной голубизне свежего снега томилась степь, и, четкие, синели возле стана следы плутавшего по первопутку зайца. VI С давних пор велось так: если по дороге на Миллерово ехал казак один, без товарищей, то стоило ему при встрече с украинцами (слободы их начинались от хутора Нижне-Яблоновского и тянулись вплоть до Миллерова на семьдесят пять верст) не уступить дороги, украинцы избивали его. Оттого ездили на станцию по нескольку подвод вместе и тогда уж, встречаясь в степи, не боялись вступить в перебранку. — Эй, хохол! Дорогу давай! На казачьей земле живешь, сволочуга, да ишо дорогу уступать не хочешь? Несладко бывало и украинцам, привозившим к Дону на Парамоновскую ссыпку пшеницу. Тут драки начинались безо всякой причины, просто потому, что «хохол»; а раз «хохол» — надо бить. Не одно столетье назад заботливая рука посеяла на казачьей земле семена сословной розни, растила и холила их, и семена гнали богатые всходы: в драках лилась на землю кровь казаков и пришельцев — русских, украинцев. Через две недели после драки на мельнице в хутор приехали становой пристав и следователь. Штокмана вызвали на допрос первого. Следователь, молодой, из казачьих дворян чиновник, роясь в портфеле, спросил: — Вы где жили до приезда сюда? — В Ростове. — В тысяча девятьсот седьмом году за что отбывали тюремное наказание? Штокман скользнул глазами по портфелю и косому, в перхоти, пробору на склоненной голове следователя. — За беспорядки. — Угу-м… Где вы работали в то время? — В железнодорожных мастерских. — Профессия? — Слесарь. — Вы не из жидов? Не выкрест? — Нет. Я думаю… — Мне неинтересно знать, что вы думаете. В ссылке были? — Да, был. Следователь поднял голову от портфеля, пожевал выбритыми, в пупырышках, губами. — Я вам посоветую уехать отсюда… — И про себя: — Впрочем, я сам постараюсь об этом. — Почему, господин следователь? На вопрос вопросом: — О чем вы имели беседу с местными казаками в день драки на мельнице? — Собственно… — А ну, можете быть свободны. Штокман вышел на террасу моховского дома (у Сергея Платоновича всегда останавливалось начальство, минуя въезжую) и, пожимая плечами, оглянулся на створчатые крашеные двери.