— Насилушки спровадила к Аникею в карты играть. Разошлись. На губах Григория остался волнующий запах ее губ, пахнувших то ли зимним ветром, то ли далеким, неуловимым запахом степного, вспрыснутого майским дождем сена. Аксинья свернула в проулок; пригибаясь, почти побежала. Против чьего-то колодца, там, где скотина взмесила осеннюю грязь, неловко оступилась, скользнув ногой по обмерзшей кочке, и, почувствовав резнувшую боль в животе, схватилась за колья плетня. Боль утихла, а в боку что-то живое, переворачиваясь, стукнуло гневно и сильно, несколько раз подряд. XI Наутро Григорий отправился к Мохову в дом. Сергей Платонович пришел из магазина к чаю. Сидел с Атепиным в столовой, оклеенной дорогими, под дуб, обоями, цедил крепкий, бордовый чай. Григорий в передней положил шапку, вошел в столовую. — Я к вам, Сергей Платонович. — А, Пантелея Мелехова сынок, кажется. — Его. — Тебе чего? — Хотел просить, не наймете ли в работники? Григорий повернул голову на скрип двери. Из зала вышел со сложенной вчетверо газетой молодой офицер в зеленом кителе, с погонами сотника. Григорий узнал в нем того офицера, которого обогнал в прошлом году на скачках Митька Коршунов. Подвигая офицеру стул, Сергей Платонович сказал! — Что, аль обеднял отец, что сына нанимает? — Я с ним не живу. — Отделился? — Да. — С радостью взял бы, знаю вашу семью, работящий народ, да места у меня нет. — В чем дело? — спросил сотник, подсаживаясь к столу и поглядывая на Григория. — В работники парень нанимается. — За лошадьми можешь ухаживать? Правишь хорошо дышловой запряжкой? — спросил сотник, мешая ложечкой в стакане. — Могу. Своих лошадей шесть штук держали. — Мне нужен кучер. Условия твои? — Я не дорого прошу… — В таком случае приходи завтра к отцу в имение. Знаешь, где имение Листницкого Николая Алексеевича? — Так точно, знаю. — Отсюда верст двенадцать. Приходи завтра с утра, договоришься там. Григорий потоптался на месте и, уже держась за дверную ручку, сказал: — Мне бы на-часок, ваше благородие, сказать вам… Сотник вышел следом за Григорием в полутемный коридор. Сквозь матовые стекла с террасы скупо сочился розовый свет. — В чем дело?. — Я не один… — Григорий густо покраснел. — Со мной баба. Может, и ей место какое выйдет? — Жена? — спросил сотник, улыбаясь, поднимая розовые от света брови. — Чужая жена… — Ах, вон как. Ну что ж, устроим и ее черной стряпухой. А муж ее где? — Тут, хуторной. — Ты что же, похитил у мужа жену? — Сама приблудилась. — Романтическая история. Ну хорошо, приходи завтра. Можешь быть свободен, братец. Григорий пришел в Ягодное — имение Листницких — часов в восемь утра. По большому двору, обнесенному кирпичной облупленной оградой, нескладно раскидались дворовые постройки: флигель под черепичной крышей, с черепичной цифрой посредине — 1910 год, людская, баня, конюшня, птичник и коровник, длинный амбар, каретник. Дом большой, старый, огороженный со стороны двора палисадником, ютился в саду. За домом серою стеною стояли оголенные тополя и вербы левады в коричневых шапках покинутых грачиных гнезд. Григория встретила за двором ватага крымских черных борзых. Старая хромая сука, со слезящимся старушечьим взглядом, первая обнюхала Григория, пошла следом, понурив сухую голову. В людской кухарка ругалась с молоденькой веснушчатой горничной. В табачном дыму, как в мешке, сидел у порога старый губатый человечина. Григория горничная провела в дом. В передней воняло псиной и неподсохшими звериными шкурами. На столе валялся чехол от двустволки и ягдташ с истрепанными зелеными шелковыми махрами. — Молодой барин зовет к себе. — Из боковых дверей выглянула горничная. Григорий опасливо оглядел свои грязные сапоги, шагнул в дверь. На кровати, стоявшей под окном, лежал сотник; на одеяле — коробка с гильзами и табаком. Начинив папиросу, сотник застегнул ворот белой сорочки, сказал: — Рано ты. Подожди, сейчас отец придет. Григорий стал у двери. Через минуту по скрипучему полу передней зашаркали чьи-то шаги. Густой низкий бас спросил в дверную щель: — Не спишь, Евгении? — Входите. Вошел старик в черных кавказских бурках. Григорий глянул на него сбоку, и первое, что ему кинулось в глаза, — это тонкий покривленный нос и белые, под носом желтые от курева, широкие полудуги усов. Старик был саженного роста, плечист и худ. На нем дрябло обвисал длинный верблюжьего сукна сюртук, воротник петлей охватывал коричневую, в морщинах, шею. Близко к переносице сидели выцветшие глаза. — Вот, папа, кучер, которого я вам рекомендую. Парень из хорошей семьи. — Чей это? — буркнул старик раскатом гудящего голоса. — Мелехова. — Которого Мелехова? — Пантелея Мелехова сын. — Прокофия знал, Пантелея тоже знаю. Хромой такой, из черкесов? — Так точно — хромой. — Григорий тянулся струною. Он помнил рассказы отца об отставном генерале Листницком — герое русско-турецкой войны. — Почему нанимаешься? — грохотало сверху. — Не живу с отцом, ваше превосходительство. — Какой же из тебя будет казак, ежели ты наймитом таскаешься? Отец, отделяя тебя, разве ничего не дал? — Так точно, ваше превосходительство, не дал. — Тогда другое дело. Ты с женой нанимаешься? Сотник резко скрипнул кроватью. Григорий повел глазами, увидел — сотник моргает, дергает головой. — Так точно, ваше превосходительство. — Безо всяких превосходительств. Не люблю! Цена восемь рублей в месяц. Это обоим. Жена будет стряпать на дворовых и сезонных рабочих. Согласен? — Так точно. — Чтоб были в имении завтра же. Займешь в людской ту половину, в которой жил прежний кучер. — Как ваша вчерашняя охота? — спросил сын у старика и опустил на коврик узкие ступни. — Выгнали из Гремячего лога лисовина, гнали до леса. Старый попался, обманул собак.