Марго Уэллмен: Может, снова будем выходить на дежурство? Престон Сивер: Давайте, а то зимой как-то расслабились. Лично я готов. Марго Уэллмен: Чейз! В прошлый раз дежурства организовал ты? Шарлотта Брок: Чейз в нашей группе больше не состоит. Глава 4 Когда утром я спустилась на кухню, Руби уже готовила завтрак: тосты, яичница, кубики вчерашнего арбуза в миске. Я выжидала у себя в комнате, приняла душ, проверила, что на доске объявлений написали соседи, выглянула в окно посмотреть, нет ли чего подозрительного. Мне предстоял еще один день с Руби в моем доме – как с этим справиться? – Доброе утро! – встретила она меня. На столе уже стоят две кружки кофе, у ног Руби Кода из своей мисочки ест свежий корм. Бодрый голос, легкая улыбка – наверное, одну чашку кофе она уже выпила. На ней моя старая футболка, спортивные шорты, косметики нет, волосы собраны в тугой хвост. Кожа чуть бронзовая от солнца, но порозовела на щеках и у переносицы. – Ого! – Она вытянула руку и прижала к моей шее два холодных пальца. – Ты обгорела. Я и сама это поняла, стоя под горячей струей в душе. – Давно проснулась? – спросила я, взяв протянутую мне кружку. Все как раньше. Роли расписаны. – Более или менее. Наверное, тело привыкло к ранним подъемам и не знает, куда себя девать. Она склонила голову набок, будто ждала, что я задам следующий вопрос. В соседнем доме, спасая меня, затрещала газонокосилка, и я выглянула в окно над раковиной. На этой неделе косить траву возле пустого дома была очередь Шарлотты, поэтому там была одна из ее дочерей-подростков. Издалека я всегда различала их с трудом. Одной семнадцать, другой восемнадцать, у обеих длинные каштановые волосы, длинные белые ноги и нервная привычка во время разговора теребить кончики прядей. – Ты завтра работаешь? – спросила Руби, и я оторвалась от окна. Она хочет, чтобы я слиняла? Или это просто так, поддержать разговор? – На этой неделе я свободна, наш отдел не работает. Это было не совсем так, но звучит достоверно. Впереди четвертое июля, и трое моих коллег со своими парнями на всю неделю арендовали пляжный домик. Меня тоже приглашали, но я сказала, что я пас, хотя при мысли о пляже плечи сами распрямлялись, а дыхание становилось ровнее. Я отшутилась, мол, кто-то должен остаться на хозяйстве, хотя летом график у нас гибкий, и старшая как раз я. Но завтра я на работу не пойду, исключено. Оставить Руби в доме одну – ни в коем случае. – Эй! – воскликнула она, навалившись на стойку и всем видом выражая беспечность. – Ты кусты пересадила? – Руби смотрела не на меня, а куда-то в пространство за окном гостиной, в сторону моего дворика. Я постаралась ответить ей в тон, беззаботно, обхватив теплую кружку руками, чтобы сделать глоток кофе: – Да, еще весной. Ходили тут какие-то, спрашивали, не нужно ли что на участке сделать, вот я и клюнула. Руби повернула лицо ко мне, поставила кружку на стол. – Что значит «какие-то»? Газонокосилка оглушительно заскрежетала прямо под кухонным окном, я подождала, когда она утихомирится. – Точно не знаю, какие-то мальчишки из колледжа, просто хотели подзаработать. Она повернулась к столу и поставила кружку в раковину. – На участке клево. Только вроде бы кролики появились. Что-то там есть. В голове мелькнуло: может, там есть ты, Руби? Ты же вчера вечером выходила? Искала там что-то свое? Под окном снова возникла газонокосилка, и на сей раз дочка Шарлотты – старшая, Уитни, вблизи я их различаю – бросила взгляд в кухонное окно. Руби махнула ей рукой, та выдала неестественно широкую улыбку. До меня дошло: она специально ходит под окном, надеясь увидеть Руби, с бесстрашным и нездоровым любопытством, какое подросткам стоило бы унять. Руби проводила Уитни взглядом. – Посмотришь на девчонку, которую давно не видела, и понимаешь, как летит время. – Ей скоро в колледж, – сказала я. В прошлом месяце у бассейна была вечеринка, пришли все, можно было подумать, что мы отправляем ее в самостоятельное плавание на край света, а не просто в колледж на другом краю озера. Но Шарлотта такая, придерживается устоев, соблюдает традиции. Она даже привела обеих девчонок на экскурсию по колледжу, ждала в моем кабинете с Молли, младшей дочерью, пока Уитни проходила в другой комнате собеседование. Будто и так не было ясно, что ее примут. Руби наблюдала за тем, как Уитни косит траву. – Бывало, раньше смотрю на нее и думаю: это же я, когда была в этом возрасте! – Руби вдруг поморщилась: – Надо ее предупредить, – приложив руку ко рту она крикнула: – Осторожно! – Но услышать ее могла только я. Руби преподавала английский в частной школе Лейк Холлоу, где и учились в старших классах дочери Шарлотты. Арест Руби для школы не прошел бесследно – родители были в ярости, как же, рядом с их детьми была убийца! Интересно, а как к этому отнеслись дочки Шарлотты? Ведь раньше они Руби доверяли. И теперь пять раз подумают, прежде чем кому-то открыться? Испугались они тогда или были просто сбиты с толку? Случалось, я прихожу домой с работы, а за нашим кухонным столом сидит Уитни и делает уроки, а Руби где-то рядом, проверяет тетради. Полная гармония. Руби была достаточно взрослой, чтобы быть их учительницей, но достаточно молодой, чтобы быть с ними «своей», разрешать им при надобности приходить сюда, и располагать их доверием. Достаточно молодой, чтобы обращаться к соседям «господин и госпожа Труэтт», чтобы ее нанимали ухаживать за домашними животными, забирать почту, когда хозяева куда-то уезжали. Еще будучи студенткой, она сидела с собакой Труэттов, а если они совсем ее доставали, могла поделиться с нами пикантной подробностью: «Между прочим, они спят в разных комнатах». Руби кашлянула. – Боюсь спросить, но мой каяк ты тоже отдала благотворителям? – внезапно сменив тему, спросила она. – Нет, он в гараже. Но одной мне его не вытащить. В гараже у меня лежит всякий хлам. С тех пор как умерли соседи, машину я держу на подъездной дорожке. Потому что опасность стала более осязаемой. Это же так просто: включить машину и забыть ее выключить. И здравствуй, медленная ползучая смерть. Подозреваю, что-то после этого преступления надломилось не только во мне, но и во всех, кто жил на нашей улице. Возникло ощущение, что смерть бродит где-то рядом. И от этого было некуда спрятаться, жизнь словно висела на волоске. Но когда Руби посадили под замок, стало легче. Чувство неминуемой опасности исчезло. Будто я с чем-то расправилась и окрепла. Победила смерть, перехитрила опасность. Она была совсем рядом, но прошла мимо. И вот это ощущение снова вползает в меня. Опасность вышла наружу. А может, она никуда и не исчезала. – Значит, отдала благотворителям не все, – заметила она. – Твой каяк в машину не поместился, – сказала я, усмехнувшись. В ответ Руби в голос рассмеялась, чем застала меня врасплох. – Врать ты никогда не умела. На самом деле я оставила кое-что еще. Пару круглых сережек, которые всегда мне нравились. Лак для ногтей идеально розоватого оттенка. Сумочку, которой она пользовалась по особым случаям. Когда приехал ее отец и, едва глянув на коробки, велел от всего этого добра избавиться, я поняла, что могу действовать на свое усмотрение. Поэтому я не сильно из-за этого переживала. Могу только повторить: двадцать лет – это очень долго. Но я же не могу сказать Руби, что прочесала все ее вещички по одной и сама решила, что стоит оставить. В общем, каяк остался. После обеда я помогла ей оттащить лодку к озеру. Мы убрали из гаража мусор, сменные контейнеры, коробки, которые пришлось разломать, и велосипед – у меня были на него серьезные виды, но сейчас он в основном стоял без дела. Сняв брезент и разобрав мое старое снаряжение для кемпинга, мы добрались до каяка, который, весь в пыли, был прижат к стенке. Моя тележка давно сломалась – одно колесо смотрело внутрь, металл погнулся, – поэтому мы развернули ярко-розовый каяк боком, чтобы было удобнее нести его, и пошли гуськом вдоль дороги. От бассейна шла незаметная, но хорошо протоптанная дорожка. Она проходила от дома Марго и Пола Уэллменов. Наверняка сейчас Марго смотрит, как я иду следом за Руби. Я прислушалась, голосов не слышно – только жужжат москиты да скачут по веткам белки, вроде никто за нами не наблюдает. Хотя можно не сомневаться – двух женщин с розовым каяком засекли все. Наконец Руби зашлепала по доскам, и я услышала, как на коренья и камни с плеском накатывается вода. Мы привыкли, что на краю озера Холлоу всегда дует легкий ветерок и от воды веет холодом. По крайней мере, при движении воздуха впечатление именно такое. Иногда я прихожу сюда по утрам, стою и смотрю на водную ширь, будто жду какого-то чуда. Чуда, с которым можно посоперничать, побороться, как лодка борется с течением. Вспомнить кайф от плавания в океане, когда надо кричать, чтобы тебя услышали, когда ловишь лицом холодные брызги, когда тебя жалят порывы ветра – и надо двигаться, действовать. Но летом озеро мелеет, на береговой линии из-за жары обнажаются корни деревьев. По глади озера изредка пробегает беспокойная рябь. И воцаряется тишина. Пока мы опускаем каяк на землю, Руби оценивает территорию, будто с трудом оживляет в памяти какие-то воспоминания. – Озеро высыхает, – говорю я. – Дождя не было целый месяц. Она сбросила шлепки – те ей заметно малы, ведь они мои – и развернула каяк носом в воду. – Спасибо, что помогла. Обратно как-нибудь сама дотащу. – Ага, конечно. – Знаю, она и сама справится, Руби способна на многое. Но оставлять ее без надзора не хочу. Ведь ей же тут что-то понадобилось? – Мне все равно деваться некуда. – Я сбросила туфли и вступила в тепловатую воду, нога сразу ушла в ил. – Здорово здесь. – Ладно, – согласилась она. – Я быстро. Просто давно об этом мечтала. Она отплыла, направляясь прямо по центру узкого залива, впадавшего в само озеро Холлоу. Береговая линия изрезана, поэтому причал колледжа, а за ним – крыши невысоких кирпичных зданий, уходящие в лесной массив, отсюда не видны. Мне открыта только другая сторона залива – рощица и заросли кустарника, прекрасное место для ондатр и змей. Этот участок уже не наш. Там частная собственность, землю на том берегу от зарослей очистили, но так ничего и не построили, туда ведет горбатая и труднодоступная дорога. На ближайшем дереве знак – дальше нельзя. Сыщики неделю шарили здесь в поисках улик. От Чейза мы узнали, что они нашли разве что пустые бутылки из-под пива, небрежно закопанные в почву, да следы давнего костра на просеке.