— Что? — Смотреть на меня вот так. Будто тебе меня жалко. — Я беспокоюсь о тебе. Это все. Затем он протягивает мне обезболивающее, которое я кладу в рот. — Я не понимаю. Я ничего из этого не понимаю. — Я тоже не понимаю. Но в последнее время ты через многое прошла, так что я не думаю, что твой разум способен к ясности. Как и мой. Так что давай сосредоточимся на чем—то одном, хорошо? — Все, на чем я могу сосредоточиться — почему лицо моего отца на экране, когда его не должно быть. Не знаю, радоваться мне или злиться, — говорю я ему. — Почему он не хотел меня? Деклан не отвечает, притягивая меня к себе. Я пытаюсь бороться с туманом от таблеток, который подкрадывается, но мои глаза тяжелеют, когда Деклан тихо шепчет мне на ухо, убаюкивая меня успокаивающим: — Шшш, дорогая. Я позабочусь о тебе. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы найти ответы. И пока я цепляюсь за его слова, я сдаюсь, делая глубокий вдох, прежде чем погрузиться в сон. Деклан Я обнимаю Элизабет, она дрожит во сне. Мой разум превратился в чертов лабиринт, когда я закрыл глаза и попытался переварить последние сорок восемь часов. Это невыполнимая задача, поскольку видения мчатся наперегонки с сотней новых откровений и тысячью новых вопросов. Единственное, что я знаю, это то, что я боюсь, что не смогу удержать Элизабет от полного психического коллапса. Ее лицо — это полотно синяков, рубцов и рваных ран, которые иллюстрируют изнасилование и пытки, через которые она прошла. Мне больно сознавать, что я играю свою роль, что некоторые из этих ран были нанесены моими собственными руками, а другие были нанесены потому, что я не смог защитить ее от этого придурка, Ричарда, человека, которого я убил. Я даже не колебался, когда всадил ему пулю в голову после слов Элизабет, что он убил мою маму. Тот факт, что я могу так легко убивать, пугает меня до чертиков. Это мрачное чувство – бояться самого себя. Теперь я знаю, что способен на все. Я чудовище, созданное этой женщиной, чье тело обернуто вокруг моего. Я хочу объяснений, как и она. Кто такой Ричард? Откуда он знал мою маму? Почему он убил ее? Какую роль во всем этом играет мой отец? Я хочу знать. Я хочу понять, но, как бы я ни был неуправляем, она более изменчива, чем я. Ей нужна сила, поэтому я должен отбросить все, что преследует меня сейчас, и сосредоточиться на ней. Когда ее дыхание выравнивается, я выскальзываю из постели и позволяю ей отдохнуть, ее тело отчаянно нуждается в этом. Я останавливаюсь, прежде чем выйти из комнаты, и смотрю на Элизабет, лежащую в моей постели, когда волна удовлетворения и гнева накатывает на мою кожу приливной волной. Она сбила мой контроль с его оси, и мне нужно вернуть его на место, чтобы она была в безопасности – чтобы убедиться, что больше ничего не произойдет без моего разрешения. Глава 2 Деклан — Господи, — вздрагивает Лаклан, когда я захлопываю двойные двери в библиотеку, закрывая нас от остального дома. Повернувшись к нему спиной, мои руки крепко сжимают дверные ручки в слабой попытке контролировать свое смятение. В моих костях бунт, от которого меня бросает в холодный пот. Отодвинувшись, чтобы слегка приоткрыть двери, я снова захлопываю их, кряхтя, ударяя ладонью по старому красному дереву. — Что я могу сделать? — спрашивает Лаклан с другого конца комнаты. Вереница ответов заполняет мою голову и обвивается вокруг шеи затягивающейся петлей. Я не могу говорить, думая об Элизабет наверху, в наркотическом сне. Видения с того момента, как я нашел ее прошлой ночью, мелькают перед моими глазами в ярких деталях. Ее обнаженное и окровавленное тело, синяки и рваные раны между ног от того, что этот придурок сделал с ней, вызывают кислую желчь, которую я изо всех сил пытаюсь проглотить. Все, что я хотел дать ей, когда она проснулась этим утром, — это как можно больше покоя, но вместо этого я наблюдал, как ее мир погружается в еще больший хаос. Хаос ей не нужен. Я беспокоюсь, что она недостаточно сильна духом, чтобы справиться с хаосом. — Деклан. Я поворачиваюсь и смотрю на своего друга, благодарный, что он остался на ночь и сейчас здесь, потому что я никак не мог разобраться в своих безумных мыслях самостоятельно, не разбивая кулаками стены и не разрушая этот дом в неистовой ярости. — Как она? — спрашивает он. — Спит. Это слово задыхается, когда оно выходит. Я подхожу к дивану и сажусь, опустив голову, уперев в сжатые кулаки. Слышно мое хриплое дыхание через нос. Я не позволю Элизабет увидеть это. Она должна верить, что я полностью контролирую ситуацию и что со мной она в полной безопасности. — Как она на самом деле? — он настаивает на более детальном ответе, чем тот, что я ему только что дал. Я поднимаю глаза и встречаюсь с его обеспокоенным взглядом, когда он садится по другую сторону кофейного столика. — Она не в порядке. Я не буду вдаваться в подробности с Лакланом, потому что то, что принадлежит ей, принадлежит мне и никому другому. — Послушай, то, что произошло прошлой ночью, то, чему ты был свидетелем ... — начинаю говорить я, но Лаклан перебивает: — Я — могила. — Лучше бы так и было, — говорю я ему, мой голос остекленел от невысказанных угроз. — Ты никогда не будешь говорить об этом, даже с ней, понимаешь? — Непременно, — отвечает он, кивнув головой. — Мне нужна твоя помощь, — говорю я ему, меняя тему разговора. — Все, что угодно. — Мне нужно, чтобы ты нашел кое—кого для меня. — Кого? — Его зовут Стив Арчер. С любопытным взглядом он отвечает: — Почему это имя кажется мне знакомым? — Он отец Элизабет. — Ее отец? — удивленно переспрашивает он. — Он мертв. Я наткнулся на его свидетельство о смерти, когда нашел ее мать. — Я не знаю. Мы смотрели наверху репортаж из американских новостей, и она клянется, что видела его. — По телевизору? Это невозможно. — Она непреклонна. — Деклан, сейчас ее разум, должно быть, затуманен. Я уверен, что она видит то, что хочет видеть, — говорит он. — Этот человек мертв. Я пожимаю плечами, тяжело вздыхая. — Достань кадры из новостей и сравни этих двух мужчин. Лаклан подходит к столу в углу комнаты, и я следую за ним, направляя его на нужную интернет — страницу новостного канала. Мы находим видео, проигрываем его, и когда я вижу человека, из—за которого Элизабет заставила меня остановить видео, я наклоняюсь и останавливаю запись, застывая на его лице. — Он. Требуется несколько минут, чтобы найти архивную статью о его аресте, но Лаклан, наконец, натыкается на одну с фотографией. — Вот, — говорю я, когда вижу ссылку. — Нажми на это. И одним щелчком я понимаю, что Элизабет ничего не выдумывает. Возможно, это старая фотография, но я не могу утверждать, что это не тот же самый человек. — Срань Господня, — говорит Лаклан, сравнивая обе фотографии. — Это он. Скажи мне, что ты видишь то же, что и я. — Я вижу это. — Черт! — запустив руки в волосы, я подхожу к окну, жалея, что включил этот чертов телевизор этим утром. — Я не могу позволить, чтобы кто—то еще причинил ей боль. — Я знаю. — Господи. Я имею в виду, она только что узнала, что этот кусок дерьма — ее мать продала ее, когда она была еще ребенком. А теперь это? Я не думаю, что она сможет вынести больше. — Скажи мне, что ты хочешь, чтобы я сделал. Она этого так не оставит. Не то чтобы я мог ожидать от нее этого. Но мне нужно держаться выше и оставаться в паре шагов от нее. — Найди его. И ничто, ни один кусочек информации не проходит мимо меня. Понял? — Я понимаю. — Однажды ты облажался, — ругаюсь я. — Больше так не делай.