Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 13 из 56 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Вам нужно уходить, – прошептал Владик Легиону. – Если они вас увидят, то убьют. – За меня не беспокойся, – сказал новый друг. – Я жду тебя на станции. До встречи, избранный. После этих слов мертвец лег на пол, раскинул руки и замер. Владик шагнул к нему и тихо позвал: – Легион? Ему никто не ответил. Дверь с грохотом распахнулась, в помещение ворвался Цент с шашкой наголо. – Нет, ну ты погляди! – вскричал он возмущенно. – Я там стою, волнуюсь, а он в биллиард играет. Не совестно? Следом за Центом в комнату вошла Алиса и тут же направилась к распростертому на полу мертвецу. – Что с ним? Он не шевелился? – спросила она у Владика. – Нет, нет, – быстро ответил тот. – Он мертвый. Ну, то есть, по-настоящему мертвый. – А какого же черта ты тут делал? – потребовал отчета Цент. – Я же…. Тут его свирепый взгляд упал на грудь Владика. – Это что, хлебные крошки? – прорычал изверг. Владик трусливо икнул. Сухарики-то он поел, а вот крошки с одежды стряхнуть забыл. Не до того было, столько всего произошло. И, возможно, рассказ о говорящем мертвеце послужил бы ему оправданием, но Владик заранее решил, что никому ничего не скажет. Особенно Центу. Потому что этот враг порядка и борец с цивилизованным образом жизни без малейших колебаний уничтожит любой шанс наладить нормальную жизнь. Его ведь вполне устраивает существующий порядок вещей, он в этом аду как дома. Да и обитатели Цитадели вряд ли готовы услышать что-то о мире и дружбе между людьми и мертвецами. За такие разговоры могут и убить. Или точно решат, что ненормальный. – Владик, ты же знаешь, что тебе нельзя кушать мучное, – втолковывал ему Цент, незаметно для Алисы выкручивая страдальцу ухо. Несчастный заскулил от боли и заплясал в луже. – Тут никого нет, – вздохнула Алиса. – Идемте дальше. Поселок большой. – Столько времени потеряли из-за этого балбеса! – в сердцах бросил Цент, выталкивая программиста из комнаты. – Наши братья и сестры томятся в застенках, а он шары гоняет. Впрочем, если братья и сестры где-то и томились, то точно не в этом населенном пункте. За время зомби-апокалипсиса Цент успел насмотреться всякого. Видел, как мертвые люди едят живых, видел, как живые люди едят живых, видел, как живой мужик совокупляется с мертвой бабой и получает огромное удовольствие. Но он впервые наблюдал поселок, полностью лишенный бродящих по нему зомби. Тех не было совсем. Ни одного. Ветер гнал снег и мусор по пустым улицам, но по ним не бродили тухлые граждане, одержимые жаждой человечины. Двери брошенных домов были распахнуты настежь, но внутри не таились зубастые кадавры, только и ждущие, чтобы какой-нибудь теплый, вкусный и свежий человечек забрел к ним в гости. Да и чутье, которому Цент привык доверять, не подавало никаких тревожных сигналов. Поселок был чист и безопасен. – Ты, наверное, пошутила, когда сказала, что тут зомби пасутся стадами, – произнес Цент, обращаясь к Алисе. Прозвучало это как претензия покупателя, которого на кассе обсчитали на пять копеек. В сущности, это и была претензия. Цент уже давно, дня полтора примерно, не устраивал мертвецам геноцид, из-за чего ощущал некоторый дискомфорт. Да и выбиться в герои Цитадели можно было только через спасение похищенных бойцов. Но в этом городке некого было ни спасать, ни убивать. – Ничего не понимаю, – растерялась Алиса. – Неделю назад я сама наблюдала за этим местом в бинокль, и видела толпы мертвецов. – Ну и где они? – Не знаю. Возможно, ушли. – Зомби тебе не птички, чтобы осенью на юг улетать, – проворчал Цент. – Чтобы согнать с места тысячи этих тварей, нужно очень постараться. – И что же нам делать? – спросила Алиса, с надеждой глядя на Цента. – Я скажу, что нам делать, – возвестил изверг. – Наши братья и сестры томятся где-то в другом месте, но настоящий герой подвиг везде найдет. Вон, смотрите, магазин почти целый. Возможно, Алису и удивило, что новый знакомый, только что твердивший о спасении братьев и сестер, без которого кусок не лезет ему в глотку, мгновенно переключился на мародерство в личных интересах, но она воздержалась от комментариев. Владик, напротив, ничуть не удивился. Он-то знал, с кем имеет дело. Цент, заботящийся о каких-то там похищенных людях, это был не Цент. И даже Цент, вперед всех ломящийся в продуктовый магазин, дабы застолбить самое вкусное, тоже не настоящий Цент. Настоящий Цент, он другой. И Владик молил бога, чтобы обитателям Цитадели не довелось увидеть его истинное лицо, ибо не было зрелища кошмарнее на всем белом свете. На самом деле, Владик провел немало часов, размышляя о природе Цента. Это была заведомо безнадежная попытка понять то, что находилось за гранью всякого понимания. Как Цент стал таким, каким стал? Был ли он в детстве обычным ребенком, или уже родился извергом? Владик гадал, могла ли какая-нибудь тяжелая психологическая травма превратить нормального человека в монстра. И если могла, то какая? Вначале он думал, что все дело в лихих девяностых. О них Владик знал мало, в основном то, что говорили с экрана телевизора. А говорили одно и то же: кошмарное, ужасное время, время хаоса, жестокости и ужаса. При этом все проблемы современности с чистой совестью валили на девяностые, дескать, это из-за них все менты взяточники, а чиновники воры, худшая в мире медицина и худшее во вселенной образование. И чем дальше в прошлое уходили девяностые, тем больше и активнее на них валили. А чем больше валили, тем больше чернили тот исторический период, так что в итоге получилось что-то запредельно ужасное. Владик всерьез считал, что в девяностые на улицах кучами валялись тела умерших от голода людей, во дворах, парках и на площадях шли бои бандитских группировок с применением чуть ли не ядерного оружия, а у власти находились вообще не люди, а восставшие из ада черти рогатые. Тот факт, что он и сам жил в девяностые, Владик не то что не брал в расчет, а как будто забыл. В девяностые прошло его детство, и о нем у программиста остались пусть и не всегда светлые, но вполне терпимые воспоминания. Он не пух от голода, и вообще питался точно так же, как и затем, во времена порядка и стабильности, ему не приходилось сутками сидеть в бомбоубежище, спасаясь от бандитских разборок. Но могучий информационный поток, льющийся со всех экранов и звучащий из каждого динамика, словно расколол прошлое надвое. По одну сторону оказались его личные воспоминания, по другую – та версия истории, которую ему внушили поборники порядка и стабильности. Владик просто не мог соединить эти два берега воедино, и всегда думал о них как о разных вещах, никак между собой не связанных. В его личных воспоминаниях девяностые были временем не лучше и не хуже любого другого, со своими плюсами и минусами. А во внедренной версии прошлого девяностые представали адом кромешным, на фоне которого даже зомби-апокалипсис отнюдь не выглядел трагедией. И именно оттуда и был родом Цент. Тут, конечно же, возникало противоречие, которое Владик обязательно увидел бы сразу, не будь у него в голове двух версий прошлого. Заключалось оно в том, что через девяностые прошли все, ну, разве что кроме тех, кто родился уже в счастливые времена порядка и стабильности. Даже он сам был родом из девяностых, как и его родители, друзья, соседи, все, кого он знал и видел. Тем не менее, никто из них не превратился в чудовище. Ангелов, конечно, тоже не встречалось, но концентрация фекальной массы в их организмах была недостаточна, чтобы превысить критическую массу. Все эти люди прошли через те девяностые, которые Владик помнил сам, и в которых не было ничего ужасного. А вот Цент, он явно побывал в каких-то иных девяностых. Было очевидно, что двух правдивых версий истории быть не может, а посему одна из них ложная. И это как минимум, потому что ложными могут быть и обе. Своим воспоминаниям Владик доверял чуть больше, чем телевизионным вещателям правды, так что было логично предположить, что девяностые ужаса и хаоса, девяностые, породившие Цента, имеют с реальностью мало общего. Скорее, это миф. Но вот вопрос – может ли миф породить реального монстра? И чем становится миф, если достаточное количество людей начнет считать его правдой? Тут Владик с трепетом осознал, что он, похоже, вплотную приблизился к пониманию природы Цента. Изверг имел не биологическое, но мистическое происхождение. Вера миллионов людей в кошмарные девяностые сделали их настолько реальными, что те, в свою очередь, сумели исторгнуть в материальный мир нечто из плоти и крови. Каждодневный гипноз населения на тему «в девяностые было ужасно» привел к тому, что в головах людских произошел катаклизм. Память раскололась надвое, на реальную и внедренную. Но самое ужасное заключалось в том, что люди искренне верили в оба варианта прошлого. А поверив, они сделали их реальными. Так вот откуда вылез Цент. Не из настоящих девяностых, реального исторического периода государства, а из миража, который усилиями многих некритически мыслящих умов обрел великую силу. Люди создали ад, чтобы на его фоне ощутить себя в раю, но они забыли о том, что из ада время от времени восстают. Все плохое, что списывалось на девяностые, списывалось на Цента, и он как губка впитал в себя все пороки и все грехи. Этот вывод подтверждал то, что Владик знал и прежде – Цент не человек. Только раньше он считал его просто свиньей огромной и извергом садистским, а теперь понял, что все гораздо страшнее. Перед ними было само зло. И напрасно немногие выжившие после зомби-апокалипсиса думали, что худшее уже позади, и теперь можно будет что-то наладить и восстановить. Четыре всадника апокалипсиса пронеслись по миру, но это был далеко не конец шоу. Потому что следом за ними, чуть приотстав, ехал на белом мерине пятый всадник, огромный злой бугай в малиновом пиджаке, с золотой цепью на шее и с бейсбольной битой в руке. Имя ему – Беспредел. И он тут, похоже, надолго. Страшное открытие так потрясло Владика, что он вздрогнул, и едва не уронил банки с консервами, которые нагружал на него Цент. Пятый всадник апокалипсиса сурово нахмурился, и проворчал: – Хватит в облаках витать! Вечно ты какой-то мечтательный, будто девка глупая. О чем грезишь хоть? О Машке, небось?
– Да нет, я просто…. – И правильно делаешь. О Машке тебе нечего и мечтать. Она мне тут как-то призналась, что даже если бы ты был последним мужчиной на земле, то и тогда бы тебе ничего не перепало. Владик воспринял это известие практически безразлично. Цент ведь мог и соврать, а даже если и нет, что это меняло? Машке он не нравился, то было очевидно. Все трое залезли в магазин, где выяснили, что до них тут толком никто не побывал. Внутри стоял нехороший запах капитально испортившейся пищи, но никто не обратил на это внимания. Тут же устремились к прилавку с консервами, и возрадовались. Те остались нетронутыми даже на витрине, а это означало, что и складские помещения не подверглись разграблению. Так и вышло. Вид коробок, плотно набитых железными банками с едой, переполнил сердце Цента великой радостью. Кажется, он совсем забыл о томящихся в неволе братьях и сестрах, и всецело отдался грабежу. Вначале попытался навьючить Владика, и заставить того таскать припасы к машине, затем вдруг понял, что подогнать транспорт к магазину будет проще и быстрее. Идти за машиной самому было нельзя, поскольку Цент боялся оставлять консервы без присмотра. – Алиса, дай очкарику ключи, пусть тачку подгонит, – попросил он. – Ты хочешь все забрать? – спросила девушка. – Конечно! – Но зачем? То есть, я хочу сказать, что позже сюда можно прислать поисковую группу, они все загрузят и доставят в Цитадель. Это их работа. Цента поразила глупость новой знакомой. Как не понять, что поисковая группа привезет припасы для всех, в то время как загруженные в личный транспорт, они останутся собственностью узкого круга лиц? В связи с этим, Центом овладело некоторое беспокойство. Уж не коммунизм ли процветает в Цитадели? И если да, то стоит ли там оставаться? Что такое коммунизм, он помнил хорошо, благо застал его уже в сознательном возрасте. Коммунизм означал нищету, пустые полки магазинов, плохие и скудные пайки по талонам, отвратительную одежду, тачки и бытовую технику. И постоянные призывы потерпеть, поднатужиться и затянуть пояса ради великой цели, от которых Цента зверски тошнило всякий раз, стоило их услышать. И каковые зазвучали вновь перед зомби-апокалипсисом, когда времена порядка и стабильности затрещали по швам, как прошлогодние штаны трещат под натиском наеденного за зиму целлюлита. Цент решительно не хотел терпеть, не хотел голодать, не хотел мириться с лишениями в угоду какой-либо цели. У него была своя цель. Никаким коммунистам и никаким демократам и никаким другим мошенникам его не одурачить. Пусть они обещают сытую жизнь беспомощным лохам, а он сам себя и насытит, и обует, и оденет и к счастью приведет. А делиться с кем-то честно добытыми консервами, это не просто возмутительная несправедливость, это злостное попрание всех священных понятий. Крутой не должен делиться чем-либо с лохами, он, напротив, должен все у лохов отбирать, а самих бить и запугивать. – Дай ключи, – повторил Цент. – А ты очкарик, чтоб как пуля. И не дай бог твой смещенный центр тупости заставит тебя заблудиться, а меня прожать лишние минуты. Ты еще не огреб за преступное поедание сдобы, так что не усугубляй свою вину. Я добрый, добрый, но за твое здоровье могу, если надо, бороться и иными методами. Есть одна старинная тибетская практика из разряда нетрадиционной медицины. Смысл в том, чтобы причинить телу такую немыслимую боль, что никакая зараза в нем оставаться не захочет. И я близок к тому, чтобы применить ее на практике. А там интересные процедуры, ей богу: иглоукалывание под ногти, прогрев внутренних органов утюгом, анальное воздействие целительным паяльником. Для особо просветленных, у кого уже третий глаз на лоб от боли вылез, используют зажим хозяйства в тиски. Владик схватил ключи и стрелой вылетел из магазина. – Все же ты с ним слишком суров, – заметила Алиса. – Я понимаю, ты желаешь Владику добра, но такими методами…. Не чересчур ли? – Да и сам бы рад, – вздохнул Цент, – но ведь ты сама видишь, какой пациент попался. Диету нарушает, режим не соблюдает. Сам себе враг. Если я начну с ним лаской да добротой, он ведь в три дня себя в могилу сведет. И как мне после этого жить? – Ну, да, ты прав, – согласилась Алиса. – Ты молодец, что так борешься за Владика. Другие бы рукой махнули, вот как на наших программистов из Цитадели. Цент вздрогнул так сильно, что едва не пропорол себе ладонь ножом, которым вскрывал консервную банку. – Каких еще программистов? – вкрадчиво спросил он. – Да есть у нас двое, в крепости. – Два программиста? – Да. – То есть, не считая Владика? – Ну, с Владиком получается три. – Три программиста…. И на лице Цента расцвела людоедская улыбка. Мучить Владика было невообразимо приятно, а если ввергнуть в бездну страданий сразу трех таких субъектов, то и позитива должно привалить в три раза больше. – Ох, чую я, работы предстоит непочатый край, – пропел Цент, откупоривая банку и подцепляя ножом кусок скумбрии в масле. – Три программиста! И всех их предстоит вылечить. Хоть клинику открывай. Пока Цент отдавался мечтаниям о грядущих терзаниях, Владик брел через поселок с ключами в руке, и в его мозгу зрел дерзкий план побега. Легион назначил ему встречу на железнодорожной станции в любое время, так почему бы не рвануть туда прямо сейчас и подождать мертвеца там? Просто другого шанса прибыть на встречу Владик не видел. Попади он в Цитадель, и его никто уже не выпустит оттуда просто так, а машину не дадут и подавно. Да и что там хорошего в Цитадели? Даже без Цента он, скорее всего, присоединился бы к своим собратьям по профессии, а уж с Центом…. Страдалец невольно вздрогнул. Нет, нельзя было позволить запереть себя и этого изверга в ограниченном пространстве. Точно ведь умучает. А Легион, возможно, предоставит ему защиту и убежище. Так уж вышло, что единственным, кто сохранил в своей душе остатки человечности, оказался мертвец, но это Владика не смущало. Главное, что Легион хочет восстановить порядок, возродить цивилизацию, а Цент наоборот, разрушить ее остатки до основания, а затем наслаждаться хаосом и беззаконьем. Когда Владик добрался до автомобилей, его решимость переросла в четкий план действий. Машка с Андреем еще не вернулись. Наверняка, они были заняты вовсе не поисками плененных соратников, а кое-чем поинтереснее. Нашли какое-нибудь укромное место, и целуются себе. В лучшем случае целуются, а о худшем Владик и думать не хотел. Машина Цента оказалась не заперта. Похоже, Машка, потеряв голову от любви, просто позабыла об этом. Владик взял коробку с тушенкой, и перенес ее в автомобиль Алисы. Затем добавил несколько пачек сухарей и бутылку минералки. Оружие брать не стал, в Алисином автомобиле его было предостаточно. Багажник представлял сбой настоящий арсенал, где мирно уживались и автоматы с дробовиками, и мечи с топорами. Владик надеялся, что ему не придется ничем этим пользоваться, но все же взял самый маленький пистолет и сунул в карман. На тот случай, если столкнется с живыми врагами. Мертвых, вроде бы, опасаться не следовало, ведь они с Легионом теперь почти друзья. Сев за руль, Владик запустил двигатель, и тут словно очнулся. Его потрясла собственная дерзость, помноженная на совершенно несвойственное ему хладнокровие. Вот так спокойно угнать чужую машину, украсть у Цента тушенку, сбежать…. Да ведь он, выходит, отчаянный парень. Храбрец! И почему это не проявилось в нем раньше? Возможно, потому, что у него не было цели, ради которой стоило бы идти на риск. Но теперь такая цель возникла. Он поможет Легиону победить хаос, восстановить порядок и войдет в историю как спаситель человечества. Еще, глядишь, памятники будут ставить, хорошо бы при жизни. И девчонок у него будет целый гарем, и Машка, все осознав, приползет на коленях просить прощения, а он еще сто раз подумает, простить ее или нет. Владик расхрабрился настолько, что решил не ограничиваться побегом, но и как-нибудь изощренно отомстить Центу. В бардачке у Алисы нашлась ручка и тетрадь. Владик вырвал страницу и вывел на ней крупными буквами кличку ненавистного человека, а затем будто сорвался, да как пошел вываливать одно оскорбление за другим. Владик сумел остановиться только тогда, когда весь лист был исписан ругательствами разного размера и формы. Места, разумеется, не хватило. Чтобы изложить все, что он думает о Центе, страдальцу потребовалось бы потратить годы труда и тонны бумаги. Листок с посланием Владик бросил в салон автомобиля Цента – пускай изверг прочтет и узнает о себе правду. А сам вернулся в автомобиль Алисы, пристегнулся ремнем безопасности и тронулся с места. Погони хитрый Владик не опасался, потому что весь запас бензина из оставшейся машины перегрузил к себе, а того, что находилось в баке, хватило бы лишь на возвращение в Цитадель. Продолжающий валить снег скроет все следы, так что Цент его не найдет. А если и найдет, он будет уже под защитой Легиона. А защищать было от чего, потому что одной письменной бранью в адрес обидчика Владик не ограничился. Он отомстил Центу по-настоящему, люто отомстил, страшно. Взял флешку, хранящую весь любимый русский шансон изверга, бросил ее на землю и растоптал ногами. Вот это уже тянуло на подлинную вендетту. Ругательной надписи Цент, возможно, и читать не станет, но утрата обожаемой музыкальной коллекции, которую Владик ненавидел люто, ибо вынужден был постоянно слушать псевдо-уголовные хиты про волков, собак и несчастного мальчугана-головореза, разлученного с матерью-старушкой, заставит его страдать. О, это будет боль. Это будет мука. Владик гаденько захихикал, представляя себе, как мучитель станет рвать на голове волосы, оплакивая дискотеку девяностых. Вот-вот, пускай помучается. Не все же ему терзать и пытать, пора и на собственной шкуре прочувствовать, что это такое. Глава 5
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!